Молодой березняк, что тянулся по левому краю дороги, стоял чистый, вымытый ночным дождем, его мелкие и липкие пока листочки мягко шуршали под легкими порывами ветра. На окраине огромного поля, около тарахтевших тракторов, колхозники прилаживали сеялки. Вдали в поле виднелось несколько подвод, это развозили по участкам семена. Озеров и Беда подъехали к загону, поздоровались. Трактористы — оба молодые, вихрастые, уже успевшие основательно измазаться — ответили:
— Привет руководству. Контролировать заявились?
— Почему контролировать? — Беда насупился. — Доброе слово молвить.
— Ну, тогда другое дело. Я ведь почему сказал-то? — сверкнув улыбкой, продолжал парень. — Люди давно в поле, а бригадира и председателя все нет и нет.
Макар Фомич посмотрел на Николая.
— А ты говорил — не рано ли едем?
— Да. Промашку я дал.
Макар Фомич взял пригоршню земли. Николай сделал то же самое.
— Ты, Фомич, учи меня, учи, не стесняйся. По каким признакам определяешь, что земля готова к севу?
— Теперь это даже ребятишки знают. Везде написано.
— Написанное-то я читал, а ты мне на нашем поле покажи.
— Земля должна быть немного рыхлой, чуть прохладной, но не холодной. Внутреннее тепло должно чувствоваться. Иначе зерно прозябнет, долго не взойдет.
— Так, так. Проверим…
Руки Николая бережно, будто что-то редкое и дорогое, держали рыхлую, коричневатую землю. С радостным волнением он ощущал ее ласковую и теплую прохладу.
— Эй, начальство! — крикнули от тракторов. — Хватит гадать на кофейной гуще. Будем начинать-то?
Озеров и Беда вернулись к краю загона. Фомич подошел поочередно к каждой сеялке, посмотрел на регуляторы, быстрым движением руки подровнял зерно в семенных ящиках и посмотрел на Николая:
— Ну, начинаем?
— Начинаем, — торжественно ответил Озеров.
— В добрый час, ребята, — махнул рукой Беда, и трактора, расстилая по земле сизоватые клубы дыма, двинулись по полю. За ними плавно поползли сеялки. Николай и Макар Фомич двинулись по следу, вглядываясь в землю, проверяя и ровность рядков, и рыхлость почвы, и глубину заделки зерна. Озеров старательно перенимал все, что делал Фомич, внимательно слушал его.
Глядя на удаляющиеся трактора, Беда удовлетворенно сказал:
— Ну, начали… В добрый час.
Побыв еще с полчаса с Бедой, Озеров направился в Рубцово — в самую отдаленную пятую бригаду.
Подъезжая к рубцовским полям, он сразу понял, что тут что-то неладно. Около двух стоявших рядом тракторов толпились и спорили о чем-то люди. Поздоровавшись, Николай спросил:
— О чем шум? Что случилось?
— Понимаете, товарищ Озеров, — ответила ему Нина Родникова, — земли у нас здесь мягкие, семена заделываем неглубоко. Значит, нужно обязательное прикатывание посевов. Это очень способствует подтягиванию влаги к верхним слоям почвы, ускоряет прорастание…
— Нина Семеновна, ну нет у нас катков, нету, — уныло проговорил один из трактористов.
— Я ей тоже говорю, что нету, — стал объяснять Озерову бригадир Хазаров. — А она все свое.
— А я уверена, что катки есть. А если их и нет, то МТС может сделать. Подумаешь, какая сложность!
Николай пообещал сегодня же связаться с МТС и пошел смотреть поля. Он тщательно измерил несколько квадратов, разрыл две или три лунки, проверил количество зерен, глубину их заделки. Потом, поднявшись на небольшой пригорок, оглядел поле. Оно начиналось у кромки леса и плоским покатым спуском привольно и широко шло к Славянке.
«Да, лучше места для кукурузы не выберешь, — подумал Николай. — И сеют хорошо. Молодец Нина, не дает им спуску».
Он видел, что Родникова днюет и ночует в бригадах, каждую неудачу переживает до слез. По выражению ее лица можно было сразу определить, в порядке ее многообразное хозяйство или что-то где-то не так.
Однажды через некоторое время после начала сева Николай приехал на кукурузный участок второй бригады. Нина вместе со звеньевой ходила по полю и раскапывала кукурузные гнезда. У Николая мелькнула испугавшая его догадка:
— Что делаете, девушки?
Во взгляде Нины он увидел тревогу.
— Понимаете, Николай Семенович, не всходит. Кукуруза не всходит.
— Как это — не всходит? Может, еще рано?
— Нет. Сеяли в одно время с пятой бригадой.
— Ну так там земля суше.
— Это верно. Но, понимаете, я проверила уже двадцать пять гнезд — нет, даже ростков. Боюсь, что семена нас подведут.
— Сходите быстренько за бригадиром, — попросил Николай звеньевую. Потом повернулся к Нине: — Ведь у нас два-три зерна в каждом гнезде. Допустим, половина не взойдет. Не страшно.
Нина невесело улыбнулась.
— Если бы им можно было приказать, зернам-то: «Ну-ка, всхожие, распределитесь по лункам, замените невсхожих». А ведь получается-то как — где всходы будут, где нет…
— Как же быть?
— Придется делать подсадку.
— Вручную?
— А как же?
— Так ведь здесь же целых пять гектаров!
