А Николай все острее тосковал по родным местам. Особенно тяжело было весной. Ведь настоящая шумливая и бурная весна бывает только в деревне. Иногда в выходной день Озеровы выбирались за город. С загоревшимися глазами Николай любовался изумрудной, атласной озимью, слушал трепетный шепот деревьев, ошалелые крики грачей над полями и перелесками. Такие поездки глубоко будоражили душу. Хотелось приложить свои руки к мягкой, пахучей земле, ходить здесь не праздным, хоть и любознательным горожанином, а заботливым, старательным хозяином.
— Нет, черствая у тебя душа, Надежда, — говорил он жене, когда та торопила его заканчивать прогулку. — Природу, землю ты не понимаешь.
Когда Николай после долгого раздумья пришел к секретарю парткома с просьбой о посылке его на село, тот очень одобрил его решение, но спросил:
— А как дома? Ведь молодая-то твоя тово… упрямая.
— Это верно, упрямая. Ну да ничего, думаю, поймет, если любит.
Но Николай ошибся.
Надежда Озерова наотрез отказалась следовать за мужем. Не помогали ни уговоры, ни просьбы, ни скандалы. Николай решил ускорить отъезд — находиться дома стало тягостно. Он случайно столкнулся в обкоме с Костей Бубенцовым, тот с охотой согласился доставить Озерова прямо в райком. И вот сложено нехитрое имущество, чемодан стоит, уткнувшись в дверь, стопка книг, надежно перевязанная шпагатом, сиротливо жмется на диване.
— Ну так как же, Надя, может, помиримся? — Николай подошел к жене и, взяв ее руки в свои, долго и пристально смотрел ей в лицо, ловя взгляд.
Надя, вскинув на мужа большие и когда-то такие теплые глаза, сухо, с сердцем сказала:
— Тебе же какой-то там Приозерск дороже меня? Ну и торопись. Скатертью дорога.
— Послушай, Надя, неужели ты меня так и проводишь?
Надя, не ответив, вышла из комнаты.
— Ну что ж, до свиданья, Надежда Михайловна, — вздохнув, проговорил Николай и, взяв чемодан, открыл дверь.
— Серьезно переживает хозяйка-то, — проговорил Костя, помогавший Озерову выносить вещи.
— Да, расстроилась…
Через несколько минут Костя, выйдя из квартиры, куда он ходил за оставшейся связкой книг, озабоченно проговорил:
— Плачет. Очень плачет.
— Да? Очень, говорите? — чуть растерянно переспросил Николай и торопливо взбежал по лестнице. Но вернулся скоро. Остановился около машины, долго смотрел на окна квартиры и со вздохом проговорил:
— Поехали.
Костя мельком окинул взглядом грустную, какую-то поникшую фигуру Николая и подумал: «Временный».
Работая в райкоме, он нередко наблюдал, чем кончались такие случаи. Очень скоро новый человек отбывал обратно «по семейным обстоятельствам»…
Долго ехали молча. Николай погрузился в свои невеселые мысли. Сегодня он убедился, что Надя, в которой он был уверен так же, как в себе, оказывается, его не понимает. И не любит. В самом деле, если бы любила, если бы он был ей дорог, то разве важно, где жить, — в Приозерске, Рязани или в Москве? Важно, чтобы вместе. Значит, все, что было между ними, — не настоящее, ошибка.
Костя не трогал пассажира разговорами: «Пусть обдумает свои дела».
Машина мчалась вперед. Яркое солнце лило свои пока еще холодноватые лучи на заснеженные поля, серую глянцевитую ленту дороги.
По шоссе то и дело сновали машины, неторопливо двигались колхозные подводы, целые ватаги ребят возвращались из школ. Николай пристально вглядывался, чем заняты люди. Везде шла спокойная, деловая жизнь. Вот женщины сортируют зерно, плотники ладят новый сруб, вот целая группа молодежи возит бумажные мешки, видимо с удобрениями. Все это было приятно и близко сердцу Николая. Постепенно он успокаивался.
— Обойдется, обязательно обойдется, — нарушив долгое молчание, проговорил Костя. И Николай ответил ему:
— Будем надеяться. Ну, а если нет, то что же — нет хуже беды, если жена — что гири на ногах…
Косте эти слова понравились. Он с заметным одобрением посмотрел на Николая и степенно согласился:
— Правильно говорите. Очень правильно.
И про себя подумал: «А может, и ничего товарищ? Может, не временный?»
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
До рассвета ходил Озеров по зимним улицам… Город пробуждался. На востоке, на сумрачном небе уже проступали синеватые пятна рассвета, когда Николай, поеживаясь от утреннего холода, тяжелой походкой пошел к себе домой.
Глава 14А ОНИ ВЕДЬ ДРУЗЬЯ
Курганов по утрам редко приходил прямо в райком. Из дому он уходил рано, а в кабинете появлялся часам к десяти — одиннадцати. Где только не бывал он за эти утренние часы. То зайдет на завод, то в школу, то в клуб или магазин. С торговцами у него была особая «дружба». Теперь каждое утро в магазинах ждали — придет или не придет Курганов? Правда, и без него не давали покоя то профсоюзы, то комсомол, то газета — все вдруг обрели и желание, и право контролировать… Но хуже всего, когда заходил он сам…
Частенько Михаил Сергеевич добирался и до пригородного хозяйства имени Горького. Совхозные поля начинались сразу же за окраиной Приозерска. Вот уже полгода совхоз взял новое направление — овощеводческое и плодово-ягодное.
