Курганов не перебивал рассказчика и думал о том, как много в наших селах таких вот умельцев, неистовых, упорных, и как много могут сделать они, коль вовремя поддержать их, помочь, не дать погаснуть огоньку в их сердце.
Катер лавировал по неширокому извилистому руслу, с обоих сторон его обступали высокие шуршащие стены камыша, чередуясь с ним, зеленым пунктиром проглядывали небольшие островки с ивовыми зарослями.
Курганов, заметив, что сын все время сидит молча, спросил:
— Ты что, Михаил, приуныл? Наскучило наше производственное совещание?
— Нет, наоборот, очень интересно. И есть даже один-два небольших вопроса к товарищу Отченашу. Вот гуси и утки у вас вместе живут. Особи, как вы их зовете, разные. Не дерутся они, не враждуют?
— Ну, подерутся порой, не без этого. Потом, живут-то они врозь, утки в своих птичниках, а гуси в своих. На воде только вместе. Да и то, гусь птица гордая, уплывает, где поглубже и потише.
— А из рыбы в этих плавнях что водится?
Отченаш улыбнулся:
— В этих плавнях, Михаил Михайлович, только чертей нет, а остального всего вдоволь. — И уже серьезнее добавил: — И карась, и плотва, и окунь-горбач, и хищница щука резвится. Но эти особи сами разводятся. Карпу же мы помогаем. — Отченаш поднялся, осмотрелся и, снова усевшись за руль, предупредил: — Ну, а теперь держитесь покрепче, входим в залив. Пойдем на полную мощность, чтобы к ухе поспеть.
Катер, выйдя на открытую воду, смело нырял в крутые волны, брызги заливали его плексигласовое лобовое стекло. Но Отченаш вел посудину спокойно, уверенно. Прямо над ними пронеслась утиная стая, за ней еще одна. Провожая их взглядом, Курганов спросил:
— Как думаете, Иван Андреевич, охота будет?
— Должна быть. Утки нынче много.
…Приехали на базу, когда уже малость стемнело. Здесь собралось с десятка полтора охотников из Приозерска, из окраинных сел и деревень. Все были заняты делом. Кто сортировал выложенную из рюкзаков продукцию, кто мыл посуду, кто готовил к ужину стол. Недалеко от избы, на расчищенной от кустарника поляне, над костром висел огромный чугун с ухой. Ее дразнящий запах был так аппетитен, что кое-кто с нетерпением ворчал: ну когда же?
Над ухой колдовал Озеров. Миша Курганов, еле разложив вещи, ринулся к нему.
Николай деревянным половником все мешал и мешал в котле, а один из охотников помогал ему. Он перебирал и мыл петрушку, лук, еще какие-то травы, передавал Озерову, а тот небольшими порциями кидал их в котел. Потом достал из кармана пакетик с черным немолотым перцем и тоже высыпал в содержимое котла.
Младший Курганов смотрел на эти манипуляции как завороженный.
— Что, Михаил Михайлович, освоить хочешь? — спросил Озеров.
— Сравниваю. Мы в школьном лагере тоже уху варили. Но без этих разных приправ.
— Ну, и какова была уха?
— Мечта. Всю съели.
— Молодцы. Но наша будет совсем другой кондиции. Достань-ка из костра головешку побольше.
— А зачем она вам?
— Доставай, доставай быстрее.
Миша притащил небольшую дымящуюся головешку. Подошедший к очагу Отченаш ее забраковал.
— Не годится. Тащи самую большую, и чтобы вся жаром пылала.
Миша выбрал самую здоровую головню и, чихая от ее дыма, притащил к котлу.
— Вот эта подходит, эта в самый раз, — моряк взял головню, сделал ею несколько резких взмахов в воздухе, будто какой-то шаман-заклинатель, и резко опустил в кипящий котел. Головня адски зашипела, клубы пара и дыма поднялись над котлом.
— Вот теперь все в ажуре, — проговорил Озеров и крикнул:
— Бездельники, уху на стол!
Миша с недоумением смотрел то на Озерова, то на моряка и, не удержавшись, спросил:
— А зачем вы ее, головню-то, туда?
— Что, и это вы в лагере не делали? — в свою очередь спросил Отченаш. — Представляю, что за уха у вас была. — И чуть нравоучительно произнес: — Фильтрация, конденсация, пастеризация. А проще говоря, для того, чтобы дымком пахло. Вот сейчас попробуешь — узнаешь, что такое настоящая охотничья уха.
Ужинать было решено на воле. На самом берегу залива стоял большой продолговатый стол, прочно врытый в землю. Весь он был уставлен нехитрой, но аппетитной снедью. Высились пирамидки яиц, алели сочные помидоры, лежало несколько довольно солидных пучков зеленого лука. Две суповые тарелки были полны крупно нарезанным черным хлебом.
Уха действительно была выше всяких похвал. То один, то другой охотник требовал добавки, а младший Курганов подставлял свою тарелку, кажется, уже третий раз. Отец, смеясь, заметил:
— Смотри, Михаил, после такой заправки охоту проспишь.
— Как бы не так. Раньше всех встану.
Все разговоры вертелись вокруг охоты. Будет ли лет? Встал ли молодняк на крыло? Как бы не собрался дождь, а то испортит зорьку.
Отченаш заверил:
— Дождя не будет. Не беспокойтесь.
— А видишь, что на горизонте-то? — показал кто-то на потемневший край неба. — Может к ночи и собраться.
— Нет, не соберется. Слышите, как кузнечики разоряются. А перед дождем они молчат.
