ай для него такую бумаженцию.
— Дело это не простое, Степан Кириллович.
— Под суд идет человек. Помочь надо.
— Под суд он идет правильно. Давно пора. А насчет справки посоветуюсь с правлением, но, думаю, не дадут.
— Это почему же?
— Все дела у нас проверены следователем, какие материалы нужны были — все взяли.
— Ох, и заковыристый ты человек, Василий.
— Степан Кириллович, поверьте, нельзя этого делать.
Корягин встал со скамейки, отошел к печке, закурил и долго жадно затягивался папиросой, стараясь унять гнев и волнение. Василий тоже сидел насупившись, глядя в стол. Зина попробовала смягчить возникшую размолвку.
— Ну, что вы сразу в ссору ударились? Обсудите все по-людски, объясните друг другу. Неужто нельзя обойтись без ругани?
— Если уж на то пошло, — не слушая Зину, горячо заговорил Корягин, — то такая справка и мне нужна. Ты понимаешь, Крылов? Мне. Лично. Я тоже буду поднимать свое дело. Затем и приехал. И бумагу о том, что колхозу все долги за скот и птицу возмещены, придется выдать. Или тоже откажешь?
Василий вздохнул, потер ладонью лоб.
— Неразрешимую задачу вы ставите мне, Степан Кириллович. Совсем неразрешимую. Ну, посудите сами. Ведь уплачены нам гроши. Тот же Пухов, например, со своими дружками целое стадо гусей увез, да двух бычков, да поросят. А уплатил сколько? Что-то рублей полтораста. На них и одного порося не купишь. И так все наши должники. А вы говорите — ущерб возмещен. Как же можно дать такую бумагу? Нельзя этого сделать, Степан Кириллович, совершенно невозможно.
— Значит, и мне не дашь?
— Бумага бумаге — рознь. Какую требуете — и вам не дам. Права не имею.
Корягин шагнул к столу — Зина стремительно вскочила и встала между отцом и Василием, торопливо уговаривая обоих:
— Ну, как петухи, сойдутся — дым коромыслом.
— Говорил я тебе, что подлюга этот твой Крылов, подлюга самая настоящая, — хрипло выдохнул Степан Кириллович, с ненавистью глядя на зятя.
— Ну, ну, Степан Кириллович, прошу потише, без оскорблений.
— Что потише? Почему потише? Я что, не у себя дома? Это ты под чужой крышей живешь. В моем доме находишься. В моем! Не забывай этого. А то можешь в два счета вылететь отсюда. Очень даже просто.
Василий побледнел. Зина тоже. Слова отца хлестнули ее жестокой болью. Она подошла к Василию ближе, прижалась щекой к его плечу. Василий осторожно отстранил ее от себя и, стараясь не сорваться, удерживая нервную дрожь, холодно, со злостью глядя в глаза Корягину, ответил:
— Видишь ли, Степан Кириллович, в этом доме я не у тебя, а у жены. Но если мы тебе мешаем, то у меня есть и своя крыша. Завтра же и переберемся.
— Знаем, знаем ваши хоромы. Не больно казисты.
— Ничего. Нам достаточно.
Зина возмущенно проговорила:
— Папа, неужто тебе не стыдно говорить такое? Ты что хочешь, чтобы мы переехали? Ведь ты же сам меня просил не бросать дом.
С большим трудом удалось ей притушить разгоревшуюся ссору. Утром Корягин, не глядя на Василия, спросил:
— Лошадь до Приозерска доехать дашь?
— Уже распорядился, сейчас подъедет.
— Спасибо.
Потом, одевшись и уже взявшись за ручку двери, хмуро, исподлобья глядя на Василия, спросил:
— Коль запрос по моему делу придет, все-таки ответь. Корягин еще пригодится.
Василий просто, без тени обиды, будто вчера и не было между ними ничего, ответил:
— Ответить, Степан Кириллович, — ответим. Только уж извините, но отпишем все как есть. Иначе не могу.
Оба помолчали. Потом Василий добавил:
— Вот еще что. Вчера я хотел вам сказать, да не вышло у нас настоящего разговора. Не мотайтесь вы как неприкаянный, оседайте в Алешине, начинайте работать в колхозе. Сами видите — дел по горло. Честное слово, отсюда, от Алешина-то, до пересмотра вашего дела ближе всего.
Степан Кириллович холодно, с неприкрытой злостью посмотрел на Василия и, чуть ухмыльнувшись, ответил:
— Под свое начало заполучить Корягина хочешь? Нет, зятек, не выйдет. Двум медведям в одной берлоге не жить.
Василий пожал плечами, хотел что-то еще сказать, но Корягин уже открыл дверь и, пригнувшись под притолоку, вышел в сени. На крыльце его дожидалась Зина. Она тяжело переживала вчерашнюю ссору и просительно, с болью проговорила, обращаясь к отцу:
— Не задерживайся, папа, долго, возвращайся.
Корягин тронул ее за плечо, хотел что-то ответить, но раздумал и, сухо попрощавшись, пошел к саням.
Зина долго стояла на крыльце, провожая взглядом отца, и слезы медленно стекали по ее щекам.
Глава 40ВСТРЕЧА СТАРЫХ ДРУЗЕЙ
Эту встречу предложил организовать Удачин. После бюро, обсуждавшего сообщение Курганова по сселению, Виктор Викторович позвал к себе в кабинет Мякотина, Ключарева и Никодимова. Сначала все долго молчали, а Удачин с кем-то невнятно разговаривал по телефону. Наконец, положив трубку, он оглядел всех и, бодрясь, с натянутой улыбкой проговорил:
— Дело вот какое. Есть настоятельная необходимость поговорить. Здесь не дадут — мешать будут. Поэтому предлагаю собраться у меня сегодня же. Хозяйки дома нет, и у нас будет полная свобода действий. Организуем нечто вроде мальчишника. Как, согласны?
