И пытливый обзор камышей, и долгое любование журавлиным клином были, в сущности, попытками Курганова уйти от своих невеселых сумрачных мыслей, которые настойчиво и неотступно донимали его в последнее время.
Собственно, оснований для особо мрачного настроения у Курганова не было. На вчерашнем совещании в обкоме Приозерье не ругали и даже похвалили малость. За освоение поймы Славянки, создание прочной кормовой базы, за изыскание новых форм организации труда на возделывании пропашных культур. Но эта похвала не обрадовала Михаила Сергеевича. Все это частности, думал Курганов. Перед активом они с Гараниным — начальником колхозно-совхозного управления — объехали немало колхозов и совхозов своей Приозерской зоны. И еще раз убедились — состояние хлебов обещает в лучшем случае прошлогодний урожай. Ну, может быть, чуть выше. А в ряде артелей, давно уже основательно хромающих, урожайность будет даже ниже среднеобластной. В общем, топчемся на месте, подвел итоги своей поездки Курганов. И Гаранин с ним согласился.
Все это — и низкую урожайность, и экономическую отсталость многих хозяйств — можно было обстоятельно и убедительно объяснить. Тут и погода не балует несколько лет подряд, и земли Приозерья негодны, скажем, для кукурузы, и техники, удобрений пока выделяется мало. Можно было бы привести много и других доводов. Но они не объясняли главного — почему при равных условиях результаты деятельности колхозов и совхозов разные. Одни с урожаем, другие порой лишь семена собирают. Именно об этом и говорил на активе первый секретарь обкома Заградин.
Курганов хорошо знал силу таких собраний актива. На них руководители районов, колхозов, совхозов, агрономы, механизаторы поверяли свои замыслы, сомнения, тревоги. В докладах, их обсуждении, в общении с товарищами по работе отыскивались решения для назревших, неотложных дел, определялись те оптимальные варианты, которые трудно, а порой просто и невозможно нащупать в одиночку, без проверки на опыте других.
Заградин — первый секретарь обкома — обычно, выступая ли с докладом или заключая прения, как бы аккумулировал мысли участников, отбирал главное, решающее, сосредоточивая на нем внимание всех. Говорил он, как правило, спокойно, деловито, без каких-либо ораторских приемов, но говорил убежденно, уверенно, и у всех оставалось четкое, ясное представление о том, что надо предпринимать сегодня, завтра.
На этот раз выступление Заградина было несколько необычным — более резким и нервным. Анализируя причины низкой урожайности во многих колхозах и совхозах, он беспощадно раскритиковал многих руководителей зон и районов, подверг тщательному разбору деятельность областных организаций и обкома в том числе. Причины медленного подъема отстающих хозяйств, говорил он, прежде всего в стиле и методах нашего руководства.
— …Мы не доходим пока до каждой артели, до каждого совхоза, занимаемся ими вообще, без учета специфики каждого хозяйства, его экономики, производственных возможностей и условий. А ведь разделение областей на промышленные и сельские предусматривало прежде всего обеспечение конкретного и более результативного руководства делом. Сегодня здесь раздавались голоса о наличии объективных причин, осложняющих нашу работу. Да, объективные причины, разумеется, есть. Но со временем, как я уверен, они отпадут. В таких больших, сложных делах могут быть и издержки. И, надо полагать, то, что не оправдает себя, не привьется в жизни, в практике, будет скорректировано, исправлено. Но, товарищи дорогие, причин, которые бы оправдывали низкие урожаи в Ветлужщине, — таких причин нет. Надо уяснить это всему активу и значительно быстрее, энергичнее перестраиваться, постоянно помня о нашей личной, непосредственной ответственности перед партией за состояние каждого колхоза и совхоза, каждого большого и малого хозяйства.
Последняя часть речи секретаря обкома особенно взволновала Курганова.
— Партия сейчас, — говорил Павел Васильевич, — открыто и прямо говорит с народом по самым насущным проблемам жизни страны. И от нас с вами зависит, чтобы каждый труженик осознанно, всем сердцем уяснил и воспринял задачи, которые она ставит перед селом, считая себя лично причастным к их осуществлению. А для этого нужна постоянная, целеустремленная и проникновенная работа с людьми, знание их запросов и тревог и практическая деловая помощь в решении их наболевших вопросов.
Размышляя сейчас над речью Заградина, Курганов не мог не признать его правоты. Но, вздохнув, мысленно поиронизировал: «Все верно, Павел Васильевич, все верно. Только как поднять это громадье дел? И так ведь на полных оборотах крутимся, а ты требуешь еще прибавлять эти самые обороты. Как это сделать? А вот насчет более умелой, более глубокой работы с людьми он на сто процентов прав. Упущений, формализма у нас здесь хоть отбавляй.
Михаил Сергеевич чувствовал, что за последнее время он ощущает некий холодок во взаимоотношениях с некоторыми руководителями колхозов и совхозов, с бригадирами, звеньевыми и с колхозниками, реже стал замечать ответное тепло во взгляде, заинтересованность в высказанной секретарем парткома мысли. А ведь именно это всегда согревало Михаила Сергеевича, вызывало радость в душе, рождало новые задумки, планы, стремления.
Он не мог упрекнуть ни себя, ни Гаранина, ни других работников управления в лености, вялости, в равнодушии к делам. Не чувствовал он и усталости — ни душевной, ни физической.
Дело, видимо, в том, что в каждодневной сумятице дел мы действительно упускаем особенности тех или иных хозяйств, не очень-то глубоко изучаем их слабые, больные места, не всегда приходим на помощь. А люди ведь ждут от нас и теплого слова, и деловой помощи во всем, что их заботит, беспокоит и волнует. Мало мы общаемся с ними, чтобы вовремя и убедительно разъяснить то новое, что каждодневно вносит партия в жизнь страны.
В памяти Михаила Сергеевича невольно вставали события последних лет. Немало их прошло за эти годы. Малых, средних, больших и таких, о которых говорил весь мир.
Все еще памятно было людям время Сталина. Страна жила без его — столь длительного, облеченного всеобщей верой — руководства. Партия боролась за то, чтобы исправить ошибки, которые допускались в период культа личности. И те меры, которые она приняла по демократизации партийной, государственной, общественной жизни, реабилитации ошибочно осужденных людей, по широкому выходу страны на международную арену, — все это было одобрено советскими людьми искренне и горячо.
Как у человека, воспитанного на святом подчинении воле партии, в которой он состоял уже более трех десятков лет, у Курганова никогда не возникало ни единой мысли, ни единого сомнения в правомерности ее решений. И это шло вовсе не от слепого подчинения велению свыше, не от бездумной веры в непогрешимость руководящих инстанций. Нет, Курганов на протяжении своей жизни многократно убеждался, что эти решения выражают и его мысли, и его устремления. И решение XX съезда он воспринял тоже как должное, неизбежно нужное дело. Правда, нелегко было Михаилу Сергеевичу слушать эмоционально-запальчивую речь Хрущева о Сталине, произнесенную на съезде. Он сидел тогда в Кремлевском Дворце, вжав голову в плечи, боясь пропустить хоть слово и еще пуще боясь того, что еще скажет возбужденный, нервно жестикулирующий докладчик.
Тягостное ощущение осталось от этого дня у Курганова. Да и не только у него. Но он очень хорошо помнил слова Заградина в день похорон Сталина о том, что главная сила всегда была не в нем, хотя и его роль никак нельзя умалять, а в партии, в той огромной когорте людей, к которой принадлежал и он — Курганов. И мысль эта, прочно и глубоко вошедшая в сознание Михаила Сергеевича, уравновешивала речь Хрущева, помогала видеть в ней суть, а не форму.
Жизнь, обязанности, долг ведущих требовали от коммунистов не самокопания в своих переживаниях и личных ощущениях, а дел. Дел конкретных, осязаемых, практических. И большинство, как и Курганов, с головой ушли в круговорот неотложных каждодневных забот, каждый на своем большом или малом участке старался выполнять то, что было поручено.
Как человек, жизнь которого уже много лет была связана с трудом земледельцев, Курганов с особым удовлетворением воспринимал то, что сельским хозяйством страна стала заниматься активнее, энергичнее, к делам села круто поворачивалось внимание всех партийных, государственных и хозяйственных органов.
Новый порядок госпоставок, повышение цен на сельскохозяйственную продукцию, увеличение производства сельскохозяйственной техники и минеральных удобрений, конкретные шаги по помощи отстающим колхозам и совхозам создали серьезные предпосылки для подъема сельскохозяйственного производства. Затем началась эпопея освоения целинных и залежных земель, позволившая стране значительно увеличить посевные площади.
Комплекс разработанных партией и осуществленных под ее руководством мер приносил свои плоды, страна стала получать больше зерна, продукции животноводства.
Однако необходимость дальнейшего ускоренного подъема деревни потребовала изменения структуры государственных органов, осуществляющих руководство сельским хозяйством. Эти реформы были произведены. Они позволили государственным органам более конкретно и предметно заниматься селом, более оперативно принимать необходимые решения, позволили высвободить немалое количество специалистов для работы непосредственно на селе. Однако некоторые из предпринятых организационных мер не оправдывали себя, особенно те, которые декретировали изменения исторически сложившейся практики земледелия.
Были резко осуждены многие давно применяемые приемы агротехники и рекомендованы другие, из посевного клина были упразднены испокон веков выращиваемые культуры и заменены новыми. При этом многие нововведения декретировались как обязательные, без учета объективных условий, имеющихся в тех или иных районах, выводов и рекомендаций науки.
Многого Курганов, да и не только он, не понимал. Он видел необходимость упорядочения посевного клипа, более рационального использования пахотных земель, но в душе был против крайних мер и с парами, и с клеверами. Был обескуражен установками на полное свертывание личного подсобного