Тут уже задело Озерова.
— Ну, пугаться мне нечего. Такой расход по плечу. — И он быстро направился к буфету. Мужчины, несколько обескураженные, молчали. Потом пожилой с упреком заметил чернявому:
— Зря ты так, может, у парня и денег-то кот наплакал, да и хватит нам. Выпили уж.
— Так я же пошутил.
— У каждого человека гордость есть.
— Ну ничего. Мы его тоже угостим, — и чернявый вытащил из своей холщовой, аккуратно завязанной сумки сверток с продуктами.
Николай вернулся к столу, неся на тарелке несколько рюмок с водкой.
— Раз так, значит, так, — и чернявый подвинул Николаю тарелку с колбасой и салом.
Озеров поднял рюмку:
— Что ж, со знакомством. Николай.
Мужчины назвали себя. Озеров спросил:
— В район или из района?
— Из района. А вы?
— Да вот до здешнего председателя.
— Какое-нибудь такое-этакое дельце?
— Да, именно.
Молодой парень, чуть насупясь, недовольно заметил:
— К Корягину посетителей — будто к попу на пасху. Вы, конечно, извините. Я это не про вас.
— Я понимаю.
— Умный, значит, хозяин, потому и идут. К дураку не пойдут, — проговорил пожилой.
— Хозяин, как же, — неопределенно и мрачно протянул парень.
— Теперь хозяйничать-то стало потруднее — за каждого поросенка или куренка ответ держи, — заметил Озеров.
Ему ответил чернявый:
— Тут главное в том, как исполком работает. Вот в чем вопрос.
— Какой исполком? — удивленно спросил Озеров.
— Вот этот, — широко усмехнувшись, разъяснил веселый собеседник и постучал себя по лбу. Озеров весело рассмеялся. Пожилой мужчина вдруг спросил:
— Не слышали, говорят, новый секретарь приехал в Приозерск. Здорово, говорят, подкручивает. Собрал все районное начальство и говорит: «Ну-ка, проверим, не обижает ли кто колхозы?» Да и посылает всех их, начальников-то, по деревням, проверять. Ну, многие, конечно, готовы: дескать, хоть сейчас. А некоторым туго, на секретаря не смотрят. Прокурор вдруг животом замаялся, начальник райзо тоже заявил, что ему операцию делать самое время, грыжа одолела. А почему? Потому что несподручно ехать. Прокурор не одного порося съел, да еще и телку, говорят, прихватил. Поневоле животом замаешься, как к колхозникам-то ехать. Ну и некоторые другие по тем же причинам разные недуги почуяли.
— К нам тоже уполномоченный приехал. Поди, по этим же делам, — проговорил парень.
— Кто приехал-то?
— Озеров — редактор районный.
— А… — все так же весело протянул чернявый. — Корягин его в два счета обштопает. Нашему Кириллычу палец в рот не клади, сразу руки не будет. — Чернявый говорил так, что было трудно понять, то ли он осуждает Корягина, то ли восторгается им.
— Есть такая поговорка — как веревочке ни виться, а конца не миновать, — в раздумье заметил Озеров… — Ну как спрячешь, если, допустим, кому-то отпускали поросят? Ведь это не иголка. Верно?
— Верно-то оно, конечно, верно. Только не совсем. Поросята, они ведь тоже животина смертная. Многие того… допустим, будто душу богу отдали. По акту-то. А на самом деле прокурорских гостей ублажали… Или еще ход. Молочный поросенок — что он стоит? Или, допустим, трехмесячная чушка? Гроши. Ну, а если подкормить с полгода? Это уже порядочная свинья. Но взять-то, взять-то за нее можно как за молочного поросенка? В книгах же все тютелька в тютельку.
В сущности, Озеров должен был бы знать все эти нехитрые приемы жуликов и их покровителей. Да, он слышал о подобном, и не раз, но ему предстояло не только обнаружить эти комбинации, а и доказать.
Новые знакомые скоро распрощались и ушли, а молодой парень подсел к Озерову.
— Ночевать-то где думаете?
— Да советовали у Фоминой остановиться, говорят, хозяйка гостеприимная.
— У тетки Настасьи? У «последних известий»? Правильно.
— Как вы сказали? У «последних известий»? Почему?
— Да у нас так зовут ее. Пошли. Провожу вас до дома.
Фомина встретила Озерова ворчливо, но добродушно. Это была крупная старуха с уверенным и спокойным выражением лица, с сухими узловатыми руками. Все — и ситцевое в горошек платье на ней, и дорожки на полу, и занавески на окнах, и скатерть на столе — все сияло чистотой и уютной опрятностью. Озеров, довольный, огляделся и еще раз стал извиняться за неожиданное и позднее вторжение.
— Да ладно уж, не извиняйся. Я привычная. Все начальство в моей горнице ночует, хоть и не любит этого наш председатель.
— Не любит? Почему же?
— Говорит, что в курс колхозных дел ввожу.
— А что же тут плохого? Ему же, Корягину, легче.
— Я тоже так думаю, а он не согласный. Чай пить будешь или уже пил?
— Пил, спасибо.
— Ну пил так пил. Хорошо. Тогда иди устраивайся на отдых.
Озеров хотел поподробнее поговорить с Фоминой, но видел, что из-за позднего времени хозяйка к разговору не расположена. Перемолвившись еще несколькими словами, он ушел в горницу и лег спать. «Утро вечера мудренее», — подумал Озеров и не ошибся. Утром разговор затеялся сам собой.
— Ну как дела, мамаша? — бодро спросил он, сидя за завтраком.
— Это ты про какие дела меня спрашиваешь?
— Ну, про колхозные, конечно.
— Колхозные наши дела известные.
— Это верно. По району вы в отстающих не числитесь. Но…
— Что же это вам не по нраву у нас?
— Скажу, Настасья Фоминична. Скажу. Вот я сохранность имущества, живности разной проверяю и удивляюсь. Все в полном порядке. А ведь знаем — дарили и продавали. Далеко, значит, концы спрятали.
Настасья Фоминична долго молчала, сосредоточенно вглядываясь в широкие, белесые от частого мытья половицы, словно ожидая увидеть сквозь них что-то важное. Потом заговорила:
— Когда этот декрет вышел, ну, чтобы, значит, все колхозам вернуть, мы очень обрадовались. В самом деле, подумай, до чего дошли? Нахлебников-то около колхоза будто тараканов развелось. Ну и, значит, этот декрет от партии — очень хороший декрет. Но ведь опять же правду говорит народная мудрость — дурная рука и золото в пустель превратить может. Оно, конечно, сейчас тише стало, куда тише. Того уже нет, чтобы мед, барашков да поросяток возами в район возили. Нет этого. Греха на душу брать не хочу, наговаривать не буду. Ну, а что отдали да продали, не вернуть, с воза упало — считай, пропало.
— Ну, а зачем отдавали, зачем решали? Вы же хозяева. Взяли бы да и проголосовали против.
— Проголосовали? А где проголосовать-то?
— Ну, на собрании.
— А у нас их года два как не было. Корягин-то наш хитрее хитрого. Прихожу я как-то к нему — сена мне надо было выписать для своей коровенки. Ну, пришла. Выписал. Все чинно, благородно. А потом спрашивает: «Бабуся, хочу я с тобой согласовать один вопросик. Прокурору нашему паршивенького поросеночка хотим снарядить. Иначе дело у промартели мы не высудим. Ты как, не супротив?» Я молчу, обдумываю, а он уже тараторит: «Ну, значит, согласная? Очень хорошо». Я и слова сказать не успела, он уж того, прощевай, говорит, Настасья Фоминична, заходи опять, когда понадобится… На днях правленцы все бегали по селу да подписи собирали. Ко мне тоже приходили. Подпиши, говорят, что дала свое согласие на продажу поросят, барашков, телок и другой животины. Только нет. Не на ту напали. Я-то, говорю, может, по глупости и была согласная, да вон центральная власть согласия не дает. А я, говорю, центральной-то власти слушаться привыкла. Как же, говорят, теперь быть? А так, говорю, как написано: пусть возвернут наше добро. Ну, потоптались они у меня в избе, потоптались да и ушли. Вечером встретились с Корягиным, он и говорит: «Ненадежный ты, Фоминична, элемент». — «Какая уж, — говорю, — есть».
И, заканчивая разговор, посоветовала Озерову:
— Ты, милок, к нашему комсомолу сходи, к Васятке Крылову. Ребята у нас шустрые. Они то и дело шпыняют председателя, чтобы, значит, вернуть все.
— Да, да. Я обязательно с ребятами повстречаюсь. С этого и день решил начать.
Комсомольцы обрадовались Озерову:
— Это хорошо, что вы у нас. Дела тут такие, что надо обязательно району вмешаться.
Ребята рассказали Николаю все, что их так волновало и тревожило…
Потом Озеров сходил в сельский Совет, потолковал с ветврачом, заглянул в школу. Позже пришел в правление. Он теперь довольно ясно представлял ту картину, которая крылась за аккуратно разграфленными страницами бухгалтерских книг. Требовалось лишь уточнить некоторые детали.
— У меня, Степан Кириллович, к вам всего два-три вопроса. Прежде всего прошу вас ответить: что стряслось с теми пятью поросятами, что пали этой осенью? И что с гусями? Я никак не разберусь. У вас указано, что облторгу отправлено десять гусят. А у меня есть сведения, что отправлены взрослые, так сказать, вполне оперившиеся гусыни и гусаки.
— Но ведь я вам показывал акты и все нужные документы.
— Да. Но акты заверены райветлечебницей, а не участковым ветеринаром.
— Ну, боже мой, какая разница? Ветеринар был в отъезде.
— Это точно?
— Да, конечно.
— Но я был сегодня у него. Он никуда не уезжал.
— Прямо-таки целое следствие, — зло выдохнул Корягин. — Что еще вы хотите?
— С гусями как?
— А что с гусями? Я вам говорю, да и из документов видно, отправлены гусята, а не гуси.
— Но неужели облторг гусят не мог найти без вашего колхоза? У него же под боком целая птицефабрика. И еще. Вам облторг уплатил переводом за трех бычков живым весом в сто пятьдесят килограммов. Заметьте — не каждый по сто пятьдесят, а все три дали такой вес. Но ведь они были годовички. И уж самый что ни на есть захудалый бычишка через год весить пятьдесят килограммов никак не может. Верно ведь?
— Не знаю. Лично их не взвешивал. Могу сказать од но — дрянные бычишки были, выбраковали мы их.
— Объясните еще мне, Степан Кириллович, такое. Вы утверждаете, что все эти чушки, телки и бычки и даже птица отпускались по решениям собраний. Верно?
— Да именно. Вам же протоколы показывали. Пташкин, дай сюда папку с протоколами.