А может, ничего этого не видели они, но Иван, закутывая ящики добытыми одеялами, был убежден, что гусята видели именно эти картины. «Это уж точно, инстинкт — дело нешуточное», — подвел он под свою мысль научную базу.
…В Крутоярово приехали поздно ночью. Гусята дремали и нехотя жмурились на свет черными бусинками глаз. Отченаш успокоился. Он осторожно сгрузил птенцов в загородки, проверил запоры дверок, подошел к термометру, что висел на средней стене, легонько щелкнул по нему ногтем. Потом проговорил:
— Ну, кажется, все нормально.
Шофер, гревшийся у печки, показывая на одеяла, спросил:
— А это добро куда?
— Как куда? Завтра отвезем обратно, в Болотово.
…Хлопотлива, беспокойна стала жизнь у Ивана Отченаша. Он дневал и ночевал на ферме, отлучался отсюда, только чтобы пообедать да накоротке поспать. Никому не было от него покоя. Девушки-птичницы обижались:
— Ну, что вы, товарищ Отченаш, все за нами следите? Как корм даем, да выдерживаем ли норму, когда поим, да когда на прогулку птицу гоним. Будто не доверяете нам.
Иван, чуть смутившись, объяснил:
— Почему не верю? Откуда взяли такое? Дело-то, понимаете, новое, ни вам, ни мне как следует не известное, вот и беспокоюсь.
Когда Отченаш приходил в правление, Василий Васильевич кряхтел и настораживался. Он хорошо знал — сейчас моряк будет клянчить для своей фермы каких-нибудь дополнительных материалов, кормов, продуктов.
— Вы понимаете, — настойчиво доказывал Отченаш, — для гусят до трехмесячного возраста немного, ну хотя бы стакан молока в день очень полезно.
— Да, но молоко — это ведь не вода в колодце.
— Да, но гуси — это ведь тоже не что-нибудь такое, а гуси. Ну ладно, не даете молока, давайте обрат, но, конечно, побольше.
— Еще что? — страдающе вопрошал Василий Васильевич.
— Концентратов подбросить надо, картошку опять же вареную они хорошо кушают.
— Ах, хорошо кушают! — ворчал председатель. — Они черта с рогами сожрут, эти спасители Рима, им только дай волю…
Но видя, что Отченаш невозмутимо стоит у стола, подписывал требование.
«Гусиный генерал», «птичий директор», «цыплячий бригадир» — такими кличками награждали Ивана колхозные шутники, однако он не обижался и добродушно отшучивался:
— Ладно, ладно, согласен. Только не забывайте, что цыплят по осени считают.
Гусиное стадо постепенно веселело. В бывших сенных сараях стоял разноголосый звенящий шум. После утреннего кормления гусят выгоняли на улицу для прогулки. Первое время они никак не хотели ходить по тропинкам вокруг фермы, сбивались в кучки, жалобно пищали и старались удрать в помещение. Тогда Иван придумал такое: он шел по тропке и разбрасывал кусочки мелко накрошенного хлеба, смоченного в молоке. Для этого он забирал все отходы в чайной и детском саду. Гусята довольно быстро разобрались, что, если бежать за этим высоким двуногим существом, можно полакомиться. И они бегали торопливо, с нетерпением обшаривая своими красноватыми клювами всякий бугорок на тропинке. Скоро это вошло у них в такую твердую привычку, что без Отченаша они ни за что не хотели совершать прогулок. И Иван, ничуть не смущаясь, шествовал вокруг фермы, а за ним, словно серые клубки, катились и катились шумливые косяки гусят.
Когда Отченаш убедился, что гусята окончательно прижились, его все больше стала занимать мысль об утином стаде. Деньги, ассигнованные на ферму, у него еще оставались, и он уговорил Морозова вновь послать его в область.
— Так ведь мы же не давали заявки на утят? Не дадут.
— Дадут, Василий Васильевич. Я их уговорю. Понимаете, на этих днях у них выход пекинок будет, а ведь пекинская утка — это золото, настоящий клад.
И вот Отченаш снова в пути. Но теперь, наученный горьким опытом, он едет во всеоружии. В кузове машины у него брезент, несколько одеял, сено — это если утята будут мерзнуть. Но на этот раз поездка прошла благополучно, почти без особых приключений, если не считать одной встречи на дороге. Под ровное посапывание мотора Иван то ли задремал, то ли просто забылся немного. Из полусонного состояния его вывел настойчивый продолжительный сигнал обгонявшей их машины.
«Кто это так спешит?» — подумал моряк и опустил боковое стекло, чтобы посмотреть.
Разбрасывая рыхлый снег, их стремительно обгонял «пикап». Иван хотел было закрыть окно, но вдруг обмер. Рядом с шофером сидела Настя Уфимцева. Ну, честное слово, это была она! Челка каштановых волос, выбившаяся из-под шали, задорный, даже, пожалуй, чуток вызывающий взгляд. Да, конечно, она. Отченаш круто повернулся к своему водителю.
— Выручай, друг. Вопрос жизни и смерти. Видишь тот «пикап»?
— Вижу.
— Надо догнать и перегнать.
— Это зачем же?
— Надо. Позарез.
— Машина-то колхозная, ее беречь надо.
— Эх ты, черствая душа. Полцарства за коня, как говорил кто-то из классиков. Царства у меня нет, а двадцатка твоя, если перегоним ту колымагу.
— А не обманешь?
— Полундра. Все будет в порядке. Жми.
Полуторка, взвыв мотором, ринулась вперед.
Вот «пикап» серой точкой замаячил впереди. Точка становилась все явственней и ближе, а через пятнадцать или двадцать минут — машины уже почти рядом.
«Пикап» остановился на окраине деревни, около школы. Из него легко выпрыгнула девушка в пуховой шали. Она энергично стала притоптывать ногами в черных аккуратных чесанках, чтобы размяться. А Отченаш смотрел на нее с грустью.
Девушка заметила это.
— Вы что так смотрите, товарищ?
— Да так. Есть причина. Ведь вы не Настя Уфимцева?
— Нет, я не Настя Уфимцева, — в тон ему ответила девушка и улыбнулась.
— Прошу прощения, — откозырял Отченаш и, вздохнув, стал садиться в машину.
— Что так скоро? От ворот поворот? — пошутил шофер.
— Хороша Маша, да не наша. Поехали.
— А как насчет взаиморасчетов? Не забыл?
Отченаш вздохнул:
— Придется раскошеливаться…
Видя мрачное настроение пассажира, шофер попытался его развлечь разговором.
— Думаете, толк будет? — спросил он.
— От чего?
— Ну, от этих пискунов, что везем.
— Ого. Еще какой. Утка — это наивыгоднейшая птица. — Отченаш сразу увлекся затронутой темой.
Пусть то, что он вез, пока еще не утки, а только желтые, пушистые комочки, робко поглядывающие из решетчатых ящиков. Но Иван был уверен, что скоро, очень скоро они вырастут, будут тем, кем он хотел их видеть, — крупными, важными птицами.
К уткам у него почему-то было особое уважение. Еще в детстве он всегда без устали наблюдал, как соседские утки с упоением купались в озерце, как смешно перекидывались хвостом вверх, ныряя за кормом, как степенно, переваливаясь с боку на бок, гуськом шествовали по тропе к водоему или домой после длительного купания. Иван представлял себе огромное стадо выросших уток и потирал от нетерпения руки.
Но все это было пока еще впереди. Пока же с ними предстояли не меньшие заботы, чем с гусятами…
…Дня через три после приезда с птицефабрики Ивана среди ночи разбудила прибежавшая с фермы Дуняша.
— Что случилось? — тревожно спросил он, узнав свою помощницу.
— Товарищ Отченаш, беда. Дымоход обвалился.
— Вот старый черт, — обругал Иван печника деда Юсима. «Печи такие, что сто лет простоят, домны, а не печи», — вспомнил он его хвастливые разглагольствования.
— Вот тебе и домны. Пьянчуга проклятый.
Иван прибежал на ферму. Действительно, дымоход обрушился у самого выхода на крышу. «Дело не такое уж страшное, завтра исправим, — подумал Иван. — Но это завтра. А сегодня? До утра все помещение промерзнет».
Он пошел мимо хлевов. Гусята спокойно спали в своих клетушках, спрятав носики или себе под крыло, или в пух соседа. Утята же вели себя беспокойно — не спали, попискивали, беспорядочно жались друг к другу. Им было уже холодно.
— Что делать будем, Дуняша? Померзнут наши утята.
— Конечно. К утру здесь будет совсем морозно. — Девушка задумалась, потом весело взглянула на «гусиного генерала». — Знаете что? Раздадим их колхозникам. Пусть подержат в избах день-два, пока печи починим.
— Вот это идея! Ты, Дуняша, у меня молодец. Голова у тебя прямо государственная. Давай сейчас же перетаскивать наших чертенят в деревню.
И вот Отченаш и Дуняша с двумя накрытыми корзинами торопливо идут к деревне. Взбудоражили они все Крутоярово — кто ругался, кто недовольно бурчал, кто смеялся. Но Иван даже не слышал этого, — он торопливо путешествовал между деревней и фермой и вместе с птичницей носил и носил корзинки с утятами. Приходя в тот или иной дом, он ставил корзинку на пол, осторожно наклонял ее, и оттуда, как желтые мячи, выкатывались утята.
— Вы уж, пожалуйста, устройте, чтобы не замерзли. Можно в корзинку, можно в решето. Только подстелите что-нибудь теплое.
Через несколько дней после этой истории Отченаш пришел к Морозову.
— Помните, Василий Васильевич, я вам рассказывал, что у старухи Кривиной арзамасские гуси. У Чунихиных тоже такие же. И еще в Громове я видел два или три стада. Тоже арзамасские. Это, Василий Васильевич, золотая порода. Я уже говорил. Надо купить этих гусей.
— А где я деньги возьму?
— А вы знаете, что такое арзамасский гусь? — И Иван развернул перед Морозовым такую яркую картину будущего процветания фермы, так красочно вновь описал этого самого арзамасского гуся, что Василий Васильевич опять не устоял и, ворча, согласился выделить ферме некую сумму на покупку арзамасских гусаков и гусынь. Потом, помолчав, вдруг спросил:
— А как насчет рыбки?
— Какой рыбки? — не понял Отченаш.
— Рыбу, рыбу нам разводить надо. В озерах. Ты вот насчет птицы правильно вник, познал этот вопрос. Теперь подступайся к рыбе. Область обещала выделить полмиллиона мальков. Это знаешь какое дело? Золотое дно будет, а не Крутоярово.
— Рыба? Карпы? Не подготовлен я в этом вопросе. Только знаю, как ершей удить. Но все же подумаю. Не боги горшки обжигали. Обязательно подумаю.