Оба замолчали. Потом Заградин еще более озабоченным голосом проговорил:
— Так что берись за район. Приозерье тебе думаем дать. Район большой, был когда-то передовым, а сейчас труднейший, имей это в виду. Справишься — похвалим, не справишься — жалеть не будем.
Выйдя от Заградина, Курганов подумал: «Надо команду предупредить» (так он в шутку называл свою семью). Найдя свободную комнату, он позвонил домой. К телефону подошла Елена Павловна.
— Хозяйка? Сообщаю новость. Уезжаю. То есть мы уезжаем.
— Куда? — Голос Елены Павловны прозвучал встревоженно, но Курганов безошибочно уловил в нем и нотки заинтересованности.
— В Приозерск.
— Час от часу не легче. Как же так, Михаил? Ведь только обосновались, парень к школе привык. Ты бы хоть посоветовался с женой-то.
— Вот я и советуюсь.
— Ты же сказал — едем.
— А как же, конечно, едем. Я на днях. А вы чуть попозже.
— И что это у нас за жизнь, Курганов?
— А что, плохая?
Услышав продолжительный вздох жены, Михаил Сергеевич с шутливой строгостью проговорил:
— Ну, ну, Ленок, не вздыхать. И собирай пожитки.
Через три дня Курганов выехал в Приозерск.
Глава 3КАЖДЫЙ НАЧИНАЕТ ПО-СВОЕМУ
Часам к девяти утра в приемной райкома партии появились посетители. Первым вошел Макар Фомич Беда — высокий, худой и всегда озабоченный председатель колхоза «Смерть империализму». Хмуро посмотрел на дверь кабинета Удачина. За этой дверью ему не раз и основательно попадало. Вообще Макару Фомичу попадало на любом совещании, хотя он устраивался где-нибудь в самом дальнем углу, чтобы не быть на глазах у начальства.
Вера Толстихина, вчерашняя школьница, технический секретарь райкома, приветливо обратилась к нему:
— Макар Фомич, здравствуйте. Вы у нас сегодня первый посетитель.
— Вот те на. Тогда, может, попозже зайти? — Но затем, подумав какое-то мгновение, отчаянно махнул рукой. — Э, все равно… Дело у меня неотложное. — Потом доверительно спросил: — А что, очень строг?
— Не знаю, Макар Фомич. Видела-то я его всего три минуты, после пленума.
Вера целиком оправдывала свою фамилию. Низенького роста, плотная, кряжистая, с белесыми, всегда чуть удивленно поднятыми бровями. Она была хорошо известна как в Приозерье, так и во всех сельсоветах, колхозах, МТС и даже самых дальних бригадах.
Как бы далеко ни был человек, ни визжали и ни ныли в трубке неизбежные помехи, Вера добьется, докричится, найдет кого надо.
В приемную вошел председатель райисполкома Мякотин, или Петрович, как его звали все, — добродушный подвижный толстяк с розовым лицом и синими доверчивыми глазами. Он был старейшим работником района, знал всех от мала до велика, и все знали его. Он прошел в кабинет Удачина, и скоро оттуда послышались его рокочущий голос и переливчатый тенор хозяина кабинета.
Вновь открылась дверь, и в приемной появился председатель колхоза «Луч» Морозов. Макар Фомич Беда с готовностью подвинулся на диване, пригласив вошедшего сесть рядом. Однако смотрел при этом на Морозова независимо, с чувством подчеркнутого достоинства. Морозов поздоровался с Бедой, церемонно пожал руку Вере и спокойно спросил, показывая на дверь кабинета первого секретаря:
— Уже здесь?
— Пока нет.
Из своего кабинета вышел Удачин, поздоровался с Морозовым и, остановившись против Беды, удивленно спросил:
— А вас, товарищ Беда, что, тоже вызывали?
Макар Фомич неохотно ответил:
— Нет, я сам, к товарищу Курганову.
— Вот как! Но он же только ночью с поезда. Неужели вам так экстренно?
Беда молчал. Разговор со вторым секретарем райкома у него никогда не получался. «Ну о чем говорить с ним? Все равно не поймет», — думал Беда. Раскрываться перед ним Фомич не хотел, не мог. Уж очень много наболело на душе, чтобы говорить об этом так… для разговора.
Незаметно появилась Нина Родникова.
Виктор Викторович живо повернулся к ней, лицо его окрасилось чуть заметным румянцем. Нина тоже немного смутилась. Она торопливо поздоровалась с Удачиным и хотела подойти к Беде и Морозову. Но Виктор Викторович остановил ее.
— Прошу, комсомол, прошу, — приветливо проговорил он и открыл дверь своего кабинета.
— Меня предупредили, чтобы я пришла к товарищу Курганову… — Нина уже справилась со своим замешательством и говорила спокойно. Только на ее бледновато-матовом лице с высоким лбом остались чуть заметные следы румянца да в глазах еще стояла минутная досада.
— А… тогда прошу прощенья, — несколько обескураженно протянул Виктор Викторович и с озабоченным видом вернулся к себе в кабинет.
Нина села между Морозовым и Бедой, и скоро у них завязался шумный, оживленный разговор. То слышался тонкий, мягкого тембра голос Нины, то ровный, спокойный голос Морозова, то нервически задорный и хрипловатый басок Беды.
