Он бесцельно бродит по квартире, берет в руки книгу, но строчки расплываются перед глазами. Часами сидит у окна, наблюдая уличную жизнь Приозерска.
Вот проехала полуторка. В кабине, кажется, восседает кто-то из знакомых. Но кто, разобрать не мог. Прошла группа школьниц. Громко смеются, разговаривают. Лица раскраснелись от мороза. Вот идет колонна новеньких тяжелых грузовиков. На бортах размашисто выведенные мелом слова: «Транзит. Мосбасс». Машины гружены станками, ящиками, тюками. Это груз для шахт.
Потом еще колонна машин. На одних надписи: «Тула», на других — «Орел», на следующих — «Курск». С мощным гулом пробегают красные и голубые автобусы, шуршат по асфальту «Победы» и «Москвичи». Неутомимо, неугомонно живет автомагистраль, один из многочисленных кровеносных сосудов страны и города. Ничто не изменилось здесь оттого, что редактор районной газеты, что называется, висит на волоске. И кажется, никому здесь нет дела до Николая Озерова.
Почти каждый день приходил кто-нибудь из работников редакции. Они видели, с каким обостренным интересом слушал Озеров их рассказы о делах, которыми жил район, и не скупились на новости… Приходил Гаранин из райкома, Мякотин заглянул на полчаса. Петрович тяжело вздыхал, было видно, что он глубоко сочувствует Николаю. И конечно, все прикидывали и так и этак, как быть ему, Озерову. Одни стояли за то, чтобы писать в обком, в ЦК, другие советовали дождаться выводов комиссии райкома. Завернул как-то Макар Фомич Беда — он приезжал в райзо и, узнав о несчастье с редактором, поспешил к нему. Вообще, случившееся с Озеровым не прошло в районе незамеченным. В отделах райкома частенько раздавались звонки, спрашивали, что случилось с Озеровым, за что освободили, где он будет работать. Когда об этом рассказали Курганову, он задумался, а увидев Виктора Викторовича, спросил:
— Говорят, актив обеспокоен судьбой Озерова?
— Друзья и приятели ратуют. У него их много.
— Когда друзей много — это неплохо.
— Ну, его-то друзей мы знаем.
— Скорей заканчивайте проверку. Что он делает? Что думает делать?
— Что делает? Сидит дома и пьет водку.
— Вы что, предполагаете или знаете?
— Да нет, точно говорю. А использовать? Не знаю, Михаил Сергеевич. Думаю, что в районе ему делать нечего.
— Ускорьте проверку. Заканчивайте.
— Хорошо, Михаил Сергеевич.
После этого разговора «дело Озерова» пошло быстрее. Его вновь и вновь приглашали к Удачину, и всегда он выходил от Виктора Викторовича обескураженный. Его поражало стремление Удачина доказать то, чего не было. Никакой пьяной оргии в Алешине не было, а Удачин требует сказать, с кем выпивал, сколько, долго ли продолжалось веселье. А заявление Пухова и Корягина? Ведь ясно же, что чепуха. Однако от него требуют признаний. Но особенно настойчиво Удачин проверял все, что касалось Олега Звонова.
— Значит, вы не отрицаете, товарищ Озеров, что находились в близких дружеских отношениях с неким Звоновым?
— Скорее в товарищеских. Работали вместе. Но, между прочим, этот самый некий Звонов хорошо известен и вам.
— Вы подтверждаете, — продолжал Удачин, — что вы бывали у него, он бывал у вас?
— Подтверждаю.
— Из этого следует, что вы не могли не знать о его сомнительных настроениях и связях.
— Из этого вовсе ничего не следует. Ни о каких его сомнительных связях и настроениях я не знал.
— Но этого же не может быть?
— И, однако, это именно так.
— Зря, Озеров, вы хитрите перед партией.
Такие встречи были уже не раз. Они выводили Озерова из себя, взвинчивали нервы, наполняли тревогой.
Как-то вечером после очередного монотонного допроса у второго секретаря Озеров выбежал от него взбешенный до крайности. Виктор Викторович добрался до семейных дел Озерова. Судя по его вопросам, выходило, что Николай сам бросил жену, не хотел брать ее сюда, в Приозерск, чтобы иметь полную свободу действий.
— А зачем, собственно, мне эта самая свобода действий? — спросил Николай Удачина.
Виктор Викторович многозначительно улыбнулся.
Озеров, не прощаясь, выбежал из кабинета. Он решил сейчас же пойти к Курганову: «Пусть кончают эту канитель скорее. Так и скажу. Пусть принимают любое решение, но скорей. Тогда хоть какая-то ясность будет. Поеду в область, в Москву. Не преступник же я, черт побери».
Именно в таком решительном настроении он и зашел в кабинет Курганова. Михаил Сергеевич не удивился. Он пригласил Озерова присесть и, закончив беседу с заведующим райзо Ключаревым, ровным, немного усталым голосом проговорил:
— Я слушаю вас.
— Я к вам, Михаил Сергеевич.
— Вижу, что ко мне.
— Хочу попросить, чтобы Удачин скорее заканчивал следствие.
— Следствие? Почему следствие? Проверка. Партийная проверка — это не следствие.
— Партийная проверка предусматривает прежде всего доверие к человеку, веру в коммуниста. А тут… Разве так ведется настоящая партийная проверка? Да что и ожидать от Удачина? Его же хлебом не корми, только дай возможность очернить человека.
— Что же, он так любит чернить людей?
— Тех, кто не в тон с ним поет, — не пожалеет.
— Не любите вы его?
— А вы бы поинтересовались, кто его любит? Не много таких наберете.
— Качества руководителя не всегда определяются любовью подчиненных.
— Ну, партийный руководитель, не пользующийся уважением коммунистов, — пустое дело.
— Возможно. Вы и меня, поди, не жалуете своими симпатиями?
— А что у меня за основания для этого? От работы отстранили, навешали черт-те каких обвинений, готовятся партийный билет отобрать. И все это не иначе как с вашего согласия. Значит, мне вы не верите, а поверили клеветникам вроде этого прохвоста Пухова…
Курганов, однако, не обратил внимания на столь резкий тон и заинтересованно спросил:
— А что собой представляет этот Звонов?
— Звонов? Шалопай он, хвастун бесшабашный. Это верно. Но чтобы влезть во что-то политическое? Нет. Уверен, что это какое-то недоразумение.
— Ну что ж. Это хорошо, что вы верите в своих товарищей.
— А знаете ли вы, каково человеку, когда ему не верят? Это очень, очень тяжко.
Курганов пристально посмотрел на Озерова и чуть медленно заметил:
— А вы не делайте поспешных выводов. Не все разуверились в Озерове. Не все. — Проговорив это, Михаил Сергеевич протянул Николаю руку и добавил: — А ваше дело мы закончим в ближайшие дни.
— «Дело»… Мрачновато звучит, — краешком рта улыбнулся Озеров.
— Ну, ну. Не надо так скептически смотреть на вещи. И советую быть бойцом, а не кающейся Магдалиной. Если вы, конечно, имеете право на это, если вы чисты перед партией…
Оставшись один, Курганов позвонил Гаранину.
— Зайти можете? Собираетесь? Вот и хорошо.
Вместе с Гараниным пришел Мякотин.
— Видите ли, Михаил Сергеевич, — как всегда, чуть медлительно и со вздохом заговорил Иван Петрович, — мы с товарищем Гараниным долго думали, прежде чем говорить с вами, долго взвешивали и пришли к убеждению, что мы, то есть райком, ошиблись.
— О чем речь? В чем ошиблись?
— В деле Озерова.
— Ну, одним словом, не виноват Озеров, — решительно произнес Гаранин.
— А факты? Какие есть факты для таких выводов?
— Факты, собственно, те же, что проверяет комиссия Виктора Викторовича. Только как их понимать и как проверять. Я вам должен рассказать один небольшой эпизод. Позавчера я был на рабочем собрании в совхозе имени Горького. Там профсоюз отчитывался. И вот очень уж гладко шло собрание. Я спрашиваю: «Что это у вас все тихо и мирно, будто и в самом деле все хорошо?» — «Почему, — говорят, — все хорошо? Далеко не все». — «Ну, а почему же речи такие, будто юбилей справляете?» — «Да ведь знаете, товарищ Гаранин, критика — это дело такое… Вон у вас редактор покритиковал торговцев в газете и скоренько свернулся, вылетел…» Ну я, конечно, разъяснил, как и что, но осадок у меня остался неприятный.
— А у меня на днях были Морозов и Беда. Морозов-то насчет птицефермы хлопочет, а Беда — насчет лесной делянки и стекла, парниковое хозяйство затевают… Ну так вот. Очень они обеспокоены озеровским делом.
Курганов долго сидел задумавшись. Сегодняшняя беседа с Озеровым и этот разговор вновь подняли в душе тревожное беспокойство. Хотя Курганов и отстоял Озерова перед товарищами из области, полной уверенности в своей правоте у него не было, как не было уверенности и в виновности редактора. Но если до сих пор он ждал выводов комиссии, то сейчас понял, что ждать больше нельзя.
— То, что зашли со своими сомнениями, хорошо. Но дело это не простое. Не забывайте, что кое-кто в области следит, как мы его решаем.
Несколько вечеров подряд Курганов читал объемистое дело, что принес ему Удачин, вызывал Озерова к себе, приглашал людей, что знали его ближе…
…Озеров вернулся домой поздно. Все тело ныло, словно после тяжкой, непривычной работы, в голове стоял шум. Николай, сняв пальто, кепку, медленно прошел в комнату, сел на стул у окна и стал смотреть на улицу. Мысли неслись стремительно, сменяя одна другую.
Что произошло? Как все будет дальше? И еще одна мысль неотступно жила с ним. Это мысль о Наде. Где она сейчас, что делает? Как отнесется к тому, что произошло с ним? Ему вдруг мучительно, до боли захотелось видеть жену, рассказать ей все, все, посоветоваться, проверить свои сомнения. Николай быстро подошел к телефону, заказал Москву. Линия в это время была не очень перегруженной, и скоро московская телефонистка уже вызывала его квартиру. Послышался далекий голос Нади. Но Николай узнал бы его из тысячи тысяч.
— Николай? Это ты? Очень хорошо, что позвонил. Рассказывай, рассказывай, как ты там живешь-можешь? Соскучился по мне или еще нет?
Озеров слушал эти торопливые возгласы жены, и у него вдруг опять, как было нередко в эти дни, появилась мысль бросить все к чертям, собрать свой нехитрый скарб и махнуть домой — в теплую, уютную квартиру на Чистых прудах. Николай представил себе, как бы обрадовалась Надя, увидел ее улыбку — ослепительную, радостную — и даже зажмурился. Но видение держалось недолго. Оно исчезло очень быстро, словно испугавшись нового вопроса Нади: