— Нет, нет, — энергично запротестовал Звонов, — так просто вы от меня не отделаетесь. — И, обращаясь к Удачину и Пухову, продолжал: — Задание имею, — он поднял вверх указательный палец, — особое. Соображаю, в какие края податься, кого прославить, а кого и высечь, на суд общественности, так сказать, вытащить. Начнем с Ветлужщины, а потом и другие места посетим. Потому и докучаю товарищу Курганову. Хочу обогатиться информацией от представителя глубинки.
Удачин, ни на кого не глядя, заметил:
— Ну что же, тебе действительно повезло. Курганов — источник информации, что называется, от сохи. Так сказать, собственным горбом колхозные дела поднимает. — И повернулся к Курганову. — Помнится, вы всегда ратовали за конкретное руководство. Теперь-то у вас наверняка есть все возможности для осуществления этих принципов?
Последнее слово он намеренно выделил, подчеркивая недружелюбность вопроса. Его поддержал Пухов. Вытянув под столом толстые ноги, удобно развалясь в кресле, проговорил:
— Да, дороговато многим обошлись эти кургановские принципы. Попортил ты, Курганов, кровушки людям. А кое-кому и жизненную стезю поломал. Мне, например. Целых три года оттрубил я в краях отдаленных. А за что? По наветам. Не захотел ты тогда заступиться, доброе слово сказать. И из партии меня ты выключил.
Курганов молчал, помешивая ложечкой кофе. Он думал, как ему поступить. Говорить, спорить с этими людьми ему не хотелось. Объяснять? А что, собственно, объяснять? Но уйти, не закончив ужина, он не хотел тоже. С какой стати? Агрессивность троицы его затронула мало.
— В вашем деле, Пухов, помочь вам мы не могли. Дело решал суд. Ну, а с партийностью, сами знаете. Устав есть Устав.
— Да, да, конечно. Но могу вам сообщить, товарищ бывший секретарь райкома, что я опять в партии. Восстановленный, честь по чести. Ясно вам?
— Что же, рад за вас. Видимо, вы заработали это право.
— Да уж рады или нет, а против факта, как говорится, не попрешь. Нет, Курганов, в людях ты разбираешься хреново, хуже, чем баран в музыке. Разбрасываться руководящими кадрами, да еще с таким опытом, нельзя. Нельзя, Курганов.
— Ошибки могут быть у каждого. Были они и у меня. Но не с вами, Пухов.
— Товарищ Курганов умел вершить судьбы людей, опираясь, так сказать, на массы, на коллективное мнение. — Удачин проговорил это с плохо скрытой неприязнью. Виктор Викторович Удачин никогда и никому не прощал обид. Не простил он их и Курганову, хотя в глубине сознания у него и появлялись порой мысли, более трезво оценивающие роль Михаила Сергеевича в его, удачинской судьбе.
Курганов пытливо посмотрел на него и спокойно спросил:
— Вы тоже хотите упрекнуть меня за свои беды?
— А что, вы к ним непричастны?
— Винить в своих неудачах и ошибках только других — удел людей ограниченных. Я вас знавал другим.
— Ну, в моей судьбе от вас тоже зависело многое, если не все.
— Вы имеете в виду тот, давний пленум Приозерского райкома?
— Хотя бы и его. Вы могли бы вмешаться. Не захотели.
— Вы, видимо, забыли. Виктор Викторович, как было дело. Стоял вопрос о моем освобождении. И поставили его вы. О вас же я вообще ничего не собирался решать. Освободил вас сам пленум. — Курганов, помолчав немного, добавил: — Думаю, вечер воспоминаний можно закончить. Не место и не время обсуждать здесь партийные дела, хотя они и касаются прошлого.
Звонов внимательно вслушивался в пикировку своих приятелей с Кургановым. Он из Приозерска уехал несколько раньше событий, разразившихся над Пуховым, а вслед за ним и над Удачиным, и многого из разговора не понимал.
— Виктор, — попросил он Удачина, — объясни мне суть вашей хоть и прошлой, но, как видно, довольно острой конфликтной ситуэйшен? А то я не знаю, к какой баррикаде прислониться.
«Когда же они закадычными-то друзьями стали? — подумал Курганов. — Помнится, Виктор Викторович предавал анафеме всех, кто даже был просто знаком с Олегом Звоновым».
Действительно, Удачин никогда не принимал Звонова всерьез и, уж во всяком случае, не числил его в своих друзьях. Но года два или три назад, встретив его в Москве на улице Горького, облобызал троекратно, затащил в какое-то кафе, и просидели они там целый вечер. Ведь это был уже не тот, а другой Звонов. Вспомнить было что, поговорить тоже нашлось о чем. Ведь у обоих с Приозерском были связаны волнующие и далеко не радостные воспоминания. Эта встреча и положила начало их дружбе.
Удачин слышал вопрос Звонова, но с ответом не спешил. Потом нехотя, не отрываясь от закуски, проговорил:
— Как-нибудь в другой раз. А то видишь, Михаил Сергеевич спешит. Да и вообще, как вы слышали, он считает вечер воспоминаний законченным.
— А почему, собственно? — взвился Пухов. — Что вам не нравится, товарищ Курганов? Может, считаете, что неуважительно говорим с вами? А за что я вас уважать должен? За что? Не имею для этого оснований. Кто вы, собственно, есть? Партийный секретарь колхозно-совхозного, или нет, совхозно-колхозного управления. Не велика птица.
Произнеся эту тираду, Пухов орлом посмотрел на своих приятелей. Вот, мол, как его прикладываю. Удачин усмехнулся:
— Не привыкли, Михаил Сергеевич, к такому обращению.
Курганов мельком окинул взглядом своих собеседников и скупо улыбнулся:
— Да, если говорить откровенно, не привык. Но и не удивляюсь. Тупо ковано не наточишь, глупо рождено не научишь.
Пословица, конечно же, относилась к Пухову. Он, однако, не понял этого и, прожевывая что-то, проговорил, не глядя на Курганова:
— Пообломали вам крылышки-то. Пообломали. Но учтите, жертвы культа личности не забыли своих кровных обид. Они жаждут справедливости.
— Вы что же, и себя причисляете к этим жертвам? — подняв на него удивленный взгляд, спросил Курганов.
— А как же? Пострадал. Невинно пострадал.
— Статья сто пятьдесят шестая Уголовного кодекса, — чуть усмехнувшись, уточнил Удачин. — Так, кажется, Пух Пухыч, не ошибаюсь?
— Ну и что же? Они, такие вот Кургановы, по-разному действовали, чтобы вывести из строя настоящих бойцов.
— Ты, боец, закусывай активнее, — придвигая тарелки к Пухову, проворчал Удачин. — А то быстро с рельс сойдешь.
Звонов его поддержал. Он видел, что его компания поговорить с Кургановым ему не даст.
— И верно, Пухыч. Ты больше на закусь налегай. Все мы так или иначе жертвы этого самого культа. Ты думаешь, мне было легко? Тоже ведь без оркестра покинул Приозерье.
Курганов хорошо помнил историю Звонова и помнил, как бюро райкома тогда решительно встало на его защиту. Впоследствии же на личность Морковина-Звонова никто, кажется, не посягал. Предлагали ту же работу. Захотел обосноваться в области — дали добро. Чего же он хнычет? Зачем же и этому нужна тога жертвы культа личности? Курганов сухо заметил:
— Между прочим, с вами тогда очень быстро все разъяснилось. И вы, помнится, приходили благодарить… Виктор Викторович был при этом, должен помнить.
Удачин нехотя откликнулся:
— Припоминаю.
Звонов картинно развел руками:
— Я имел в виду эту проблему не в личном, а в более общем аспекте. Так что лучше перейдем к нашим баранам. Меня сегодня интересуют другие проблемы. Какова на местах эффективность грандиозных реформ, что проводятся сейчас в стране? Каково их влияние на жизнь и деятельность низовых звеньев общества? Есть предположение, что далеко не все наши руководящие кадры поняли суть этих исторических перемен, пребывают в раздумьях и размышлениях. А иные просто тоскуют по прежним временам и не принимают новых веяний. Груз прошлого тянет их вниз. Вот хочу подобраться к этой чрезвычайно важной и острой теме.
— Что ж, тема жизненная, — в раздумье, проговорил Курганов. — Решать надо еще многое.
В разговор вклинился Пухов.
— Вот послушайте анекдот, только сегодня услышал. Лежит пьяный на улице. Милиционер из сельской зоны звонит своему начальнику: что делать? Тот отвечает: понюхай, если водкой или самогоном пахнет, вези к нам, если коньяком отдает — перетащи на другую сторону улицы, это наверняка из промышленной сферы. Ха-ха. Здорово? Или вот еще. Приходит муж домой…
Удачин прервал:
— Подожди, Пухов. Серьезный же разговор идет. — И добавил: — Это вы, Михаил Сергеевич, верно сказали, нерешенного пока много, и решать есть что.
— А почему? Почему многое не решается? — вскинулся Звонов. — Ведь линия дана, и довольно ясная. В чем же дело? Где корень? Слышал я, что кое-где не очень-то жалуют некоторые важные постановления… критикуют даже… Есть, идут такие сигналы…
Курганов внимательно посмотрел на него:
— Перестройки затеяны коренные, широкие. И в государственном устройстве, и в руководстве хозяйством: промышленностью, селом… Не все еще поняли суть и цель этих перестроек… Нужны время, опыт… А кое-что придется, как мне кажется, и пересмотреть. Известно ведь, что далеко не все, что порой кажется новым, на деле оказывается полезным, прогрессивным.
Звонов тут же уцепился за эту мысль:
— А что вы конкретно имеете в виду? Например, как вы лично оцениваете новую систему управления селом?
Курганов, явно тяготясь разговором, нехотя ответил:
— Ну, такие темы надо обсуждать на свежую голову. Спасибо, товарищи, за компанию. Извините, но мне пора.
Звонов стал удерживать его:
— Да куда вы спешите? Время-то еще не позднее. Мне же чертовски важно…
— Мне завтра очень рано вставать. — Михаил Сергеевич подозвал официанта, рассчитался с ним и обратился к Звонову: — Если у вас действительно есть необходимость знакомства с делами в Ветлужщине, и в Приозерье в том числе, приезжайте, чем можем — поможем. Всего доброго, товарищи. — И Михаил Сергеевич, придвинув к столу свой стул, не спеша пошел к выходу.
— Эх, мужики, испортили вы мне всю обедню. Такой карась с крючка сорвался. У него же наверняка полная башка мыслей. Крепкий мужик. Вы не очень-то уважительно с ним. Да и я тоже… Другой бы в амбицию полез, а этот даже бровью не повел. Знает себе цену.