Возражающих не было.
— Приносить с собой ничего не надо, — предупредил Виктор Викторович.
Собрались около девяти часов вечера. Стол был уже заставлен бутылками, открытыми консервными банками, колбасой и другой снедью. Правда, все было сделано на скорую руку, по-мужски. Хлеб лежал на газете, колбаса и сыр нарезаны толстыми кусками, маринованные огурцы стояли на столе прямо в большой стеклянной банке.
— Вот что значит дом без женской руки! — шутили гости, дружно рассаживаясь. — Что же ты, Виктор Викторович, такую хозяйку из дому отпустил?
Удачин беспечно ответил:
— Хозяйка — дело наживное. Не вернется старая — новую заведем.
— Седина в голову, а бес в ребро? Не совсем ли вы уж рассорились?
— Нет. У нас не худой мир, не добрая ссора. Через день Людмила появляется здесь, блюдет мое хозяйство. Но так увлеклась своей школой, что больше и говорить ни о чем не может.
Удачин говорил об этом мрачно, недовольным тоном. Разлад с Людмилой глубоко уязвил его, он думал о нем часто, хотя и не говорил никому. Убеждал Людмилу вернуться в Приозерск, грозил, но все было бесполезно. Так и оставались их отношения натянуто-отчужденными. Удачин решил положиться на время. Не раз он думал о настоящем разрыве, но, представив, какие разговоры пойдут в районе, отгонял от себя эту мысль.
Поэтому на вопросы Мякотина он ответил, не кривя душой:
— Нет, нет, Петрович, не бойся, мой моральный облик пока вполне на уровне.
— Ну смотри. А то нам только этого еще не хватает. И так голова кругом идет от разных событий да происшествий.
— Голова кругом идет, а действуем все растопыренной пятерней. Кто в лес, кто по дрова.
Гости хорошо поняли, что имел в виду Удачин, но пока промолчали, ждали, что еще скажет хозяин, зачем позвал.
— Говорят, глас народа — глас божий. Ну так вот, если поговорки не врут, то быть у нас в Приозерске довольно значительным событиям. В районе только и разговора об этом.
— Да, народ толкует… разное, — промямлил Ключарев.
Удачин весомо, значительно проговорил:
— Кое-какие дела могут начаться. Это уже точно.
Мякотин не спеша жевал закуски, к разговору прислушивался внимательно, но не включался в него. Что-то неприятное слышалось ему в озабоченно-серьезных интонациях Удачина, в угодливости Ключарева и Никодимова. Все ждали, что он скажет. Наконец Удачин не выдержал, спросил:
— А ты как думаешь, Петрович, о предстоящих событиях?
— О каких событиях ты толкуешь? Что-то не понимаю.
— Не темни. Ты прекрасно понимаешь, о чем идет речь.
— О чем идет речь, понимаю, а вот почему вы ведете эти речи, пока понять не могу. — Все молчали. Мякотин продолжал: — Вы ждете, что снимут Курганова? Так? — И, не дожидаясь их ответа на свой вопрос, ответил сам: — Так, именно так.
— А вы этого не ждете? — вдруг перейдя на какой-то суховато-отчужденный тон, спросил Удачин. — И не хотите этого?
Ответить Иван Петрович не успел. В прихожей раздался звонок, и Удачин, недоуменно переглянувшись с гостями, пошел открывать. Скоро он вернулся успокоенный. Вслед за ним шли Корягин и Вероника Григорьевна Мякотина. Она басовито пророкотала:
— Сижу, понимаете, дома, жду мужа. А тут звонок, Степан Кириллович на проводе. Муженек, спрашивает, домой не завертывал? Нет, говорю, не завертывал. Тогда, говорит, пойдем, я тебе покажу, где он пребывает. Ну я, конечно, согласилась. Надо же знать, куда муж завертывает. Угощайте, Виктор Викторович, даму.
Удачин кисло ответил:
— Пожалуйста, пожалуйста, Вероника Григорьевна. Без женщин любая компания — что заливное без хрена. — Все засмеялись его грубоватой шутке. Мякотин сидел насупясь. А его супруга трещала без умолку.
— Может, ты помолчишь? Заявилась без приглашения да еще шумишь за троих, — морщась, как от зубной боли, проворчал Иван Петрович. — Слова сказать не даешь никому. — И, повернувшись к Корягину, спросил: — Ты-то откуда взялся? Какими судьбами занесло сюда?
— А по мне разве не видно? — Все посмотрели на него. Он был в теплых стеганых штанах, грубой суровой косоворотке, лицо бурое, обветренное.
— Из леса. Прижился. В прошлую зиму возглавил комсомольский энтузиазм. Выполнял рекомендацию товарища Курганова. А нынче уж сам, с тоски. Ну, а как тут? Какие дела-делишки? О чем таком толкуете? Как тут Курганов?
— Неважные дела у Михаила Сергеевича. Неважные, — притворно вздыхая, ответил Никодимов.
— Что такое? — не скрывая заинтересованности, спросил Корягин.
— На сселении деревень промашка вышла.
— Ломку большую затеяли. Дело звонкое. До нас в костромские леса и то вести дошли.
— Ну вот. А оказывается, все это теперь побоку. Ошибка.