— И ты клюкнул с этими интересными собеседниками, — с сарказмом заметил Удачин.
— Мы выпили ровно по одной рюмке.
— Ага, значит-таки выпили, — усмехнулся Удачин.
— Я это не отрицаю. И если за рюмку можно осуждать, то я виноват.
— Есть данные, что выпито больше, — с многозначительным видом заметил Удачин.
— От кого эти данные? От проходимца Корягина?
— Товарищ Озеров, вы осторожнее, Корягин коммунист.
— Могу повторить, что сказал. Я не удивлюсь, если Корягин возведет и еще большую напраслину.
— Почему вы так думаете? — спросил Курганов.
— Понимаете, товарищ Курганов, коротко на этот вопрос не ответишь. Корягин — это не просто личность, это явление, с ними, с корягиными, надо бороться и бороться.
— Борец за правду, — усмехнулся Удачин. — Уж не свои ли опусы имеете в виду?
— Да, и опусы тоже, Виктор Викторович. Жалею только, что один из них лежит в гранках. После этой статьи Корягин бы еще не так завертелся. Не хуже Пухова.
— А что за статья, и почему ее не напечатали?
— Не успел. Отстранили.
Курганов нажал кнопку звонка и попросил Веру разыскать в редакции статью Озерова об алешинском колхозе. Потом кивнул Озерову:
— Продолжайте.
— Теперь по поводу материала о торговцах. Тут Удачин утверждал, что я опубликовал его из каких-то личных побуждений. Но это же ерунда, товарищи. Ну, допустим, что я такой-сякой, плохой и заинтересованный. А комсомольцы? Они что? Тоже по злобе на Пухова рейд провели?
— А вы не прячьтесь за чужие спины. На неопытности ребят хотите выехать? — не сдержался Удачин. — Такого я от вас все-таки не ожидал.
— А я от вас не ожидал и такой проверки, и такого доклада.
Курганов постучал карандашом по столу.
— Спокойнее, спокойнее, товарищи. Озеров, продолжайте.
— О моих обывательских разговорах, о сомнении и неверии в дело подъема колхозов… Ну что я могу сказать? В наше дело, товарищи, в дело партии я верю. Верю и умом, и всем моим сердцем. Был ли у меня разговор с Пуховым? Да. Был. Я сказал, что объединение — дело трудное, работа предстоит огромная. А он мне: что-то, дескать, без огня говорите? Ну почему, скажите мне на милость, я должен перед этим жуликом свою убежденность доказывать? Ведь это все равно что перед свиньей бисер метать.
Многие рассмеялись, а кто-то из актива спросил:
— А как он у тебя оказался?
— А черт его знает как. Звонов его притащил.
Кто-то рассмеялся, но большинство присутствующих насупилось. Напоминание о Звонове сразу погасило симпатии к Озерову, заставило усомниться в том, что было только что несомненным и ясным.
— Вы объясните людям эту историю со Звоновым? — мрачно заметил Мякотин.
— А что, собственно, я могу объяснить? Знаю его, как и всех работников редакции. Способный очеркист, только бесшабашный до крайности. Но если он дрянь, если он виноват в том, в чем его обвиняют, то что же? Пусть отвечает. Но должен сказать откровенно — не верю я, что Звонов такой…
Когда Озеров закончил выступать, некоторые члены бюро подумали: «Кто же все-таки прав?»
Курганов внимательно вслушивался в выступления, в вопросы, в реплики и листал подшивку «Голоса колхозника», уже всю испещренную его синим карандашом. Мнения участников заседания разделялись. Одни были за наказание Озерова, другие спрашивали:
— Помилуйте, почему? За что?
Удачин выступал еще-раз, два или три раза поднимался, чтобы ответить на вопросы. Озеров тоже трижды подходил к столу, уточняя детали, пикируясь с Удачиным, с Никодимовым, Ключаревым. А Курганов молчал. Он за все заседание ни в репликах, ни в вопросах, что задавал, не высказал своего отношения ни к той, ни к другой стороне. Но тот, кто его знал поближе, видел, что точка зрения первого секретаря к делу Озерова определилась, он проверял ее теперь на мнениях членов бюро и других активистов.
— Ну так как же будем решать? — спросил, глядя на всех, Курганов.
— Поставить крест на всей этой истории, и все, — хмурясь, предложил Мякотин. Многие одобрительно зашумели, но Удачин многозначительно пообещал:
— Не выйдет!
Помедлив, Михаил Сергеевич раздельно проговорил:
— Думаю, что комиссия не совсем права в своих выводах.
— Вот как? Не разобрались вы, Михаил Сергеевич, — заметил Удачин.
— Возможно. Давайте разбираться вместе. О пьянке в Алешине. Вот мне принесли статью Озерова об алешинских делах. Хорошая, острая статья. Если Корягин знает о ней, то он подтвердит не только выпивку Озерова, а даже то, что наш редактор брат папы римского… О торговцах. Да, здесь в материалах есть кое-какие передержки. Грубовато критикуем. Но возникает два вопроса: первый — почему мы усматриваем здесь некие личные побуждения Озерова? Какие основания для этого? Непонятно, товарищи из комиссии. И вопрос второй — почему наша прокуратура набрала в рот воды и молчит? Почему не ведется следствие? Взяли бы да разобрались. Виноваты работники торговли — их за бока, редакция виновата — на нее управу найти.
— Ждем выводов райкома, — проговорил, торопливо поднявшись, Никодимов.
— Ждете выводов, а тем временем пусть жулики следы заметают. Так?
— Но, товарищ Курганов, материал-то ведь липа, — не удержался Удачин. — Ну, комсомольцы ладно, они по молодости. А редактору-то надо думать…
Толя Рощин все это время молчал и никак не мог определить — выступать ему или не выступать? Что сказать и как? Когда же Удачин бросил эту реплику, Толя не выдержал. Он покраснел, его белесый хохолок задорно затопорщился. Не прося слова, Толя встал и произнес короткую, гневную речь:
— Товарищ Курганов, Михаил Сергеевич! Товарищи члены бюро! Это как же понимать? Выходит, мы несмышленыши? А Комсомольск-на-Амуре? А Днепрогэс? А «Молодая гвардия»? А Зоя Космодемьянская? А три ордена на знамени комсомола? Конечно, мы понимаем, нам, приозерцам, надо здорово подтягиваться. Работать и работать. Но заявить так, как товарищ Удачин, — это политически ошибочно, это неверие в силы Ленинского комсомола. Факт. А зря. Молодость тут ни при чем, товарищ Удачин. Просто вам жаль своего дружка Пухова. А он жулик. Все Приозерье об этом знает. И материалы, что мы дали в газету, никому не опровергнуть. Даже прокурору. А товарищ Никодимов подбирался к нашим материалам: что, да как, да почему? Не выйдет, товарищ прокурор. Я говорю об этом официально. Я готов понести любое наказание, но заявляю: в газете про торговцев все было правильно. Вы извините, Виктор Викторович, но факты есть факты. Я кончил, Михаил Сергеевич.
Выпалив все это, Толя сел.
Курганов с чуть заметной улыбкой поглядывал на Толю и на членов бюро. Те тоже улыбались. Коммунисты Приозерска любили свою смену.
— Ну теперь мне можно продолжать? — шутливо спросил Курганов у Толи.
Рощин пунцово покраснел и серьезно ответил:
— Да, да, пожалуйста.
Все рассмеялись, а Михаил Сергеевич продолжал свой разговор:
— Если даже половина приведенных фактов о хищениях правильны, то все равно надо вывести это жулье на чистую воду. Судить без всяких скидок. У нас же все чего-то ждут. Прокурор ждет, милиция ждет, исполком тоже в ожидании.
— Я посоветовал товарищам не спешить, — мрачно вставил Удачин.
— Плохо посоветовали. Выходит, что из материала, который был опубликован в газете, не был сделан главный вывод — не наказаны виновники. Вместо этого мы ищем грехи редактора, копаемся в его побуждениях, допрашиваем, почему он опубликовал этот материал, чем руководствовался. Комсомольцев обижаем. Всему этому есть довольно точное определение — игнорирование сигналов печати, зажим критики… А партия за это не хвалит.
— Вот это правильно. Очень правильно, — раздались голоса.
— Теперь о настроениях Озерова. Скажу вам прямо — не верю я ни Пухову, ни Корягину. Нет, не верю. Но дело, товарищи, даже не в том, говорил Озеров с Пуховым или не говорил, выражал ему свои сомнения или не выражал. Коммуниста и его мысли, его душу и сердце определяет прежде всего дело, которое ему поручено, — маленькое оно или большое, все равно. Вот эта сторона в Озерове меня беспокоит. Мне скажут: Озеров работал много. Не спорю, согласен. Но работать много — это еще не значит работать хорошо. Вы помните, мы не раз толковали о нашей газете. Готовясь к сегодняшнему бюро, я просмотрел ее еще раз. И вот, судя по газете, не очень-то горячая душа у нашего редактора. Остроты, настоящей партийной остроты, боевого духа в газете нет. Посмотрите статьи о колхозах, об МТС, о политической работе на селе, в бригадах. Все правильно, все грамотно, все аккуратно. Но все спокойно, без сквознячка, без задора. И это, товарищи, от редактора. Робость? Скромность? Да, скромность у Озерова не отнимешь. Но ведь все хорошо в меру. А если скромность живет рядом с робостью, переходит в пассивность, то тут уже хвалиться нечем. Да, нечем… Сейчас от коммунистов, от каждого из нас требуется не просто много работать, не просто выполнять, что поручено, а отлично работать, отдавать делу всю силу ума и сердца. Мы с вами ответственны не только за свой участок труда, но и за своего соседа, за товарища, за каждую бригаду, за каждый колхоз…
Курганов говорил тихо, умеряя голос, но страстно, горячо, убежденно, и люди невольно заражались его горячностью, его мыслями, его волнением.
— Что же касается остального… то что же? За семейные дела я бы основательно пробрал… гражданку Озерову. Да, да, не его, а ее. Ну, а история со Звоновым… Здесь вопрос вообще особый, в нем мы разберемся отдельно. Наказывать Озерова за этого шалопая пока не вижу оснований. Но, конечно, решать с ним надо. Как? Надо дать ему возможность доказать, на что способен. Можно и в газете оставить. Я уверен, он повел бы ее теперь иначе. Но можно обсудить и другой вариант. Куда бы ты хотел, Озеров?
Николай встал и сдавленным голосом, хрипло выдохнул:
— Как решит райком. Если можно, просил бы дать мне колхоз.
— Колхоз? — Курганов вопросительно оглядел присутствующих. — А что? Это мысль.
— Актив нас не поймет, — торопливо проговорил Удачин.