Курганов вошел неожиданно, хотя его ждали все. Войдя в приемную, поздоровался, снял шапку-ушанку, осторожно в уголок между шкафом и дверью стряхнул с нее снег, расстегнул синее с серым воротником пальто и стал здороваться теперь уже с каждым в отдельности. Когда дошел до Макара Фомича, переспросил:
— Беда? Какая? Что случилось?
— Нет, я Беда. Председатель колхоза. К вам приехал.
— Ах вот как. — Курганов весело, непринужденно засмеялся. — Тогда прошу прощения.
Курганов подошел к Вере:
— Ну что же, хозяйка, веди в хоромы. Вас, товарищи, прошу чуток обождать. Совсем немного.
Удачин, войдя вслед за Кургановым в кабинет, спросил:
— Может, посетителей-то отпустить? Пусть завтра приедут. Сегодня вряд ли сумеете с ними переговорить.
— Почему?
— Ну как же? Пока с районным звеном познакомитесь…
— Ничего, ничего, с районным звеном мы познакомиться успеем. Начнем с товарищей, приехавших из колхозов. Тем более я их кое-кого приглашал.
В кабинет вошел Василий Васильевич Морозов. Сел на один из стульев ближе к письменному столу и вопросительно взглянул на Курганова.
— Я слушаю.
— Слушать, собственно, товарищ Морозов, собираюсь я. Расскажите о вашем колхозе, о ваших делах, о себе…
— Дела у нас не ахти какие веселые.
— Ну, ну, чего ты прибедняешься? Колхоз-то один из сильных, — заметил Мякотин.
Морозов молча пожал плечами и стал рассказывать. Говорил, думая про себя: «Не будем пока бисер метать. Посмотрим, что за вождь приехал. Может, ему до наших-то дел и забот мало?»
Курганов спросил:
— Озимой пшеницы вы по сколько собрали?
— По пятнадцать центнеров.
— А Бардеева по двадцать пять.
— Это кто такая?
— Бригадир в колхозе имени Димитрова. Под Москвой. Очень дельная и умная женщина. Много выдумки вкладывает в дело. Заезжал к ней. С умом работает. Так же примерно, как вы на картошке.
Морозов довольно улыбнулся и подумал: «Значит, уже знает. Интересно». Вскинув глаза на Курганова, проговорил:
— Картофель у нас хорош. Это верно.
Михаил Сергеевич, записав что-то в блокнот, попросил:
— Расскажите подробней, как работаете с ним?
Морозов оживился и начал рассказывать.
— О, это целая история. И все наша комсомолия. Это Нина Семеновна их взбудоражила.
— Кто это? — спросил Курганов.
— Ну, Родникова — комсомольский секретарь. Она тогда участковым агрономом была. Вот и разворошила ребят — давайте да давайте молодежный участок создадим, посадим картошку по-новому, как академик Эдельштейн советует.
— Летом участок много отнимал рабочих рук? — спросил Курганов.
— В этом-то все и дело, что нет. Всю междурядную обработку машинами сделали, только на прополке и оправке кустов ручной труд применялся. В общем, эти десять гектаров дали нам доходу столько же, сколько двадцать пять с обычной посадкой.
— Каково? А? — обратился Курганов к Удачину.
— В «Луче»-то? Да, да. Знаю. Но широко применить этот метод нельзя. Нет проверенных данных. Да и одна ласточка весны не делает. Один факт, как бы значителен он ни был, — это еще не доказательство. Мы не можем подвергать риску наши колхозы. Им и так тяжело.
— Вот заладили: риск, риск. — И Морозов с досадой махнул рукой. Повернувшись к Курганову, он со вздохом закончил: — Вот так уж который раз толкуем.
Курганов, однако, не стал больше продолжать спор и начал расспрашивать Морозова о других делах. Василий Васильевич отвечал на его вопросы, а сам по-прежнему пытливо изучал Курганова. «Вишь какой — сам говорит мало, а все спрашивает да слушает», — подумал он.
И вдруг вопрос, неожиданный и резкий, заставивший Василия Васильевича насторожиться:
— А правда, что вы отказали соседям в размоле зерна на своей мельнице? И луга по левобережью у них забрали — это как?
— Скосили, чтобы зря не пропадали. У них и скота-то три или четыре десятка голов. Много ли им сена-то надо? — с усмешкой проговорил Морозов.
— Не об этом речь. Разговор идет о другом. Живете в колхозах, а поступаете, как единоличники.
— А что я говорил тебе, товарищ Морозов? То же самое и говорил. Именно. — Голос раздался у самых дверей. Там стоял Беда и слушал разговор.
Он сначала терпеливо ждал в приемной, а потом пошел прямо в кабинет, заявив ужаснувшейся Вере, что дело у него неотложное и он не может ждать, пока там выговорится Морозов.
— Входите, входите и садитесь, товарищ Беда, — пригласил Курганов, показывая на стул рядом с Морозовым.
Макар Фомич, воспользовавшись наступившей паузой, проговорил:
— Не по-соседски поступает Василий Васильевич, это вы очень верно подметили, товарищ секретарь.
Беда говорил мрачно, со вздохом, но без особой заинтересованности. Его беспокоило не то, что было, а то, что будет. Курганову же надо было знакомиться с людьми, знать их качества — и деловые и личные. А для этого приходилось возвращаться к их делам и поступкам. Потому-то он и заговорил с Морозовым о взаимоотношениях с соседями.
Василия Васильевича Морозова весь этот разговор насторожил: