точкой.
Глава 34БЕДА НЕ ПРИХОДИТ ОДНА
Озеров сидел в правлении колхоза, когда почтальон принес письмо — помятый конверт с чужим незнакомым почерком. «Лично… — прочитал Николай. — От кого же?» Он взял ножницы, собираясь вскрыть конверт, но раздался настойчивый телефонный звонок. В трубке послышался тревожный, взволнованный голос Уханова из второй бригады.
— Николай Семенович, беда! На капусте вредитель — капустная моль.
— Да ведь мы же недавно обрабатывали все плантации?
— Да, опрыскивали. А сегодня ее тьма-тьмущая.
— Агроному сообщили?
— Нина Семеновна уже на поле.
Озеров бросил в трубку:
— Выезжаю.
Через полчаса он был уже в бригаде. Нина, Уханов и несколько колхозниц и колхозников встретили его молча. Уханов показал рукой на поле и отвернулся.
Николай медленно пошел между капустными рядами, наклоняясь то к одному, то к другому светло-зеленому вилку. Они только вышли в рост, начали крепнуть и все кишмя кишели сероватыми гусеницами. Поверхность листьев казалась покрытой толстым слоем серой шевелящейся золы.
— Значит, наша химобработка пошла им на закуску, — проговорил Николай, обращаясь к Нине.
— Выходит, так. Поздно опрыскали. Знаете ведь, как затянулось дело с получением химикатов.
— Но сейчас, неужели сейчас ничего нельзя сделать? Ведь эта тварь сожрет все.
— Средств много — фтористый натрий, никотин-сульфат, только делать надо как можно скорее, иначе ничего не спасем.
— Что у нас есть?
— Кроме парижской зелени, ничего. Но она не помогла.
— Надо звонить в Приозерск. Пусть скорее присылают химикаты. И надо хотя бы еще один опрыскиватель. С одним аппаратом мы и за три дня не управимся.
…Переругавшись с одной из телефонисток, наговорив кучу любезностей другой, Озеров разыскал наконец заведующего райзо Ключарева. Тот, послушав его сбивчивый, взволнованный разговор, удивился:
— Послушайте, Озеров, я думал, у вас что-нибудь чрезвычайное. А то моль.
— Товарищ Ключарев, — взмолился Николай, — ведь погибает, понимаете, капуста. Замечательно развивалась, и такая напасть.
— В данный момент я не знаю, какие ресурсы на нашей базе, не помню, есть ли нужные химикаты в наличии. Так что сейчас ничего не могу сказать определенного. Звони завтра.
У Озерова больше не хватило ни выдержки, ни терпения.
— Эх вы… — он чуть не пустил по адресу Ключарева подвернувшееся в запальчивости соленое словцо, но вспомнив, что у окна Нина, сдержался. — Вот работнички, — бросил он зло и стремительно пошел к выходу. — Разыщу водителя и поеду в Приозерск. Я их там растрясу.
Сказав это, он вдруг болезненно поморщился. У него с утра надсадно, надоедливо ныла левая рука, минутами какая-то тяжесть сковывала тело.
«Что это еще со мной?» — думал Николай.
…В Приозерске Ключарева он не нашел, тот куда-то уже уехал. Районная база была закрыта. Николай пошел в исполком, но Мякотина тоже не было на месте. Они оба с Кургановым находились в колхозах. Удачин же проводил какое-то длинное совещание, и его пришлось долго ждать.
Виктор Викторович встретил Николая обрадованным возгласом:
— Озеров, ты мне как раз нужен. Заходи. Как Березовка? На месте? Жива?
— На месте, — мрачновато ответил Озеров, не принимая веселого тона секретаря райкома. Затем рассказал о своих мытарствах с химикатами. Виктор Викторович, барабаня пальцами по столу, ответил:
— Ты с этими вопросами подайся в райзо, в исполком. Это их дело. Если надо — сошлись на меня, скажи, что я велел тебе помочь. Вот потолкуем, и иди, наседай на них.
— Попробую.
Сказав это, Озеров замолчал. Молчал и Удачин. Он мельком поглядел на Николая и отвел взгляд. Озеров забеспокоился, спросил:
— Вы о чем-то хотели со мной говорить?
Удачин вздохнул.
— Да. И разговор не из приятных. — Виктор Викторович помедлил еще и не спеша открыл ящик стола, вытащил оттуда какую-то бумагу, развернул ее и подал Озерову. — Решение партколлегии.
Озеров побледнел.
Сколько раз он за это время задавал себе один и тот же вопрос: что решат? Сколько раз воспроизводил в памяти в самых мельчайших деталях разговор у Ширяева. И все же ни разу, ни на один миг не допускал мысли, что в доме на Старой площади, около которого он не мог пройти без трепетного волнения, могут поступить с ним как-то несправедливо. Даже разговор Курганова после заседания партколлегии, его попытка подготовить Николая к самому худшему не поколебали уверенности Озерова. Конечно, эти месяцы были тяжкими в его жизни. Но все же по-настоящему перепугался он только сейчас, когда Удачин передал ему сложенный вдвое белый, глянцевитый листок.
Озеров развернул его, молча пробежал текст. Строчки запрыгали перед глазами, какими-то красными линиями свились в клубок, и только одно слово рельефно и выпукло стояло перед глазами: «Исключить».
Он поднялся, хотел пойти. Удачин остановил его.
— Расписаться надо, что ознакомлен. — Потом тем же тоном добавил: — Порядок такой.
