Опередить огонь они все же успели.
Скоро почти пятиметровый ров с высоким гребнем земли по правой бровке стремительной линией отсек лесной участок с электроподстанцией и другими постройками и соединился с обширной болотистой ложбиной, наполненной темной хлюпающей водой.
— Теперь, сынок, развернись обратно, пойдем правой стороной, — облегченно вздохнув, проговорил Мякотин. — Вон эти змеиные языки надо в землю вбить и траншею на этом участке малость расширить. А меня потом вон у той ложбинки высади, надо посмотреть, как другие наши герои укрощают красного петуха.
Но до ложбинки, где хотел выйти Мякотин, им добраться не удалось. На пути встало несколько довольно мощных сосен.
— Может, правее взять, — высказал предположение Мякотин. — Хотя там сосны-то не менее крупные.
— Ничего, думаю, прорвемся, — успокоил его бульдозерист. — А то будем мыкаться справа налево.
Машина с угрожающим ревом навалилась на стоявшие на пути деревья. Ее резко тряхнуло, на капот грохнулась поверженная ударом сосна, вершиной своей попав между двумя столь же кряжистыми деревьями, стоящими в пяти или шести метрах в стороне. Водитель дал задний ход, но машина уперлась в пни и корневища ранее сваленных сосен. Он попробовал бросить машину снова вперед, но сосна, лежавшая на капоте, словно крепкий шлагбаум, загораживала путь. Бульдозер оказался в капкане. А в это время шипящий огненный язык, вырвавшийся из-под земли, стал стремительно вылизывать окружающий подлесок, словно радуясь тому, что попали в беду те, кто хотел его уничтожить. Огонь быстро разрастался, подбираясь к машине, дым и гарь заполняли кабину.
— Если огонь дойдет до баков с соляркой, мы взлетим на воздух, — проговорил водитель. — Вы бы выбирались отсюда, товарищ Мякотин.
— Почему это я должен выбираться? Да и как? Мы с тобой как в клетке. Но давай без паники. Попробуй еще раз задний ход. Затем вновь вперед. И смелее, решительнее. Машина-то мощная.
Водитель бросал машину и вперед и назад, мотор ревел на предельных оборотах, но преграда была непреодолимой.
— Выключай мотор. Уходить надо, — решительно приказал Мякотин.
Бульдозерист открыл левую дверь, и в ту же секунду в кабину хлынула волна раскаленного, как в топке, воздуха и багрового от искр дыма. Парень успел захлопнуть дверь, но заряд огненного смрада, видимо, обжег легкие. Он закашлялся, лицо побледнело, покрылось крупными каплями пота. Парень стал задыхаться.
Приподнявшись, Иван Петрович посмотрел в лобовое и боковое стекла — огонь обложил машину со всех сторон и по упавшей на капот сосне змеей подбирался к кабине.
«А ведь сгорим сейчас к чертовой матери», — подумал Мякотин.
Эта мысль о возможном, а скорее всего, неизбежном конце, о такой нелепой, случайной смерти заставила Мякотина лихорадочно искать выход. Правая дверь, около которой он сидел, была намертво зажата распластанными сучьями лежащей на капоте сосны и не открывалась. С трудом перегнувшись через рычаги, Мякотин стал осторожно открывать дверь со стороны водителя. Нового огненного удара не последовало. Иван Петрович уже смелее открыл дверь и стал толкать, тормошить бульдозериста. Еще был шанс выбраться. Парень, однако, был почти без сознания. Петрович стал перебираться через него. Дышать было нечем, движениям мешала теснота. Кое-как Мякотину все же удалось перелезть через водителя и втиснуться в полуоткрытую дверь. Он нащупал ногой подножку подъемной лесенки. Уцепившись левой рукой за кронштейн бортового фонаря, правой стал вытаскивать парня. И вытащил. Но удержать не смог, и оба они сорвались с подножки в дымную горящую хлябь. Она, словно в раздумье, держала их некоторое время на зыбком податливом дерне, потом разверзлась, и последнее, что увидел Мякотин, — это задымленное небо и верхушки сосен с бурой пожухлой хвоей.
В бригаде, что двигалась вслед за бульдозеристом, заметили неладное и бросились к машине. Бульдозер был пуст, а в дымящемся провале люди увидели Мякотина и машиниста. Из провала полыхало жаром. Но несколько человек без раздумий бросились в курящуюся яму и вытащили обоих. Филимонов еще подавал признаки жизни, Иван же Петрович был мертв. Старое, уставшее сердце отказало.
…На вертолетной площадке собрались спешно прилетевшие Курганов и Гаранин, Макеев, Рощин, еще несколько человек.
Курганов смотрел в безжизненное, обожженное лицо друга и не мог сдержать слез, да и не пытался этого сделать. Он несколько раз повторял одну и ту же фразу:
— Петрович, Петрович! Что же ты наделал, дорогой, что же ты наделал…
Смерть Мякотина отозвалась в его сердце острой неуходящей болью, ощущением какой-то холодной, глухой пустоты, и Михаил Сергеевич знал, что это ощущение и эта боль останутся с ним надолго, если не навсегда.
Вертолет взвихрил опавшую листву и хвою, пригнул к земле лесной молодняк и, натужно поднявшись вверх, взял курс на Приозерск.