Кто-то рассмеялся:
— Я бы предпочел все-таки сводку метеоцентра. Одна примета мало о чем говорит.
— А их не одна, — не сдавался Иван. — Мошка сегодня не садилась на горицвет. К ясной погоде. Да и еще кое-что я заметил.
— В прошлом году мы тоже здесь на открытии были, — стал рассказывать один из охотников. — Отличный лет был, уже к восьми утра норму отстреляли.
— Эх, ребята, — вздохнул кто-то. — На Каспии мне пришлось побывать. Вот где охота…
Миша сидел как завороженный, и, хотя страшно хотелось спать, уйти не мог, так захватывающе интересны были эти охотничьи разговоры.
Курганов-старший сидел здесь же. Он не очень вслушивался в мирно текущую беседу, а весь отдался столь редкой приятной расслабленности. Хорошо было сидеть вот так, ни о чем не думая, ни о чем не заботясь, когда спокойно бьется сердце и нет в нем постоянной тревоги то за одно, то за другое, то за третье. Михаил Сергеевич упоенно наслаждался и прохладой вечера, и чуть ощутимой влагой, что приносил ветер с водной глади, и спокойным неторопливым говором волн с прибрежной осокой, и старыми ветлами, что обрамляли берег залива.
…Мишу Курганова будили всем миром. После долгих усилий это, наконец, удалось. Но он, вновь натянув одеяло на подбородок, пробормотал:
— Я спать хочу. Чего пристали.
— Ничего себе охотник, — рассмеялся Михаил Сергеевич и решительно сдернул с сына одеяло. Парень, однако, просительно канючил:
— Ну, папа, еще немного. Часик. Я вас догоню.
Тогда кто-то из мужчин, подкравшись, плеснул на парня кружку холодной воды. Миша вскочил, ошалело осмотрелся. Все хохотали. Он стал суетливо одеваться, бормоча под нос:
— Издеваются над человеком, а родной отец поощряет. Ну и нравы у вас, товарищи охотники.
— Ружье не забудь, да и патроны на всякий случай захвати, — смеясь, проговорил Курганов и пошел к причалу.
Скоро все расселись в лодки, и катер, взяв их на буксир, глухо, надсадно урча, направился по протоке, держа курс к дальним заводям плавней.
Миша ежился от ветра и брызг, но сон уже прошел, и он донимал соседей расспросами. О стрельбе влет, опережении, о скорости полета чирка и прочем.
Когда его высадили в шалаш, Михаил Сергеевич напутствовал из лодки:
— Главное, не спеши, не пытайся палить по каждой пролетающей птице. Верный выстрел — это на тридцать — тридцать пять метров.
— А коль патронов не хватит, я у тебя возьму. Ладно? Ты ведь в соседнем шалаше будешь?
— В соседнем-то в соседнем, только ты ведь не Иисус Христос, чтобы по воде ходить.
— Ох, черт возьми, я и забыл. Ну, да ничего. У меня все-таки полный патронташ.
Однако через секунду вновь раздался его голос:
— Батя, тут же и сесть не на что. А как же…
— Ну да, забыли тебе кресло или кровать поставить, горе-охотник. Замолкни и тихо жди рассвета. Не проспи только.
…Михаил Сергеевич ловко уцепился за куст ивняка, что обступал его засидку, подтянул лодку ближе к лазу и перебрался в зашумевшее сухими листьями жидковатое сооружение. Повесил на сучок, что потолще, клеенчатую сумку с патронами, притоптал сенцо, что было брошено на пол. Затем достал из сумки с десяток патронов и положил в карманы куртки, чтобы были под рукой, зарядил свою «ижевку» и весь отдался долгому, томительному и в то же время удивительно волнующему ожиданию рассвета, первого посвиста крыльев летящих уток.
Ночь держалась цепко, уходить не спешила. Стояла первозданная тишина. Только где-то в отдалении всплескивала в воде сонная щука да волны залива лениво и монотонно плескались о камыши и кустарники.
Но вот где-то совсем рядом завозилась, пропищала спросонья камышовка — маленькая серо-коричневая птаха. Михаил Сергеевич знал — это предвестница рассвета, — она, просыпается первой и при самых первых проблесках утра уже шныряет по кустам в погоне за мошкой и прочей добычей. Чирк-чирк — слышится то тут, то там ее неугомонный голосок, и гнутся под ее невеликой тяжестью сонные задумчивые стебли камыша.
Постепенно стал изменяться темный покров неба над заливом, словно кто-то стирал с него темные мглистые краски. Звезды, до того полонившие ночное небо, будто по чьей-то команде, одна за другой гасли, пропадали где-то там, в своих космических высях. Скоро над дальним лесом показалась узкая полоса зари. Она медленно, как бы в раздумье ширилась, все выше поднималась по небосклону, окрашивая в розовато-палевые тона причудливое нагромождение кучевых облаков.
«Ну что ж, вот-вот должен начаться лет», — подумал Курганов и, взяв в руки ружье, огляделся. Соседняя стена камыша казалась темной, непроглядной, кусты ивняка выглядели таинственными, пугающими. Но Михаил Сергеевич знал: еще несколько минут — и зарозовеют, примут свои обычные контуры и очертания эти вот окружающие его таинственные островки, водные заводи и протоки.
«Как там наш младший Курганов», — подумал Михаил Сергеевич, и в этот момент над шалашом Миши полыхнуло оранжевое пламя, предутреннюю тишь залива вспорол гулкий, раскатистый выстрел. Довольно скоро за ним последовал второй, третий. Курганов улыбнулся.