— Мы в областном комитете тоже считаем, что товарищу Курганову надо остаться в Приозерске…
Зал сначала молчал, а потом взорвался шумными, одобрительными выкриками и аплодировал долго и неугомонно.
Заградин сказал эти слова обыденно и скупо, вмещали же они очень многое…
Вояж Ширяева и его бригады в Ветлужск всесокрушающей грозы пока не вызвал, но тридцатистраничная докладная «Об ошибочной линии Ветлужского обкома и извращениях в колхозном строительстве» все ходила и ходила по большим кабинетам, все еще наводила тень на ветлужцев. Ширяев каждую неделю обновлял цифры, готовясь к своему сообщению на Секретариате ЦК. Он был уверен, что выводы последуют самые суровые.
— Основным закоперщикам Заградину, Курганову и иже с ними, во всяком случае, несдобровать, — не раз заявлял он работникам, ездившим с ним в бригаде… Потому и держались прочно слухи в Ветлужске, Приозерске, Заречье и других местах о предстоящих изменениях как в обкоме, так и во многих райкомах партии.
Очередь до объемистой докладной по Ветлужску действительно дошла. Маленков безапелляционно, как что-то бесспорное, предложил решительно пресечь заскоки и загибы, допущенные в ветлужских колхозах, и наказать виновных. Но вопрос, казавшийся ему ясным и бесспорным, вызвал горячий и острый разговор. После двухчасового обсуждения секретари Центрального Комитета отвергли выводы бригады как надуманные и беспочвенные, порочащие полезную инициативу местных организаций.
Маленков, с трудом скрывая свою растерянность, хмуро, удивленно и пристально оглядывал участников заседания, видимо пытаясь запомнить всех и каждого. Однако как несостоятельность ширяевских доводов, так и общее настроение Секретариата в пользу ветлужцев были столь очевидны, что настаивать на своей точке зрения он не решился.
На Старой площади наступали новые времена…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Когда зал наконец утихомирился, Беда крикнул Мякотину:
— Вот видишь, Петрович, как она, ситуация-то, складывается. А ты в кусты.
Его реплику поддержали в зале:
— Правильно. Чего это ты, Мякотин, в старики подался? Ты еще орел.
— Тоже мне нашли орла, — хмуро проворчал Мякотин в ответ.
Теперь Удачин по-настоящему испугался. Он сидел бледный, вспотевший, нервно кусая губы и лихорадочно думая об одном и том же: «Неужели решат? Неужели послушают этого старого дурака?»
Слова попросил Заградин. Зал быстро затих. Из фойе потянулись курильщики.
— Мне понравилось, как вы обсуждаете свои дела, — без скидок и без обиняков. Это, по-моему, хорошо. Успехи у вас есть, хотя они еще невелики и хотелось бы иметь большие… Но основа для таких успехов заложена. И это самое главное. Но на пленуме выяснилось, что кое-кто и у вас не хочет понять изменившихся условий, живет старыми представлениями о состоянии дел в деревне и о путях подъема колхозного хозяйства… Укрупнение колхозов? Может, надо, а может, и нет. Новые культуры? А зачем? Передовая агротехника? Да. Но давайте не сразу, а постепенно. Укреплять кадры? Как бы кого не обидеть. Если мы все начнем так делать и рассуждать, колхозы мы не поднимем. Товарищи, дорогие, ждать мы не можем. Да, да. Не можем. Вот почему мы говорим: укрупнение колхозов — да, нужно. Новые приемы агротехники? Новые отрасли хозяйства? Нужно. Очень нужно. И правильно делает райком, что берется именно за эти дела…
Заградин не случайно начал свое выступление именно с этого. Он понял, что в Приозерье идет борьба тех же сил, что и в других районах, да и не только в районах. В партии было немало людей, которые понимали, что положение дел в деревне требует принятия немедленных и самых широких мер. Были такие люди и в районах, и в областях, и в центре. Они видели, что промедление здесь может привести страну к тяжелым последствиям. Но их усилия, мысли, стремления разбивались о каменную стену вымышленных представлений, равнодушия и непонимания.
Недооценка обстановки, приукрашивание действительного положения дел, оберегание старых, давно сложившихся и уже изживших себя норм, положений и законов, регламентирующих жизнь колхозной деревни, определяющих ее взаимоотношения с государством, — все это еще находило себе рьяных приверженцев, защитников и проповедников. Основа их упорства была проста: согласиться со всеми мерами, которые предлагались, — значит признать полную свою несостоятельность, признать, что их «руководство» селом вело колхозную деревню к развалу. Вот почему в любом звене, будь то район, край, область или Министерство сельского хозяйства или даже Госплан, — везде дела, касающиеся села и выходящие за рамки сложившихся «обкатанных» порядков, решались медленно, с трудом, в напряженной и упорной борьбе.
И когда с трибуны пленума райкома изливал свою злобу Корягин, когда из зала порой неслись едкие выкрики, когда на Курганова пошел в открытую Удачин, Павел Васильевич подумал: «Знаем. И песни знакомые, и певцы похожи один на другого. Фамилии разные, а слова и мотивы одни и в Москве, и в Ветлужске, и здесь, в Приозерске».
Павел Васильевич изредка поглядывал на Курганова: выдержит ли, не взорвется ли без нужды?
Но Курганов был спокоен. Он тоже давно понял и мотивы, и причины, побуждающие этих людей к наскокам на него. Драки он не боялся и был уверен в ее исходе. Досадовал на себя лишь за то, что до сих пор не смог до конца раскусить Удачина.
Заградин не любил говорить по бумажке. Это сковывало, лишало речь живых красок, юмора. Поэтому он, как правило, говорил по короткому конспекту. Правда, перед любым выступлением он прочитывал, просматривал, «пробегал» целый ворох материалов — отчетов, писем, статей, брошюр, а если удавалось — обязательно встречался с людьми. То же было и в Приозерске.
Павел Васильевич непринужденно стоял на трибуне, обращаясь то к президиуму, то к залу, говорил неторопливо, оживленно и заинтересованно беседуя с аудиторией.
В зале стояла тишина.
Участникам пленума еще никогда не говорили так прямо и откровенно о делах страны, никогда не спрашивали совета по таким важнейшим вопросам.
— У нас много отсталых, запущенных колхозов, урожаи сельскохозяйственных культур во многих районах недопустимо низкие, доходы колхозников порой не обеспечивают их прожиточного минимума. Зерна, картофеля, овощей, мясных и молочных продуктов стране не хватает. Огромные резервы, таящиеся в недрах нашего крупного социалистического сельскохозяйственного производства, мы используем плохо. Продуктивность сельского хозяйства, особенно животноводства, фуражно-кормовых культур, картофельного хозяйства, овощеводства, растет медленно.
…Заградин говорил еще более сорока минут, но напряжение в зале не спадало. Лишь слышалось тихое приглушенное дыхание людей да скрип карандашей и перьев по листкам блокнотов.
— Как видите, я вам рассказал все, что знаю сам. Да вы и по своему району можете судить — положение у нас тяжелое. Война-то нам дорого, очень дорого досталась. Да и непорядки в собственной избе немало вреда принесли.
Центральный Комитет партии сейчас глубочайшим образом изучает все эти вопросы. Осенью, видимо в сентябре — октябре, положение в сельском хозяйстве будет обсуждаться на специальном Пленуме Центрального Комитета.
Но успешное разрешение этих огромных задач будет зависеть от того, какого уровня развития достигнет каждое хозяйство, каждый колхоз и совхоз, насколько полно оно мобилизует свои возможности и резервы. Значит, товарищи, это зависит и от вас…
— А вопрос вам, товарищ Заградин, задать можно?
— Пожалуйста.
В рядах поднялся Степан Лепешкин из Дубков.
— У меня вопрос, товарищ Заградин, такой. Советовались мы вот тут с соседями. Конечно, может, что и не так мы понимаем, может, конечно, и промашка в мыслях вышла. Но все же неладно получается. Вот насчет картошки. Я думаю, не только у нас, а и у всех эта картошка сердце гложет. Разор от нее. Чистый разор. По миру пустит она нас.
— Что, что? Картошка — и вдруг разор? Непонятно, — удивился Заградин.
— Ведь что получается-то? Подсчитали мы, во что обходится нам она, и получается золотая культура. Только золотая в обратном смысле. Дорогонько она нам обходится. Семена, посадка, уход, рытье, опять же отправка потребителю. Одним словом, больше ста рублей тонна. А сколько нам платят эти самые потребители? Тридцать шесть рублей за тонну. Вот я и хочу спросить вас, товарищ Заградин: где же нам брать остальные-то? Дебет с кредитом, как говорится, никак не сходится. Может, ответите? — Лепешкин не садился и вопросительно глядел в сторону президиума. Зал сначала молчал, затем кто-то ухмыльнулся, а кто-то проговорил в раздумье:
— А что? Вопрос сурьезный, фактический вопрос. — И тогда, будто люди ждали именно этих слов, раздались аплодисменты. Не очень бурные, но дружные.
Павел Васильевич вернулся на трибуну. Когда шел к ней, обдумывал, что ответить. Вопрос был не простой, возникал он не первый раз и не только здесь, но ответить на него пока было трудно, очень трудно. С этого он и начал.
— Прошу извинить, но полную ясность, желаемую, как видно, всеми, я сегодня не внесу. Не смогу этого сделать. Скажу пока одно — в Центральном Комитете изучается и эта проблема. На предварительной стадии дело складывается так, что закупочные цены надо будет пересматривать, и пересматривать основательно. Я убежден, что так оно и будет. Порядка в этом деле у нас нет, и то, что говорит товарищ в отношении картофеля, — еще одно свидетельство того, что вопрос этот нужно, обязательно нужно решать. Но не могу не сказать и того, что затраты труда на выращивание картофеля, как, впрочем, и других культур, надо снижать, решительно снижать. Путь к этому ясный — через механизацию, через новые, более прогрессивные приемы агротехники… Как, товарищ, ясно или не совсем?
— Ясно, ясно, чего тут. Все понятно, — раздались голоса.
— Вы поняли? — спросил, обращаясь к Лепешкину, Заградин.
Лепешкин хитро улыбнулся: