— Хоть посоветовался бы. Так нет, куда там, все сам, — с озлоблением пробурчал Никодимов.
Мякотин поморщился.
— Не о том говорите. Характер у нового крутоват. Это верно. Да сейчас это дело пятое. Что делать, вот о чем следует толковать.
Все вопросительно глядели на Удачина, а он сидел молчаливый, злой, тяжело облокотившись на покрытый зеленым сукном стол. Наконец, хмуро взглянув на собеседников, медленно проговорил:
— Надо вернуть колхозам скот.
— Виктор Викторович! Да вы что? — Никодимов вскочил со стула. — Я, например, за все уплатил, буквально за все. У меня все законно, все тютелька в тютельку. Чист по всем статьям.
Удачин нехотя взглянул на него и, чуть пожав плечами, проговорил:
— Сколько вы заплатили за телку? Гроши.
— А сколько бы ни было. Важен факт.
— Вот именно. И если ты хоть что-нибудь понимаешь в своих прокурорских делах, то должен знать, как этот факт обернется.
— Значит, возвращать? — упавшим голосом переспросил Мякотин.
— Ничего. Это на пользу, — ответил Удачин, — будете знать, что такое новая метла.
На совещании у Курганова некоторые районный работники почувствовали себя неважно, когда Озеров задал свой каверзный вопрос. Никодимов вспомнил о своей ласковой, глянцевитой телочке, что была год назад привезена ему Корягиным. Ключарев сразу представил себе, что будет с его многочисленным «табуном» уток и гусей, которые так хорошо откармливались на одном из колхозных прудов. А начальник райотдела милиции, любитель верховой езды, вспомнил, что его Метеор — трехлеток чистых кровей — имеет своей родиной колхоз «Октябрь»… Немалые основания для раздумий имели и Удачин с Мякотиным.
Нельзя сказать, что они выделялись из актива своими наклонностями к личному хозяйству. Нет, но светлого примера собой все же не являли. Иван Петрович Мякотин мог бы, конечно, заявить, что сам-то он категорически против всяких телок и поросят. Зачем они, собственно, ему? Но… чего не сделаешь, чтобы было спокойно дома? Потому-то и пришлось уступить настояниям жены. Правда, за телку он уплатил. Имея уже некоторый опыт, он быстренько перевел по почте и стоимость двух поросят, что прислал ему Корягин. Но видишь, как Курганов все поворачивает. Кто берет из колхоза — тот враг. Скажет тоже. Выходит, что он, Мякотин, всю жизнь отдавший организации колхозов, — их враг? Нет, товарищ Курганов, действительно вы того, крутовато берете. Скоро, однако, эти воинственные мысли прошли, сменились сомнением, и Мякотин не мог не признать, что Курганов прав, и стал нещадно упрекать себя:
— Зря послушал свою ведьму…
Когда он, сумрачный и злой, пришел домой, Вероника Григорьевна тревожно спросила:
— Что случилось? Неприятности?
— Скотину велено вернуть.
— Какую скотину?
— Самую обыкновенную — телку, что во дворе стоит. Поросят…
— Да ты что? Нашел чем шутить. Зорька уже вполне сложившаяся корова. А поросятам я скормила черт те сколько разной разности, а теперь вернуть?
— Да, вернуть. И чем скорее, тем лучше.
— Но ведь за них уплачено. Я спрашиваю тебя, уплачено?
— Допустим.
— Ну и все. Скорей я тебя в дом не пущу, чем отдам Зорьку.
— Меня ты можешь не пускать, но Зорьку все равно отдашь.
— Знать ничего не знаю, слышать ничего не хочу. А если ты такая тряпка, что не можешь отстоять какую-то паршивую коровенку, то грош тебе цена. Какой же ты, к черту, председатель?
— Боюсь, что так думаешь не только ты… — Иван Петрович замолчал и прошел в свою комнату.
Утром Мякотин (чуть ли не впервые в жизни) показал, что он, уж если на то пошло, все-таки хозяин в доме… Корова и поросята были отправлены по старым адресам. Все это поразило Веронику Григорьевну до такой степени, что она слегла.
Иначе прошло обсуждение этого вопроса в семье Удачиных. Людмила спокойно заявила, что раз нужно, то готова расстаться и с Пеструшкой, и поросячьим семейством, тем более что душа у нее к ним не лежит.
Глава 11ТУЧИ СОБИРАЮТСЯ НЕ СРАЗУ…
Николай Озеров неделю отсутствовал в Приозерске — ездил в область на семинар. Вернулся только вчера и попал прямо на совещание к Курганову. Номер газеты готовился без него, а в нем шла целая полоса, посвященная итогам комсомольского рейда по торговым точкам. Материал был довольно резким и вызвал у Озерова сомнение — все ли в нем достоверно? Николай заглянул к комсомольцам. Здесь было шумно, весело, суматошно. Настроение приподнятое, воинственное. Редактор выложил ребятам свои сомнения, а они выложили перед ним еще целую кипу материалов. Озеров успокоился. Однако позже вечером, когда Николай уже собрался уходить из редакции, позвонил Удачин. Он предложил материалы рейда пока не публиковать, задержать. Легко сказать — задержать, когда тираж номера на выходе. Озеров долго не соглашался, но Удачин настойчиво повторил свое требование. Что было делать? Публиковать материалы, несмотря на запрет секретаря райкома? Он мог это сделать, но номер готовился без него, и глубокой убежденности в том, что поступить надо именно так, у Озерова не было. Он решил материалы рейда снять. С трудом подобрали подходящую замену из загона, скрипя сердце раскатали последний рулон бумаги, и уже под утро исправленный номер пошел в печать. Настроение у Озерова было скверное. Он злился и на себя, и на Удачина, и на всех работников редакции. Особенно его огорчил молоденький наборщик — Цыпкин, или Цыпа, как его все звали. Он стоял у кассы и, споро набирая какую-то заметку, словно не замечая Озерова, говорил:
— Конечно, чтобы такой материал опубликовать, редактору надо кое-что иметь. Например, характер. А такое у нас не водится.
Весь следующий день Озеров возился с материалами рейда. Перечитал все акты комсомольских постов, письма, что были в редакции, выписки из жалобных книг, вновь и вновь вчитывался в подборку, что снял с номера.
Да, материал резкий, но факты — никуда не денешься, они налицо. «Не понимаю, почему Удачин против? Зачем задержал публикацию? Придется пойти к Курганову. И к Удачину придется зайти», — подумал Николай. Это было неприятно. Взаимоотношения редактора и второго секретаря райкома были натянутыми. Удачин то нещадно ругал газету, то вдруг начинал ею интересоваться до того, что читал планы номеров, гранки, полосы. Озерову такая опека не нравилась, и он не раз говорил об этом Удачину. Тот обещал как-нибудь вырвать время встретиться для подробной беседы, но встреча все откладывалась. Правда, особой потребности в ней Озеров, как и Удачин, тоже не испытывал.
Войдя в кабинет Виктора Викторовича, Николай по недовольному виду хозяина понял, что тот не в духе.
— Вы, товарищ Озеров, имейте в виду, что мы вам потакать не будем. Я, во всяком случае. Что-то там проверяете, что-то обследуете, что-то контролируете. Кто вам это поручал? Кто знает об этих ваших мероприятиях? Никто. Гробите наших виднейших работников района. И опять мы не в курсе. Вы что же, хотите стать выше районного комитета партии? Не выйдет, товарищ Озеров.
— Но послушайте, Виктор Викторович…
— Нет, уж вы послушайте, Николай Семенович, раз пришли. Перед нами гигантские задачи — вы должны быть набатом, зовущим колоколом, сиреной. Да. Сиреной. Звать трудящихся к борьбе.
Озеров удрученно думал: «Глухарь. Настоящий глухарь. Тот, когда поет, то любуется своим цоканьем и ничего не слышит. И этот так же…»
— Виктор Викторович, почему вы все-таки велели снять материал рейда? Может, у вас какие-то дополнительные сведения есть? Может быть, они опровергают итоги проверки?
Удачин резко повернулся в кресле, вперил свой взгляд в Озерова.
— Ну, если говорить точно, то категорических указаний я вам не давал. Я посоветовал отложить, подождать. И, думаю, имел на это право. Вы требуете объяснения, Хоть я и не обязан их давать, тем не менее скажу. Да, материалы легковесны, бездоказательны, не подтверждаются фактами. В них надо тщательно разобраться. И я это сделаю. Товарищ Курганов — человек у нас новый, ему это сделать пока трудно. Это сделаю я. И руководящий актив порочить не дам.
Озеров газетчиком был опытным. Он редактировал многотиражки на заводах, сотрудничал в областной печати. И дела у него везде шли неплохо. Но вот здесь, в Приозерске, он никак не мог попасть в тон. Секретари райкома его невзлюбили с первых же дней. Почему? Этого, пожалуй, не смогли бы сразу сказать ни Баранов, ни Удачин, ни сам Озеров. Зато актив района относился к нему хорошо. Ровный, спокойный характер, уважительное отношение к мнению других сразу подкупали людей. А одна особенность этого молчаливого, сдержанного человека бросалась в глаза и была предметом шуток и добродушных насмешек товарищей: Озеров был до крайности застенчив. Это свое качество он хорошо знал и старался побороть. Но получалось это пока плохо. Работал Озеров много, дело нравилось, и все-таки газета не получалась — о делах района говорилось вяло, тускло. Сначала, правда, появлялись более или менее резкие выступления, но итогом их были укоризненные взгляды руководящих лиц, а то и обстоятельный разговор у одного из секретарей райкома о «необходимости знать обстановку в районе».
Озеров не боялся этих бесед, не пугали его и укоризненные взгляды, но все же они настораживали его, сдерживали, порождали неуверенность в своей правоте. Ведь район-то он действительно пока знал слабо. Да и прав был Баранов, когда говорил, что отставание района с селом требует от газеты не истерических выкриков, а глубоко продуманного освещения жизни колхозов, причин отставания. С этим нельзя было не согласиться.
Особенно ухудшились отношения с райкомом после резкого выступления Озерова на районной партконференции.
Баранов и Удачин по-своему оценили это выступление:
— Редактор-то, оказывается, того… демагог, критикан…
И потом не раз судили да рядили, как быть. Не плохо было бы иметь работника посильнее, говорил то Удачин, то Баранов. Но поставить, однако, этот вопрос в обкоме не успели, подоспели другие события, и стало не до Озерова.