— Восемь центнеров.
— Не жирно.
— Куда там, стыдоба. Картошку и ту еле-еле до ста центнеров дотянули. Рожь тоже плохо выросла, овес еще хуже. Теперь корма. Луга, покосы есть, а взять траву сил не хватает. В итоге — без кормов. И купить не на что. Одним словом, куда ни кинь — все клин.
— Почему так много долгов? Ведь почти миллион.
Беда нехотя ответил:
— Постепенно нашло. Да еще шефы помогли.
— При чем здесь шефы?
— Как это при чем? Электрификацию начали. Станцию построили для всей нашей округи. Ничего, хорошая станция, большая. Да не осилили мы, чтобы полностью ее оборудовать. Генераторов надо три, а поставили только два. Кто внес денег побольше, тот с электричеством, с энергией. А кто победнее — шиш. Вот видите. — Беда указал на керосиновую лампу, стоявшую на столе, и на почти новую электропроводку, тянувшуюся по потолку. Над столом висел черный пустой патрон. — Оно, конечно, электричество нам здорово необходимо, во как оно нужно, — продолжал Макар Фомич, проведя рукой по горлу, — но из щей похлебки не сваришь… Внесли мы сто пятьдесят тысяч. Нам говорят: еще сто надо. А где их взять? — Беда замолчал, а потом, вздохнув, продолжал: — Вы, наверное, спросите, а в чем все-таки дело? Почему Березовка никак не встает на ноги? А потому, что силенок мало. Семнадцать человек работоспособных — гляди-ка какая армия. Опять же и эмтээсовцы к нам едут с неохотой. Поля маленькие, платим неаккуратно.
Беда поглядел на Курганова и продолжал:
— Но вы не думайте, Михаил Сергеевич, что мы уж совсем на обе ноги споткнулись. Зерновые нынче убрали, семена засыпали. И поголовье немного увеличили. Но вот корма, корма нас губят.
— А как с трудоднем?
Беда молчал. Молчали и колхозники. Они ждали, что скажет председатель, хотя, что он мог сказать, хорошо знали. Было говорено и переговорено об этом и не раз, и не два.
— Трудодень за урожаем ходит, — неохотно, со вздохом выговорил Беда.
— Плохо с трудоднем, чего тут, — выкрикнула женщина, что приносила Курганову чайник с кипятком. На нее зашикали, но Беда, наоборот, поддержал:
— Правда плохо. Что по зерну, что по овощам. А денег даем совсем мало, очень даже мало. Ну, а без этого и труд не в труд. Интересу нет. Так что помогайте, товарищ Курганов. Без помощи не выплывем. Вся надежда на вас. С товарищем Барановым мы так и не договорились. Ну, да это дело прошлое, а забот и нынешних много.
Курганов долго молчал, молчало и собрание. Потом Михаил Сергеевич озабоченно спросил:
— Так чем же вам надо помогать?
— Концентратов хоть немного…
— С МТС порядок навести…
— Долги бы отсрочить, счет в банке разморозить. Иначе ни дохнуть, ни охнуть…
Все эти голоса раздавались из разных углов избы. Мрачноватые, не веселые это были голоса. Было в них и чувство горечи из-за того, что приходится докучать такими просьбами секретарю райкома. Но что делать, если иного выхода нет? И люди обращались к Курганову с надеждой и уверенностью. Он должен поддержать, должен помочь колхозу подняться на ноги. Ведь не зря же он приехал к ним к первым, как врач безотлагательно едет к больному?
Михаил Сергеевич понимал, что, высказывая свои просьбы, колхозники обращаются через него — Курганова — к партии, которую он представляет. И всем своим существом еще раз ощутил, как велико и ответственно порученное ему дело.
…Утром чуть свет Курганов был уже на ногах.
Макар Фомич шел бодро, но в душе побаивался. Как взглянет секретарь на их дела?
Пришли на конюшню, Курганов долго ходил по узкому проходу, разделявшему стойла, ласково трепал теплые морды лошадей. Потом подошел к Беде и спросил:
— Так, говоришь, плохо с кормами-то, председатель?
— Плохо, очень плохо, Михаил Сергеевич.
— А скажите-ка, Макар Фомич, Иисус Христос когда родился?
Беда растерялся.
— Точно, право, не помню, но во всяком случае — больше тыщи годов прошло.
— Церковь утверждает, что родился он за один год до нашей эры, то есть тысяча девятьсот пятьдесят один год назад. Да. И при рождении его положили в ясли. Заметьте, Макар Фомич, в ясли. Значит, это устройство уже тогда было известно человечеству.
— Да. Конечно. Но я не понимаю…
— Почему я говорю об этом? Да потому, что у вас их, яслей-то, нет ни в одном стойле. А ведь с полу лошадь берет лишь половину корма, добрую же половину втаптывает в навоз.
Все молчали. Да и что можно было сказать? Еще весной, когда вывозили навоз, поломали ясли, а новые сделать не собрались. Макар Фомич не раз ругал за это завхоза. И сейчас так посмотрел на него, что тот поспешил быстренько пройти по какому-то делу в конец конюшни. А Курганов между тем продолжал:
— Вот, скажем, и навоз. Зачем же хранить его в стойлах? Посмотрите, сколько накопилось… Чтобы выйти из стойла, лошади приходится почти трехметровый прыжок делать. Или вы их к каким-нибудь соревнованиям готовите?
На молочнотоварной ферме, не в пример конюшне, было чисто, и хотя скот был действительно худоват, но содержался в порядке. После обеда пошли в овощехранилище, на дальние займища, где проводилось снегозадержание, по пути завернули на лесопункт. В правление вернулись только вечером. И буквально через полчаса вся изба была полна народу. Никто не уходил, хотя всех семьи ждали ужинать, в окно правления уже не раз постукивали ребячьи руки, напоминая батькам или маткам, что пора кормить свое потомство. Но не до того им было, каждый хотел знать, что же скажет секретарь райкома, что ответит на их просьбы.
Курганов понимал, что люди ждут от него не обычных ободряющих слов, а конкретных, ощутимых дел. Ему и самому хотелось как-то обрадовать людей. И он мог бы сделать это легко. Все, что просила Березовка или даже пять таких колхозов, район мог дать. Но в этом ли был выход? Ведь другим-то артелям тоже надо поднимать хозяйства. Как быть с ними?
— Ну что ж, дорогие товарищи, — задумчиво начал Курганов. — Дела у вас действительно неважные, подбились вы основательно, и помочь вам, безусловно, нужно. Чем, как, в каком объеме — сейчас не скажу, надо прикинуть, рассчитать. Но поможем, обязательно поможем. Но и к вам требование: думайте, думайте, что можно и нужно сделать, чтобы Березовка зажила в полную силу.
— В партии-то, поди, думают о наших делах, — проговорила Прасковья Пыхова. — Скажут, что надо делать.
— Партия думает над нашими делами. Это вы правильно говорите. Но из Москвы каждому колхозу готовый совет не дашь. Что в Березовке делать, давайте думать вместе…
Михаил Сергеевич оглядел сидевших перед ним людей. Все слушали внимательно, с серьезными задумчивыми лицами. Он подумал: верят. Но как сделать, что и как сказать, чтобы верили не только умом, а и сердцем, чтобы дошли эти простые, но важные истины до сознания каждого?
— Надо смотреть, прикидывать, — продолжал Курганов, — что выгоднее. Мне рассказывали, что у вас когда-то было неплохое свинопоголовье. Верно? Наивыгоднейшее это дело, скажу я вам… А река? Она же рядом. Рыба, птица — тоже очень выгодно, если с умом взяться. Конечно, я говорю это ну в предварительном порядке, что ли. Надо самим все прикинуть. Агрономов тоже попросим подумать. Пусть помогут определить, что для вас наиболее выгодно, на что ваши земли больше всего сподручны.
Заметив задумчивость Беды, Курганов спросил:
— Что, Фомич, все сомнения душу гложут?
Беда засмеялся.
— Я вот о чем подумал. Кукуруза, картофель, овощи. Очень хорошо. Только куда я овес дену? Где его посею? А у нас ведь его тридцать га. Мы вот уже несколько лет воюем с райзо, чтобы картофельный клин увеличить, а овес поджать, — и все без толку. Не разрешают.
Курганов долго о чем-то сосредоточенно думал, потом ответил:
— Овес, между прочим, тоже культура нужная. Но вам надо отстаивать свои интересы, доказывать, что выгоднее.
Беда глубоко вздохнул.
— Мозоли на языке набил, доказывая. Куда там… Ты, говорят, не по-партийному рассуждаешь, дальше своей Березовки и видеть не хочешь, не государственный, говорят, ты человек, Беда.
— Неладно, конечно, получается. Ты тут, Макар Фомич, прав. Только вот с какого конца подойти, пока не знаю… Давайте решать сообща.
Разговор продолжался еще долго. Костя уже не раз прогревал машину, шумом мотора нарушая вечернюю тишину улицы. Наконец Михаил Сергеевич поднялся.
— Ну что ж, товарищи, пожалуй, можно кончать.
Вслед за ним вышли все, тесно столпились около машины.
Открыв дверцу, Курганов устроился на сиденье. Костя дал мотору полный газ, и машина стремительно рванулась с места. Из-под колес брызнули снежные фонтаны. Колхозники бросились в стороны.
— Это что такое? — удивленно и сердито спросил Курганов. Он видел, как снежная пыль обдала женщин. — Почему рвете с места? Чтобы этого больше не было.
— Есть, товарищ Курганов, — удрученно ответил Костя. А про себя подумал: «Баранов любил, чтобы сразу, пулей, а этот ругает…»
…Ехали молча. Невеселые мысли Михаила Сергеевича были заняты Березовкой. Через полчаса въехали в Голубево.
В центре деревни на высоком бугре сиял электрическими огнями клуб. В окнах виднелись движущиеся тени людей. Слышались задорные трели гармоники.
— Колхоз «Вперед», — пояснил Костя. — Один из лучших. Подшефный товарища Удачина.
— Как — подшефный?
— Ну, закрепленный за ним. Сюда ни один уполномоченный не ездит, только Виктор Викторович.
— Зайду в клуб, посмотрю, как молодежь веселится.
В просторном зале клуба было полно молодежи. Юноши и девушки сидели на стульях и лавках, расставленных вдоль стен. Середина была свободна. В центре ее друг против друга стояли две девушки и задорно перебрасывались частушками. Шло веселое соревнование. Частушки следовали одна за другой, и каждая вызывала громкий смех, возгласы одобрения. Чувствовалось, что они имели совершенно точные адреса и откликались на какие-то события в колхозе.
Михаил Сергеевич уселся на лавке в щебечущей кучке девушек. Молодежь сначала несколько стеснялась чужого человека, но скоро разговор пошел непринужденно и легко. Курганов узнал, что сегодня здесь только местная молодежь, но в субботу приходят и из других деревень. Даже от Беды приходят.