Курганов обладал твердым характером, и это уже чувствовалось в районе. Узнали люди и другую его черту — принципиальность. Не показную, не ту, что проявляется на чрезмерном уважении к своему «я», а настоящую, партийную, когда при решении любых вопросов берутся в расчет лишь интересы дела. Именно этим правилом руководствовался он и при подборе людей. Он окружал себя деловыми, толковыми помощниками, умеющими работать страстно, напряженно, самоотверженно. Он не боялся новых имен, порой мало ему известных. Не любил таскать за собой «хвосты» — людей с прежних мест своей работы. Была у Курганова неистребимая вера в простую истину — хорошие работники есть везде. Просто их надо вовремя заметить и поддержать.
И он, конечно, был не святой — ошибался иногда в людях, хотя и не часто. Эти ошибки переживал мучительно и долго. Вот и сейчас его взяло сомнение:
— А может, все это чепуха?
Удачин медлил с ответом.
— Ну чего же молчите?
— Видите ли, Михаил Сергеевич. Я не знаю — правда это или нет. Но согласитесь, такую версию трудно придумать. Почему-то ни о ком другом не написали, а именно о нем, об Озерове?
— Все это так, но газета — это участок особый. Чем она острее, чем лучше, тем больше недоброжелателей у редактора.
— Вот прочел я материал о торговцах, и знаете, неспокойно на душе, чувствую — неладно тут.
— За торговцев вы зря ратуете. Безобразий у них полно, и стегать их надо. С жуликами мы должны воевать. Беспощадно воевать.
— Хорошо, если это удар по жулью. А если просто ловко скроенный охранный щит товарища Озерова? Тогда что?
— Тогда товарищ Курганов должен будет признать свою ошибку. И, между прочим, это не будет чрезвычайным событием. Первые секретари тоже ошибаются. И не редко.
— Так как же дальше, Михаил Сергеевич?
Курганов не успел ответить. В кабинет вошел Овсянин, уполномоченный комитета госбезопасности по Приозерску. Это был высокий, стройный человек, с четкой военной выправкой, густой русой шевелюрой и серыми, улыбчивыми глазами. Курганов всегда любовался Овсяниным — внешне он напоминал ему доброго молодца из русских сказок. Михаил Овсянин работал здесь недолго, приехал за несколько месяцев до Курганова, с трудом отпросившись из центрального аппарата. Вел себя на редкость просто, в актив района вошел быстро, не чурался никаких поручений райкома. Все это выгодно отличало его от молчаливых, замкнутых предшественников.
Он четким шагом подошел к столу, поздоровался с обоими секретарями.
— Прошу извинить, но дело срочное.
— Мы слушаем вас.
— Ко мне приехали два оперативных работника — один из области, другой из центра. Их интересует Звонов.
— Какой Звонов? Кто это? — спросил Курганов.
— Работник нашей газеты.
— Ах, этот разбитной парень? Да, да. Помню. А что значит «интересуются»? Как это понимать на вашем языке?
— Они имеют ордер на его задержание.
Вздохнув, Михаил Сергеевич вернулся к столу.
— Беспокойное у них дело, — проговорил он.
Виктор Викторович заметил:
— А Звонов-то, между прочим, друг-приятель Озерова.
— Да? Час от часу не легче.
Курганов исподлобья посмотрел на Удачина и долго сидел задумавшись. Потом снова прочел заявление Пухова и… отбросил его от себя, словно оно жгло ему руки. Проговорил медленно и глухо:
— Отложите все дела, разберитесь со всем этим. Подробно разберитесь.
— Хорошо, Михаил Сергеевич. Все будет сделано.
Вскоре Курганову позвонил Озеров. Но ни говорить с ним, ни встречаться Михаилу Сергеевичу уже не хотелось. Разговор получился сухой, натянутый. Оба это почувствовали. Так хорошо начавшийся день был испорчен. Михаил Сергеевич предупредил Веру, что не будет в райкоме до ночи, и, вызвав машину, уехал в колхозы. Так он делал всегда, когда хотел отвлечься от тревожных раздумий, обрести душевное равновесие.
Глава 15ЦЕНТР И ПЕРИФЕРИЯ
Машина мчалась в Ветлужск. Поля, перелески, дома, мелькавшие по сторонам, — все выглядело сегодня каким-то удивительно чистым, свежим, как будто прибранным, — вчера выпал легкий сверкающий снег и все преобразил.
Прошло несколько дней, как Михаил Сергеевич вернулся из Москвы. Это была идея Заградина. В обкоме партии уже несколько раз обсуждался вопрос о ликвидации колхозной чересполосицы. Люди, которые, как и он, душой болели за колхозы, все яснее понимали, что размельченность хозяйств больше терпеть нельзя. Она мешает стать на ноги. Но немало было и таких, кто считал укрупнение колхозов надуманным, даже вредным. Такие настроения были и в областном аппарате, и в районах. Вот почему Заградин решил послать группу районных работников в Москву — посмотреть, как москвичи начинали и как проводят эту работу.
Заградин понимал, что дело это сложное. Не все его поймут сразу. Даже среди руководителей, он это ясно чувствовал, появится глухое, но упорное сопротивление. У одних от неумения понять, уяснить причины отставания колхозов, у других — от желания прожить поспокойнее. Именно поэтому районные работники, когда Павел Васильевич говорил с ними, ссылались на географические и исторические особенности Подмосковья, утверждали, что укрупненные хозяйства здесь себя не оправдают, не привьются. Близость промышленных центров, видите ли, предопределяет мелкие сельскохозяйственные производства. Нечего сказать, тоже аргументы. А в результате капусту выращивают во всем районе только десяток колхозов, ягодники, сады, рыболовство — буквально редкость. А животноводство? Это же курам на смех. Да разве так оно должно вестись в районе, расположенном в поймах нескольких рек? И притом же недалеко от Москвы, где основные потребители молока, мяса, жиров? И разве порядок, что Москва и подмосковные города завозят львиную долю картофеля, овощей, мяса из отдаленных районов страны?
Одним словом, теория о географических и исторических особенностях, якобы предопределяющих мелкое хозяйство в центральных областях и в том числе в Ветлужске, — это маскировка инерции, нежелания искать путей к подъему колхозов.
В обкоме Заградин, усаживая всех приехавших за длинный стол, предупредил: «Говорить сегодня будем не мы, а вы…» И стал подробно, не жалея времени, выспрашивать секретарей райкомов о делах в колхозах, МТС, совхозах соседей. Интересовало все — и подготовка к весне, и глубина снежного покрова на полях, и ход сортировки семян, и топят ли в школах, и как дела в больницах. Но об укрупнении колхозов говорилось больше всего.
Этот неторопливый обмен мыслями, предположениями, сомнениями длился целый день. Когда все было выслушано — «за» и «против», все взвешено, Заградин подытожил:
— Что же, я думаю, можно смело сделать вывод, что актив нашей области считает укрупнение необходимой и неотложной мерой подъема колхозов… Так?
Все согласились, что — так.
— Тогда за работу…
После совещания Заградин сообщил Курганову, что комиссия обкома и облисполкома удовлетворила заявку района на семенные ссуды, машинно-тракторным станциям района выделено дополнительно пятнадцать новых тракторов и пять комбайнов.
— И еще одно — самое главное… — Заградин, говоря об этом, чуть помедлил. — Наверху решается вопрос о списании с наиболее слабых колхозов задолженности по государственным поставкам и натуроплате МТС. У тебя в районе, — он посмотрел список, — таких колхозов тридцать два… Но звонить в колокола еще рано. Как решится, пока не знаем. Знаем только одно — есть товарищи, которые там отчаянно дерутся за это. Но есть и такие, которые не менее отчаянно сопротивляются. Так что будем надеяться, но пока молчать. Что же касается Березовки, Нижней Слободы и Пустоши — им можете сказать об этом завтра. Мы на свой страх и риск решили их вопрос на исполкоме — освободили от долгов.
Курганов встал и взволнованно проговорил:
— Не знаю, как и благодарить.
Выйдя из кабинета секретаря обкома, Курганов остановился среди приемной и стал вытирать платком вспотевшее от волнения лицо.
— Что, крепко попало? — сочувственно поинтересовался кто-то.
— Попасть — не попало, а помогли, крепко помогли, — ответил Курганов, широко улыбаясь.
В Приозерье Курганов уехал тут же, едва попрощавшись с товарищами. На сердце было светло. Он думал о том, как порадуются березовцы и другие колхозники.
Сразу же за Ветлужском начинались леса.
Курганов вышел из машины и, не выбирая тропки, прямо целиной углубился в ельник. Давно уж он не видывал такой красоты.
Ели стояли задумчивые, пышно убранные снегом. Иногда стремительная белка прыгала с верхушки на верхушку или ветер трогал их мохнатые шапки — ели вздрагивали и окутывались завесой почти невесомого снега.
Где-то деловито стучал дятел. Михаил Сергеевич долго искал его и, наконец, увидел на старом сухом дереве.
Не жалея своей манишки и нарядных красных штанов, он старательно долбил длинным носом по коре, и дробный стук гулко разносился по всему лесу. Курганов, не торопясь, прошел в глубь леса и скоро вышел на опушку. Отделяя лес от широкого поля, здесь стояла цепочка берез. На их верхушках чернели мохнатые комья, похожие на котиковые шапки. Это были тетерева, устроившиеся здесь поклевать промерзших березовых почек. А сверху, с белесого зимнего неба приветливо светило солнце. Под его лучами все здесь выглядело удивительно ярким, настраивало мысли на торжественный лад. Человек по натуре волевой и не сентиментальный, Курганов не мог без волнения смотреть на красивые места. Какой-нибудь кусочек бирюзового неба или изгиб реки приводил его в мечтательное состояние, напоминал что-то далекое, забытое — детские годы. Вот и сейчас, стоя почти по колено в снегу, глубоко вдыхая чистейший морозный воздух, настоянный на хвое, Михаил Сергеевич глубоко задумался, замечтался. Обеспокоенный его долгим отсутствием, Костя время от времени подавал сигналы.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Совещание районного актива было назначено на двенадцать часов дня, но около райкома уже с утра царило оживление. Подъезжали санки, кошевки, старенькие, видавшие виды «эмки», «газики», полуторки. Люди, устроив свои машины или лошадей, степенно здоровались друг с другом, окликали знакомых, шли в чайную погреться.