Если бы Иван Петрович мог сейчас увидеть дело рук своих, он порадовался бы. Широкие просеки, зияющие темной глубиной траншеи и высокий вал из черно-бурой земли обозначились уже явственно и зримо, и было видно, что вот-вот они сомкнутся по всей окружности Бакшеевских и Сестрорецких торфополей в единое кольцо, чтобы стать непреодолимой преградой разгулявшейся стихии.
…Через три дня пожары в Ракитинских лесах были локализованы и потушены. Только смрадная, сероватая дымка еще держалась над полями и перелесками, но скоро северо-западные ветры, пришедшие с Прибалтики, разогнали и ее. И они же принесли в Подмосковье затяжное ненастье.
Глава 6ВСТРЕЧА БЫВШИХ КОЛЛЕГ
Совещание председателей колхозов и директоров совхозов Приозерской зоны закончилось час назад, его участники уже разъехались. Озеров задержался в техническом отделе управления, и, когда вышел из здания, его окликнул человек в кожаном коричневом пальто и шляпе.
— Товарищ, вы не скажете, Курганов и Гаранин у себя?
— Нет. Они вместе уехали. Кажется, в северный куст.
— На ночь глядя?
— Время такое. Уборка.
— Досадно, — проговорил незнакомец и, приглядевшись к собеседнику попристальнее, воскликнул: — Позвольте, вы ведь Озеров?
— Озеров… А вы… минутку, минутку… Олег?
— Точно. Олег Звонов.
— А я и не знал, что вы здесь, в наших краях.
— Да вот пришлось. А вы?
— В Березовке работаю. Приезжал на совещание.
— В Березовке? С тех самых пор? Ну, ты даешь, старик. Что, неудачи заели?
— Почему неудачи? Нет, у меня все в порядке.
— Ну, очень рад. Только, слушай, давай проще… А то — вы, ты…
— Согласен. Давай на «ты».
— Слушай, а когда же они вернутся, начальники-то?
— Ну, думаю, завтра.
— Досадно. Мне надо встретиться и с тем и с другим.
— Они в эти дни будут очень заняты. Партком по траншейной истории готовится. Но для Звонова-то время, конечно, найдут.
— А что это за траншейная история?
— История длинная, в двух словах не расскажешь.
— Так, может, мы устроимся в каком-нибудь злачном месте и посидим. Как говорится, вспомним былое.
— Нет, Олег, не могу. Надо домой. Знаешь что, поедем лучше к нам в Березовку. Ты ведь, как я понял, не на прогулку приехал, а по делу. Материал, видимо, собираешь. Ну так вот и начинай с глубинки, с нашей Березовки. Как моя идея?
— А что, может, действительно к вам нагрянуть?
Озеров уточнил:
— Машина со мной. Только я пару часов задержусь, кое-какие дела в разных организациях провернуть надо, а потом — к нам.
— Через два часа? — Звонов посмотрел на массивные, с браслетом часы. — Заметано. Буду как штык.
Пришел, однако, с изрядным опозданием. От него крепко попахивало спиртным, и весь он был какой-то взбудораженный, шумный, оживленный.
— Ты извини, старик, задержался. Нельзя, понимаешь, нигде показаться — везде Звонов, Звонов, Олег, Олег…
Удобно устроившись в машине и закурив сигарету, Олег требовательно проговорил:
— Ну, а теперь давай, просвещай, информируй, вводи в курс. Как вы тут штурмуете недостатки и препятствия? Как ломаете старое и возводите новое?
— А ты проще изъясняться не можешь? Что тебя интересует? О чем собираешься писать?
— Задание предельно важное: насколько серьезно осознали люди глубину перестроек, реформ, происходящих изменений. Проникло ли все это в их души, в сознание, какое практическое влияние оказывает на жизнь колхозов, совхозов, партийных, советских звеньев. Изучить эту проблему мне поручено давненько, да все никак не мог собраться. То одна поездка, то другая. Шеф наконец разозлился и снял стружку. Зазнался, говорит, игнорируешь, не ценишь доверие и т. д., и т. п. Ну пришлось мне взять ноги в руки. Начинаю с Ветлужщины, но хочу посмотреть не одну, а две-три области. От низов до верха буду двигаться. С вашими деятелями тоже хочу потолковать на эти темы. Согласие Курганова на интервью я заполучил еще при встрече в Ветлужске. Вот такова моя программа. Сечешь? Теперь слушаю тебя. В частности, ты хотел рассказать о какой-то там траншейной истории.
— История, в сущности, простая. До конца августа жара у нас стояла — сто лет такой не знали. Потом дожди пошли, беспросветные ливни начались. Крытых токов, навесов — нехватка. Уборка очень осложнилась. Комбайны, трактора, автомобили тонут в размокшей земле, хлеб весь сырой. Сушить негде, нечем. Чтобы спасти хлеб, в некоторых колхозах решили ссыпать его в траншеи и покрывать плотным слоем трав, толем, рубероидом. Ну, а заготовители шум подняли…
— Почему же?
— Усмотрели в этом вредную, антигосударственную тенденцию.
— Интересная ситуация. И когда же партком?
— Да на днях.
— Обязательно послушаю.
— По-моему, тоже есть смысл.
Олег, помолчав, без видимого перехода спросил:
— А что, Гаранин давно так в гору пошел? Он ведь, я помню, был в МТС, потом в райкоме отделом, кажется, заведовал.
— С характером и с головой мужик. Тут Курганов не ошибся.