Все знали — пленум сегодня не обычный. В районе более двух недель работала комиссия из центральных организаций, дважды приезжал секретарь обкома Мыловаров, наведывались и еще многие работники и из Ветлужска и из Москвы. Все они ездили по колхозам, бригадам, подолгу сидели с секретарями райкома, с Мякотиным и его заместителями, с работниками райзо и что-то писали, писали и писали в своих объемистых блокнотах.
Не все еще улеглось после смерти Сталина. Во главе партии и страны встал Маленков, рядом с ним были Молотов, Каганович и Берия.
По-разному относились в стране и в партии к этим людям.
Немало было людей, которые полагали, что у руля страны встанет Молотов, старый, опытный партиец, но многие его исключали, их настораживали суховатость Молотова, наконец, его нелады со Сталиным в последние годы… Про Маленкова некоторые говорили, что он организатор. Но Заградин как-то в разговоре с Кургановым отозвался о нем так:
— Кроме бумаг и почета, ничего не видел и не знает…
Берия не любили все или, во всяком случае, большинство. Его желтоватое, квадратное лицо, прищуренный взгляд холодных, мутных глаз за стеклами пенсне вызывали невольное чувство беспокойной настороженности, тревоги и неприязни… Но об этом боялись говорить, даже шепотом…
У людей подспудно, где-то в глубине души нет-нет да и мелькала мысль: а так ли надо? Те ли руки взяли руль партии и государства? Правда, об этом думали про себя, ни с кем не делясь мыслями. Но такие люди были. И это стало началом того гигантского процесса, который партия вызвала во всем народе, — процесса осмысливания событий, понимания того, что жизнь страны, ее успехи и неудачи зависят не от одного человека, а от всех, от каждого… У членов партии этот процесс шел быстрее — его ускоряли требования жизни, ответственность, легшая на их плечи. Ведь за ними шла вся многомиллионная страна. Именно поэтому в те дни у коммунистов, как никогда, обострилось чувство ответственности за все, что делалось и решалось вокруг.
Пленум, что собирался сегодня в Приозерске, вызывал у актива района взволнованный и беспокойный интерес прежде всего потому, что упорно шли слухи об уходе Курганова. Это и насторожило всех, и обеспокоило.
Курганов делал все, что мог, чтобы вдохнуть новую жизнь в каждый, даже захудалый колхоз, он не жалел ни времени, ни сил. Люди помнили его и большие, и малые дела. Хотя бы то, как он встал против расхитителей колхозного добра, как настойчиво вел дело по укрупнению колхозов, как круто взялся райком за наведение порядка в торговле. А как помогло то, что с некоторых наиболее слабых артелей все-таки списали долги. Опять же удобрений и машин в Приозерск стало поступать побольше. Это ощущали все. Люди, душой болеющие за деревню, близко к сердцу принимающие большие и малые заботы Приозерья, Курганову верили, верили глубоко и убежденно.
А теперь вот, оказывается, Курганов уходит. Почему? Зачем? Кому это нужно? И почему не спрашивают об этом коммунистов района?
Пленум открыл Удачин.
— Повестка дня — итоги сельскохозяйственного года… — Голос Виктора Викторовича звучал как будто спокойно, но чуть дрожавшие руки выдавали его волнение.
Потом докладывал Курганов. Обстоятельно, не спеша. Лишь одно отличало его сегодняшнее выступление. Обычно он любил сдобрить свой разговор с аудиторией веселой шуткой, пословицей, к месту приведенным стихом. Он умел обычный факт повернуть так, что тот начинал сверкать всеми цветами радуги, словно кусок горного хрусталя. Сегодня не было шуток, не было смеха, не было широкой, задорной улыбки на лице докладчика. И зал сегодня не ждал этого, он настороженно ловил слова доклада, стараясь не пропустить ни одной мысли, ни одной цифры, ни одного вывода.
— …Партийная организация района провела работу по укрупнению колхозов. Теперь вместо ста сорока мелких и порой хилых артелей мы создали тридцать семь крупных хозяйств.
Благодаря укрупнению колхозов удалось перестроить и улучшить структуру посевных площадей, начать переход к правильным севооборотам, гораздо производительней мы стали использовать технику, значительно шире, внедрять достижения науки и опыт передовых хозяйств.
Урожай зерновых по району в этом году составил в среднем тринадцать центнеров с гектара. Это мало, но все же несколько больше, чем в прошлом году. Было десять. Увеличены площади под пшеницей и кукурузой за счет сокращения посевов овса. Это было нелегким делом, очень нелегким. Расширили и пропашные. А они в наших условиях — то звено, за которое мы должны вытаскивать район из прорыва.
— Вы о кукурузе подробнее расскажите. Какой урожай, выгода и вообще что из этой затеи вышло? — раздался вопрос из зала.
Возник шум, недовольные выкрики:
— Не мешайте докладчику.
Но голос не унимался:
— А я не мешаю. Я вопрос задаю. Пусть ответит.
Удачин выжидающе смотрел то в зал, то на Курганова и думал: «Не миновать тебе сегодня припарки, товарищ Курганов».
Михаил Сергеевич невозмутимо продолжал:
— Мы — область подмосковная, и именно потребностями столицы и подмосковных промышленных центров должно определяться основное направление нашего хозяйства. Я об этом говорю кратко, ибо мы данные вопросы подробно с вами обсуждали. Так вот, картофеля мы посадили почти на одну треть больше, чем в прошлом году, и почти половину клина — квадратно-гнездовым способом.
Из зала опять раздался вопрос: «А урожай?»
Михаил Сергеевич спокойно переждал шумок, отпил глоток воды и, аккуратно поставив стакан на блюдце, продолжал:
— Успокойтесь, товарищи, скажу и об урожае. Картофеля мы в среднем по району собрали сто семьдесят центнеров с гектара. Маловато. Согласен. Хотя в прошлом году, как известно, было сто тридцать пять. На полях квадратно-гнездового посева урожай, — голос Курганова зазвучал при этом громче, — урожай достиг двухсот центнеров. А на ряде участков и еще выше. Это факт, товарищи, и факт довольно знаменательный…
— А сколько в поле осталось? — Вопрос прозвучал из задних рядов. Зал зашумел опять многоголосо и возбужденно. Удачин позвонил в колокольчик, призывая к тишине.
— В этом году картофеля в поле мы не оставили ни одной сотки. Пришлось, правда, туго, были вынуждены просить помощи у шефов, но вырыли, убрали, не поморозили. Это, конечно, никакая не доблесть, ибо оставлять урожай в поле просто-напросто преступление. Но раз товарищи задали вопрос, я должен был ответить.
— Впервые за пять лет полностью-то убрали, — заметил из президиума Мякотин. В подтверждение его слов в зале раздалось сразу несколько голосов:
— Правильно. Первый раз. Да и не за пять лет, а, поди, за все десять.
— А может быть, обойдемся без реплик из президиума? — стараясь говорить мягче, обратился Удачин к Мякотину.
— Это почему же? Важно, чтобы по делу.
После ссоры, происшедшей на квартире Удачина, Мякотин и Виктор Викторович почти не разговаривали. Но Мякотин заметно изменился. Он денно и нощно мотался по району, на подчиненных наседал так, что те удивленно переглядывались и старались не попадаться председателю на глаза. Устроил целый тарарам в облисполкоме за фонды для района, поскандалил на всю область с трестом «Сельэлектро», в строжайшей дисциплине держал Веронику Григорьевну.
Удачин вовсе не хотел ссориться с Мякотиным, он знал, что Ивана Петровича уважают в районе. Его повышенную энергичность за последнее время он внутренне одобрил, расценил как стремление Мякотина удержаться в исполкоме. Он несколько раз миролюбиво заговаривал с председателем, но тот отвечал колюче, недружелюбно. Виктор Викторович, однако, не понял Мякотина и совсем неверно расценил его активность. Просто Иван Петрович в работе, в суете и суматохе исполкомовских дел хотел забыться, не мучать себя постоянной тревогой и мыслями о предстоящих событиях. Он искренне и глубоко поверил в Курганова, поверил в то, что Приозерье, его родное Приозерье может выйти в люди. А тут, кажется, все полетит к чертям… Ну куда денешься? Не на горькую же налегать? И Иван Петрович решил про себя так: «Что будет — посмотрим, а пока кое-кто пусть поймет, что есть в Приозерье и председатель райисполкома…»
— Поголовье скота за отчетный период на животноводческих фермах колхозов несколько увеличилось. Колхозы сохранили почти весь молодняк, кое-что подкупили. Десять артелей досрочно выполнили трехлетний план развития животноводства. Но мы не сумели пока решить кормовую проблему. Конечно, в год такие дела не делаются, но сделать мы могли, безусловно, больше.
— Погода нынче подвела, — бросил кто-то из зала.
— Да, погодка нас не баловала. Это верно. Но и она не могла бы помешать, если вести дело так, как, например, в колхозе «Луч» или, допустим, в «Заре». Их ни погода, ни кукуруза не подвели. И початки, и зеленую массу получили. Ведь так, Василий Васильевич?
— Совершенно точно, — басовито ответил с места Морозов.
— Ну вот видите? Но не везде приложили к кукурузе руки и старанье. В двенадцати колхозах она уродилась плохая, а в десяти погибла совсем. Виноваты и мы — не сумели вовремя подсказать, посоветовать людям.
Говорил Михаил Сергеевич и о других делах района — о работе МТС, севооборотах, землеустройстве, о сельских Советах и о многом другом. Но с наибольшим вниманием слушали его, когда перешел к разделу о сселении. В последнее время вокруг этой инициативы москвичей и ветлужцев в колхозах, академиях, институтах и в печати велись большие споры. Да и комиссии, что приезжали из Ветлужска и из Москвы, занимались больше всего этой проблемой. Предполагаемые изменения в руководстве района связывали тоже с ней. Поэтому повышенный интерес пленума к последнему разделу доклада был понятен.
— Вы, конечно, ждете от меня ясного и прямого ответа — ошибка ли это? Ну что же, не буду кривить душой. Я считал и считаю, что сселение деревень, создание крупных колхозных центров — дело нужное… Опыт укрупненных колхозов на Украине, на Кубани да и под Москвой свидетельствует о том, что, пока не созданы единые хозяйственно-производственные, культурные и жилые центры, пока населенные пункты остаются разбросанными, колхозы не смогут воспользоваться всеми преимуществами, которые присущи крупному артельному хозяйству.