Озеров ничего не сказал, кое-как расписался и шатающейся походкой пошел к выходу. Удачин опять его задержал:
— Ты извини, пожалуйста. Партийный билет при тебе?
— А как же. Конечно. — Николай приложил ладонь к карману гимнастерки.
— Вот… сдать его надо. Последняя инстанция решила, сам понимаешь.
Озеров долго глядел на него, с трудом доходя до смысла сказанных Удачиным слов. Поняв же, побелел и, облизнув сухие, запекшиеся губы, с трудом выговорил:
— Нет, Виктор Викторович. Не выйдет. Билет я тебе не отдам. Никому не отдам.
— Мне поручено. Понимать должен.
— Не выйдет. Я до секретарей Центрального Комитета дойду. Самому товарищу Сталину писать буду.
— Писать можешь. А билет сдай.
— Никогда. — И, сказав это, Озеров, не прощаясь с Удачиным, медленно вышел из кабинета.
Все, что он делал потом, делал автоматически, не очень отдавая себе отчет в своих поступках.
Один из работников райзо взялся наконец помочь ему, долго куда-то звонил, кого-то ругал, требовал навести порядок.
На следующий день он возвращался наконец к себе в Березовку. В кузове «газика» лежало три бумажных мешка со столь необходимым им порошком, погромыхивал опрыскиватель.
В правлении его встретили Беда, Нина и еще несколько человек. Когда Озеров вошел, все обернулись и посмотрели на него, как показалось Николаю, испуганно и виновато.
— Ну, Нина Семеновна, осталось что-нибудь от нашей капусты или нет? — спросил он, опускаясь на лавку около стола.
— Пока осталось. Воюем с гусеницами вручную. Но жрет вовсю. А как у вас? Удалась экспедиция?
— Да, химикаты и опрыскиватель в машине. Сегодня начнем опрыскивать или до утра подождем?
— Нет, нет. Ждать и часу нельзя. Люди в звеньях предупреждены — они ждут.
— Тогда поедем.
— А может, тебе бы передохнуть? Что-то ты серый очень, — заметил Макар Фомич.
— Ничего, отдохну потом, — отмахнулся Николай.
…Через час Озеров уже ехал обратно к себе домой. Он увидел, что Уханов и Нина все подготовили, работа пошла сразу же на обоих аппаратах, и его отправили отсыпаться… Николай ехал тихо, задумавшись, механически правя машиной. Перебирая в памяти события вчерашнего и сегодняшнего дня, он вспомнил, что не прочел письмо, которое вчера получил. Остановился на бровке дороги, вскрыл конверт. В нем был продолговатый серый листок. Недоумевая прочел:
«Народный суд Куйбышевского района г. Москвы вызывает вас по делу о разводе с гражданкой Озеровой…»
Николай еще раз внимательно прочел сухие казенные слова.
«Так… Значит, все. Решила рвать… Ну, что ж, одно к одному…»
Николай проговорил это про себя, собирая мысли и волю, силясь не поддаться нахлынувшей вдруг слабости. Превозмогая себя, он включил мотор, тронулся, но руки не держали баранку. Ему сделалось душно, он нажал тормоз, открыл дверцу кабины и вышел. В этот момент острая, режущая боль полоснула сердце, багровое пламя полыхнуло перед глазами, и Николай, глухо вскрикнув, свалился на дорогу, в мягкую серую пыль.
…Его увидели ребятишки, бежавшие на речку.
О несчастье с Николаем Нина узнала через полчаса. В контору бригады торопливо вошел Уханов и растерянно сообщил:
— С председателем плохо.
— С Озеровым? Что с ним? — хрипловато спросила Нина.
— Не знаю. Без сознания на дороге подобрали. Домой увезли.
Нина механически накинула платок на голову, кое-как непослушными пальцами застегнула жакет и торопливо вышла из конторы. Уханов прокричал ей вслед:
— Лошадь, лошадь возьмите, стоит запряженная.
…Все последнее время Нина жила в постоянной борьбе с собой, со своим чувством. Ее глубоко обидела холодная отчужденность Николая, наступившая внезапно и резко после их поездки на сенокос, а его стремление избегать встреч больно ранило ее самолюбие. Она понимала, что Николай делает это из желания побороть свое чувство, справиться с ним, не дать зайти слишком далеко их отношениям. Она тоже избегала встреч, старалась меньше думать о нем. Теперь все эти уловки, все сомнения и обиды показались ей мелкими и ненужными.
С часто бьющимся сердцем Нина переступала порог в избу. Николай лежал с закрытыми глазами, тяжело дыша. Нина долго стояла у двери, вглядываясь в его осунувшееся, посеревшее лицо, прядь бронзово-светлых волос, взлохмаченной челкой спустившихся на лоб. Будто почувствовав, что на него смотрят, больной поднял веки. Какое-то мгновение глаза его смотрели непонимающе, тускло. Потом вдруг потеплели, заискрились.
— Нина, ты?
Сказано это было тихо, но с такой радостью и волнением, что Нина вздрогнула, почувствовала, как горячий клубок подкатывается к горлу. Мучительная нежность наполнила все ее существо. Как бы хотела она сейчас припасть к Николаю, уткнуться в складки ворсистого одеяла, как-то помочь его сухому прерывистому дыханию.
Нина взяла его руку, нащупала пульс, просто и ласково, как умеют говорить только матери да медицинские сестры, сказала: