Курганов, не обратив внимания на его нервный тон, спокойно ответил:
— Не забывайте, что есть колхозы и в нашей зоне, где кукуруза не подводит, а отлично вызревает. Съездите в Ракитинский куст и убедитесь.
Нина Семеновна ответила:
— Была я там, Михаил Сергеевич. Микроклимат у нас куда влажнее, чем в ракитинских колхозах. Близость Славянки и Крутояровских плавней сказывается.
Вопрос о кукурузе был самым больным не только в Березовке, а и во многих других колхозах и совхозах зоны, и начавшийся в правлении разговор превратился в горячий и довольно обостренный спор.
Наконец Михаил Сергеевич устало проговорил:
— Собственно, почему вы так ополчились на задание по выращиванию кукурузы? Насколько я знаю, по колхозам вашего куста кукуруза в плане госпоставок не числится.
Беда пристально посмотрел на Курганова:
— А план-то хлебосдачи каков?
— Не легкий, знаю, Макар Фомич. И кукуруза в нем была бы кстати. Но раз не получается с кукурузой, выполняйте другими культурами.
— Да мы понимаем и в последних по управлению ходить не собираемся. А разговор ведем потому, что наболело. Извела нас эта царица полей.
— Но вы ее со счетов все же не списывайте. Как кормовая культура она незаменима. Вот увидите, как ваши буренки ее оценят.
— Как ее спишешь, когда вы довольно ясно расписываете: сколько гектаров посеять, где, когда и каких сортов.
Курганов вздохнул:
— Что-то ты, Фомич, очень уж усердно взялся за меня.
— Давно не виделись и как следует давно не говорили, вот теперь и отдувайся. Понять кое-что хочу, Сергеич, чтобы хоть умереть спокойно.
Курганов пересел к нему на лавку.
— Что это ты, Фомич? О смерти пока рано думать. Видишь, Березовка-то все еще спотыкается. И пока вы ее по-настоящему в люди не выведете, ни о чем постороннем думать не положено.
— О другом я, Сергеич. Вот читаю газеты, радио слушаю. Что это вы все на Сталина ополчились? Вроде Сталин все не то и не так делал? Даже войну и ту только по глобусу вел? Мы с тобой знаем, что это такое — война. Все четыре года прошагали и по своей, и по чужим землям. Мильёны землю пахали, у станков стояли. Что же, все это было само по себе? Без руля и ветрил? Непонятно, Сергеич.
Беда замолчал, ожидая ответа. Курганов тоже не спешил с ответом. Он не раз и не два сталкивался с подобными вопросами и не уходил от них, а старался объяснить людям суть происходящего. Но Беду он знал очень хорошо и прекрасно понимал, что Фомич ждет от него не обычных, а каких-то особо убедительных слов, которые бы развеяли его сомнения, сняли с души тяжесть непонимания.
— Видишь ли, Фомич, нового я вряд ли тебе что-либо скажу. Сделал Сталин много. И партию от разной троцкистской и иной нечисти отстоял, и страна не без его активного участия из лапотной и отсталой в могучую превратилась. В войне его деятельность и железная воля тоже сыграли свою роль. Но ошибки были тоже немалые, за них дорогой ценой плачено.
— Не обижайся, Сергеич, только нового ты действительно сказал маловато, — вздохнул Фомич. — Не любят у нас в народе, когда в покойника каменья кидают. Не пойму, зачем такое понадобилось?
— А затем, чтобы вновь похожее не повторилось.
— Ну, ну. Может, оно и так. Только вот я за свою довольно уж долгую жизнь не видел, чтобы кто-то после смерти ближнего бегал по деревне и рассказывал всем и каждому, какой это был плохой человек.
— Тут, Макар Фомич, сравнивать трудно. Страна, партия, миллионы судеб. По семейному аршину такие дела не меряются.
— Ладно, не будем ворошить государственные дела, а то поспорим мы с тобой. Может, в другой раз, коль приведет бог. Теперь вопрос попроще. Что это вы с районом-то сделали?
— А что такое? Ты о чем, Фомич?
— Да как же? Карусель получается. Внук мой в техникум поступать собрался. Справка ему понадобилась. Куда ни толкнется — никто ничего не может. У Мякотина был, говорит, что его исполком только Приозерском ведает. В вашей конторе, ну, в управлении значит, заявили, что гражданские дела их некасаемы. Поезжай, говорят, в Зарубино, районная власть теперь там. Ты чуешь — в Зарубино. Ведь это пятьдесят верст.
Озеров, чтобы рассеять мрачноватый настрой беседы, включился в разговор.
— Лепешкин из Дубков рассказывал. Повез их колхозник жену в Приозерск. В горбольнице заявляют: мы промзона. Вам надо в больницу, что около льнозавода. Но будущий гражданин ждать не захотел. Пришлось-таки эскулапам принимать нового гражданина независимо от того, к какой сфере он принадлежит.
Рассказ, однако, никого не развеселил.
— Я-то, Михаил Сергеевич, клоню к тому, — продолжил свою мысль Беда, — что неувязок стало многовато. И хозяйство вы как-то чудно ведете. Вот ты спрашивал, как год закончим. Получается вроде неплохо. В основном за счет картофеля, пропашных выходим с хорошими результатами. Ну, зерновые, как ты слышал, тоже ничего, итоги будут неплохими. Но говорят, что вы нам сахарную свеклу планируете? Не растили у нас ее. Да и куда вы ее девать будете? Заводов сахарных поблизости вроде нет. На корм скоту? Разумно ли это? И еще, Сергеич. Ты уж извини, но хочу упредить тебя как секретаря партийного комитета — пары не упраздним и клевера перепахивать не будем.
Курганов удивленно посмотрел на него:
— Это как же? Почему?
— Потому что это головотяпство. Извини, брат, за такие слова. Неужто вы там с Гараниным не понимаете?
Курганов вздохнул, собрался объяснить, но Фомич подбросил еще один вопрос:
— А что вам овощ, что на наших огородах рос, помешал? И почему поросенка колхозник держать не может?
— Но, Макар Фомич, нельзя же все время по набитой колее ездить. Надо и менять кое-что. Вот с теми же огородами и личным скотом. Ведь, освобождая колхозников от этих забот, мы даем ему возможность больше работать в общественном хозяйстве. А при недостатке рабочих рук — это очень важно.
— Старательным-то мужикам да бабам огороды ничуть не мешали колхозные дела исправно делать. А с них, с огородов-то этих, люди не только себя обеспечивали, а и на рынок многое несли. Горожанам-то тоже и овощ нужен, и свинина, и птица. Что же вы все это на колхозные да государственные плечи навьючиваете? Тяжеленько, тяжеленько будет государству-то. Плохо хозяйничаете, Сергеич. Плохо. Думаю, ты уяснишь мои мысли. Слова-то у нас с тобой, может, и разные, а тревоги, думаю, одни. В обкоме ведь бываешь, а порой и выше. Скажи там… Извиняй, задержали мы тебя сегодня.
— Ничего. Зато разговор был по делу. Вопросов ты, старик, правда, накидал таких, что и за ночь не обдумаешь. Но одно обещаю тебе твердо — в обкоме о них доложу. Сообща будем думать. А тебе мое категорическое указание — подправить здоровьишко. Плоховато ты что-то стал выглядеть. — И, обратившись к Озерову, добавил: — Давайте отправим Фомича в санаторий. Отдохнуть ему надо.
— Мы давно об этом толкуем. Слышать ничего не хочет.
— Да еще и обижается, — заметила Нина.
— Не надо мне никаких санаториев, — махнул рукой Фомич. — Умереть хочу здесь, дома.
Курганов не на шутку рассердился:
— Э, Макар Фомич, не узнаю тебя. Помнится, партийную дисциплину ты уважал. Нет, товарищи, давайте принимайте официальное решение партбюро и правления — в санаторий его. На полный срок.
Беда скупо, краешком сухих губ улыбнулся и проговорил тихо:
— Спасибо, Сергеич, спасибо. Бывал там, в санатории-то, разок. Понравилось. Но сейчас мне не до морей. А вот о нашем разговоре подумай.
Из правления вышли все вместе. Прощаясь, Курганов еще раз пристально посмотрел на серое, морщинистое лицо парторга Березовки, и сердце его сжалось в тревожном предчувствии.
Глава 3ОТЧАЯННЫЙ ВОЯЖ
Таким сияюще-радостным, возбужденным своего заведующего птицефермой Ивана Отченаша Василий Васильевич Морозов не видел ни разу. Это удивило, озадачило его и обеспокоило. Неужели случилось то, о чем он нередко думал, чего постоянно ждал в тревоге. Председатель «Луча» опасался, что рано или поздно моряк покинет их Крутоярово и исчезнет так же неожиданно, как и появился. Сколько уж времени обитает здесь Иван Отченаш, а корней так и не пустил. А раз так, то любой попутный ветер может унести его, будто перекати-поле. Дело любит? Так он такое дело где угодно найдет, его любой колхоз и совхоз с распростертыми руками возьмет.
Отченаш, с трудом сдерживая широкую бесшабашную улыбку, проговорил:
— Поговорить надо, Василий Васильевич.
Морозов, искоса посмотрев на него, сдержанно, чтобы не выдать беспокойства, пригласил:
— Присаживайся, Ваня. Что у тебя?
Иван положил перед Морозовым рязанскую областную газету.
— Разверните. На второй странице.
— Какой-нибудь ценный опыт? Используем и учтем.
— О Насте там пишут. Понимаете, Василий Васильевич, о Насте. Я как прочел, так и обомлел. Ведь думал, уже все, потерян след, а оказывается, она совсем неподалеку. Надо же такому случиться.
У Василия Васильевича еще тревожнее заныло сердце.
— О чем ты, Иван? Что-то не пойму.
— Да вы посмотрите статью. И снимок. Видите?
Морозов скользнул взглядом по странице. В середине полосы было помещено фото. Пятеро женщин разных возрастов, все в белых передниках, чуть испуганно и недоуменно смотрели со снимка. Видно, очень спешил фотограф, коль не смог дождаться, когда успокоятся прославленные доярки. Под снимком мелким шрифтом пояснялось:
«Этот небольшой дружный коллектив животноводческой фермы колхоза «Приозерный» возглавляет зоотехник Настасья Уфимцева-Степина.
— Теперь-то уж я найду ее, теперь она от меня не скроется. И как это я тогда обмишурился? Почему на Рязанщину не подался?
Морозов хорошо знал эту историю. Знал не только он, а и весь колхоз. И хотя по-доброму, но постоянно крутоярцы подшучивали над Иваном. Особенно женская половина села. Вот и сейчас, когда он шел в правление, стайка женщин, толпившаяся у колодца, не преминула обсудить его.