— А что делать?
Николай посмотрел на погрустневшую Нину, на ее усталое лицо, и ему сделалось ее бесконечно жаль. Он подошел к девушке, взял ее руки в свои.
— Землей испачкала, — смущенно проговорила Нина.
Николаю вдруг захотелось поцеловать эти покрытые влажной землей руки. Но он только вздохнул и проговорил:
— Ничего, Нина Семеновна, что-нибудь придумаем… И я, кажется, уже придумал. Ведь кукуруза у нас шефа имеет — комсомол. Ну так вот, пусть ребята и помогут. Не оставят они в беде своего бывшего вожака. Как думаете? Приедут на денек-два школьники, студенты, ты их поинструктируешь хорошенько.
Нина сразу повеселела, закивала согласно.
— А когда же в Березовку, Нина Семеновна?
— Завтра я в третьей бригаде, послезавтра — в пятой. В воскресенье опять сюда. В общем, не знаю.
Николая не удивил этот ответ. Он жил так же, как и Нина, — заботами и делами от зари и до зари.
Люди удивлялись — когда он спит и когда ест? Не было поля, участка, звена, где бы председатель не побывал.
Но другой жизни Николай не хотел. Иного распорядка времени себе не представлял. Он знал, что долго еще будет ставить будильник на три часа ночи, может быть, только к осени прибавит себе на сон час-другой.
Дела и заботы, постоянные хлопоты в бригадах, на полях и фермах помогали Николаю на время забыть гнетущую тревогу, которая постоянно жила в нем после поездки к Ширяеву. Прошло уже полтора месяца, а решения КПК он все еще не знал. Мысли о жене тоже угнетали Николая, но они стали отдаваться какой-то глухой и, пожалуй, уходящей болью…
Глава 32НА СЕНОКОСЕ
Весна неистово украшала землю. Бело-розовой кипенью цвели сады, дурманяще пахли акации в палисадниках Березовки. Какие-то пичуги пиликали и трещали в густых травах по берегам Славянки. Работа на полях шла от темна до темна, на сон оставались буквально считанные часы. И все же по вечерам и в Березовке, и других деревнях разливались гармони, звонкие, молодые голоса до утренних зорь звучали над заснувшими лугами, эхом отдавались в прибрежных рощах, тревожили призрачную синеватую тишину.
…Когда Николай встречал Нину, — а было это всегда на людях, — у него сразу менялось настроение. Он будто пьянел немного, становился энергичнее, живее, исчезало мрачное выражение лица.
Если он не видел ее долго, то пускался разыскивать. Однажды после бесплодных хождений по Березовке он беспощадно прямо спросил себя: «А почему, собственно, я ищу ее?» Но ответить самому себе не решился.
Нина тоже думала об Озерове все больше.
Была ли это любовь? Оба они не раз задавали себе этот вопрос и не могли на него ответить. И Николай и Нина принадлежали к той категории людей, которые всегда верили в возможность чистой человеческой дружбы. Но независимо от их воли мысль продолжала работать дальше. Дружба? Допустим. Но почему ему тоскливо, когда он долго не видит Нину? А почему Нине грустно, если она несколько дней не говорила с председателем?
И если Озерову, человеку с немалым житейским опытом, не без труда удавалось владеть собой, сдерживать все возрастающее влечение к Нине, то ей было труднее. Такое она переживала впервые.
Немало ребят заглядывалось на Нину и в академии, и в Приозерье, но никто не сумел разбудить ее сердце… Посмеяться, подурачиться, потанцевать Нина была горазда. А домой, бывало, всегда идет одна или с подругами.
Правда, чуток дрогнуло оно от внимательного дружеского участия Виктора Викторовича Удачина.
Но эта дружба кончилась давно и притом плачевно. Теперь любое напоминание об Удачине, не говоря уже о невольных встречах с ним, больно отдавалось в сердце, на долгое время выводило Нину из равновесия, гасило веселые искры в ее глазах. После случая в Приозерске она ожесточилась, на любые проявления внимания со стороны ребят смотрела с подозрением и недоверием. Себя не щадила тоже, постоянно корила за квелый характер, за дурацкую, бабью мягкость и доверчивость к людям. Она надолго и наглухо замкнулась, и понадобились долгие месяцы, ее переезд в Березовку, чтобы к Нине вернулись ее добродушие и приветливость, мягкость и веселость характера. В немалой степени этому способствовало общение с Николаем Озеровым.
С Николаем ей было легко, интересно, весело. Частенько она упрекала себя: «У него же семья, дура ты этакая. Семья. Бросить надо эти дурные мысли».
Но не думать о Николае она все же не могла.
О личной жизни Озерова в Березовке говорили много. Колхозникам он пришелся по душе. С ним они связывали свои надежды на возрождение артели и были рады, что эти надежды стали сбываться. Но шутка ли — живет один, жена не едет, бросила его, стало быть? Женщины жалели председателя. Мужчины относились к этому по-крестьянски мудро: рвется там, где не крепко сшито. Детишек нет, люди вольные, значит, и беды никакой.
В деревне жизнь каждого человека на виду у всех, и тайное здесь скорее, чем где-либо, становится явным. Дружба Озерова и Родниковой очень скоро стала известной. Но березовцы смотрели на нее хоть и с повышенным интересом, но доброжелательно, без многозначительных улыбок, с чувством уверенности, что у таких людей не