Когда Курганов приехал в район, он увидел, что совхозы и колхозы Приозерья больше сеяли овса, ржи и очень мало овощей, картофеля, почти совсем не разводили скота. Такая картина была не только в глубинке, но даже в пригородах, где выгода молочно-овощеводческой специализации была, казалось, предельно ясна.
Теперь Курганов ревностно следил, как пригородники готовятся к переходу на новые культуры. Ну как не зайти, допустим, на строительство парников? Как не посмотреть на подготовку овощехранилищ? Или не заглянуть в лабораторию? Да мало ли еще интересных мест, мало ли людей, с которыми надо встретиться. Одним словом, эти ранние утренние часы у Михаила Сергеевича были, по его собственным словам, своеобразной зарядкой.
Сегодня Курганов приехал в райком в половине одиннадцатого прямо со стройки птицефабрики. Блокнот Михаила Сергеевича был почти весь исписан претензиями, вопросами, предложениями. Как только Курганов вошел в свой кабинет, вслед за ним пришел Удачин. Курганов, поздоровавшись, сразу же упрекнул:
— Что же вы, Виктор Викторович, взялись следить за строительством птицефабрики, а на площадке и не бываете?
— Никак не мог собраться.
— А я у них был сегодня. Дела-то идут плоховато. Многое можно было бы давно решить, но никто не занялся вовремя. Вот смотрите. — И Курганов перелистал несколько исписанных листков блокнота. — Нет леса, стекла, цемента. Немного и надо-то, а дело стоит.
— Хорошо, Михаил Сергеевич, я непременно займусь этим делом. Завтра же поеду и разберусь.
— Нет уж, теперь повремените, а то что же мы друг за другом будем ездить.
Михаил Сергеевич мельком взглянул на разложенную на столе районную газету.
— О, кажется, сегодня торговцы в почете! Вы читали?
— Читал, Михаил Сергеевич.
— Посмотрим-ка, что тут есть?
Прочитав материал, он с чуть мелькнувшей усмешкой заметил:
— А здорово, честное слово. Молодцы.
— С нашими газетчиками, к сожалению, редко бывает, чтобы били в точку, — хмуро заметил Удачин.
— В этом и мы виноваты. Подсказываем мало.
— Что вы, Михаил Сергеевич! Разве Озерову мало подсказываем? Не в коня корм…
— Я давно примечаю, что вы недовольны, только не ясно, то ли газетой, то ли редактором?
— И тем и другим.
— Газета слабоватая — согласен. А Озеров?.. Думаете, не то?
— Да, к сожалению, не то.
— Почему вы так думаете? Каковы причины?
— Над причинами, по совести говоря, не задумывался, а вот следствие налицо. Работает кое-как, спустя рукава, самоуверен до крайности, а главное, чего я ему не могу простить, — это абсолютное равнодушие, безразличное отношение к нашим делам и заботам… Ну а потом… в личном плане — тоже чепуха, живет один, как бирюк, жену привозить не хочет. За галстук закладывает…
— Не ошибаетесь?
— Нет, Михаил Сергеевич, не ошибаюсь. Вот вам самый последний факт. Сегодня мне звонили из Алешина. По вашему поручению Озеров ездил туда разбираться с нарушениями колхозного устава. И даже там умудрился связаться с какими-то темными личностями, выпивку затеял.
— Не может быть.
— Я тоже так думал. Но источник верный.
— Кто вам сообщил?
— Сначала позвонил Корягин. Я не очень поверил. На уполномоченного района могут невесть что наговорить. Но сегодня из Алешина приехал работник прокуратуры. Он подтвердил.
Курганов мысленно упрекнул себя: «Как еще плохо я знаю здешних людей и медленно, очень медленно знакомлюсь с ними. Озеров? Неужели он такой?» Верить не хотелось. Михаил Сергеевич из всех людских слабостей и пороков пьянство презирал сильнее всех. Люди, не способные устоять против «зеленого змия», теряли в его глазах всякую ценность.
Удачин, видя, какую реакцию вызвало у Курганова его сообщение, поспешил предложить:
— Если вы не возражаете, я еще раз все проверю. Лично проверю. И доложу вам. Хорошо?
— Да, да. Пожалуйста.
Удачин вышел, а Курганов еще долго мрачно размышлял над их разговором. Через полчаса он снова позвал Удачина.
— Вы знаете, редактор сегодня именинник. Вот полюбуйтесь, — и Михаил Сергеевич протянул ему письмо, где стояли подписи Пухова, Корягина и еще двух или трех человек. Удачин взял бумагу. Читал не спеша, тщательно.
— Ну что скажете?
— Только то, что говорил вам полчаса назад. Не такой нам редактор нужен. Не такой.
— Если все это правда, — Курганов указал на письмо, — значит, Озеров не коммунист, а обыватель. Ясно вам? — Курганов быстро прошелся по кабинету. Письмо Пухова вывело его из себя.
Михаил Сергеевич, всю жизнь проработавший с людьми, прекрасно разбирающийся в человеческих характерах, досадовал на себя за близорукость. Ему вспомнились беседы с Озеровым, его любознательность, быстрота восприятия, какое-то чистое, восторженное отношение к делам района. И все это оказалось притворством. Да что же это за человек?