— Проект-то хорош, только незаштрихованных клеток многовато. И все-таки шагает вперед деревня, шагает.
Озеров, помолчав, проговорил:
— Не шибко шагает-то. Далеко не все артели оклемались. У нас тоже не все ладно.
— Ну, возможности вам теперь создаются дай бог. Только трудись да богатей.
— Твоими устами бы да мед пить.
— А что, скажешь, не так?
— Думаю, что далеко не так.
— Известно ведь, что крестьянин всегда чем-то недоволен. Психология такая. Вот и ты ее обрел не случайно. И люди у вас какие-то хмурые, неразговорчивые. Без душевного, понимаешь, подъема.
— Ты видел, как дается хлебушек-то? Но не только в этом дело. Это частность, временное явление. Хлеб мы все-таки уберем… И что Березовка недостроена — это ты тоже в точку попал. Разбежались — и стоп. Пятый год ждем от Ветлужского облстроя срубы. Половину поставили, а остальные, говорят, ждите. Своих заказов много. Понимаешь, своих! Мы-то, оказывается, чужие. Ездил я и к ним, и в обком, и в облисполком, а воз и ныне там.
— Ну, организационные неувязки неизбежны.
— Конечно, но многовато их, этих неувязок, стало. И знаешь почему? Из-за разделения села и промышленности. Живем-то на одной земле, под одним небом ходим, вроде одно, общее дело делаем, а стали как бы чужими — это ваше, это — наше, вы сельские, мы городские, промышленные. Странно это все, необъяснимо. А ведь путь подъема села — интеграция сельского хозяйства и промышленного производства.
— Это, знаешь, что-то новое.
— Ничего не новое. Классики марксизма-ленинизма неоднократно указывали, что социализм означает гармоническое соединение промышленности и земледелия.
— Оригинальные мысли у тебя, Озеров. Очень даже оригинальные, — в раздумье заметил Звонов и предложил: — Продолжай. Я слушаю.
— Ты хотел понять, почувствовать, чем живут сейчас люди села, что их волнует и беспокоит? Верно?
— Конечно. За этим приехал и таскаюсь за тобой по такой слякоти.
— Ну так вот и слушай. А надоест — скажи, не стесняйся. Мы народ не обидчивый. Сейчас во многих колхозах острейший вопрос — уход молодежи из села. Некоторые социологи настойчиво доказывают: эту проблему можно решить, расширяя сеть клубов, кинотеатров, библиотек. Все это надо строить. Тут спора нет. Но все же главное не в этом. Надо изменять характер, принципы организации сельскохозяйственного производства. Сам по себе сельский труд привлекателен, приносит удовлетворение своей результативностью. Но для современного человека он должен быть современен и в научно-технической основе своей. Без современных средств производства нынешнюю молодежь увлечь сельским трудом непросто.
— Это все зависит от того, кто и как ведет хозяйство, — заметил Звонов.
— Согласен, но только частично. Если бы причины многих неурядиц на селе крылись лишь в председателях колхозов, устранить их, эти причины, было бы не так уж трудно. Людей умных и опытных найти можно. Но не только в этом дело. Мы вот организовали комплексную бригаду на картофеле. Все получилось отлично. И урожай хороший, и уборку провели в рекордно короткие сроки, и заработок у бригады получился дай бог, а главное — рабочей силы потребовалось втрое меньше. Казалось бы, расширяй эту форму организации труда, применяй ее на всех других культурах. Но… не тут-то было. Нужен определенный набор машин, техники, гарантированный минимум удобрений. Надо в корне изменять систему оплаты труда… Одним словом, перевести все бригады на комплексно-хозяйственный метод пока не можем, не готовы к этому. Наша производственная база, экономика не позволяют.
— Ну так укрепляйте эту свою экономику. Трудитесь лучше, работайте больше. Какие же еще могут быть рецепты от этих недугов?
Озеров вздохнул:
— Все правильно. Но кое-что ты упрощаешь. Не все мы можем, далеко не все. Многое зависит не от нас.
— Ну, уж жаловаться сейчас на малое внимание селу — грешно. Даже слушать странно.
— Я ж тебе рассказываю конкретные факты…
— Ты рассказываешь частности.
— Частности, как известно, составляют общее. Вопросы эти не простые, только смотрим на них мы с тобой, видимо, неодинаково. Вот поездишь, вникнешь в наши дела поглубже, с людьми потолкуешь, может, и согласишься со мной в чем-то. А может, меня переубедишь. Я имею в виду не только хозяйственные дела — в них мы как-нибудь разберемся. Но есть и другие… Ты вот объясни мне, что там у вас на разных парнасах делается? Понимаю, что в Москве-то уж эти споры прошли, бои отшумели, а у нас все еще продолжаются. Комсомолия наша на днях атаковала меня по поводу книги Солженицына «Один день Ивана Денисовича». Разъяснения ребята требуют.
Звонов с недоумением ответил:
— Неужели это непонятно? Книга критикует культ личности, явления, которые он нес с собой.
— Да там не критика, а злопыхательство. Нельзя же, чтобы такие вот книжицы души людей мутили, веру в наше дело подрывали.
Звонов нахмурился:
— Ну, в полемику по этому поводу я вступать не буду, да и тебе не советую. С горы видней.
— Ну, что значит «с горы»? Я пока не слышал, чтобы Центральный Комитет…
— Сам Никита Сергеевич дал добро на публикацию.
— Да? Странно, если действительно так. Впрочем, от ошибок никто не застрахован.
Звонов долго смотрел на Озерова:
— А ты все такой же, Николай. Все такой же…
— Да нет, изменился, видимо. Постареть уж, во всяком случае, постарел. И следовательно, поумнеть должен. А вот, как видишь, многого не понимаю.
Звонов подумал о том, что кругозор деревенского жителя все-таки еще довольно ограничен. Вот даже Озеров, газетчик, человек образованный, с таким опытом, а мыслит примитивно, узко, по старым меркам. Ну что же, это тоже один из нюансов будущего очерка, — заключил он свои мысли и спросил:
— Ты куда Нину Семеновну спрятал? Хотел бы я знать, что она думает по этим проблемам.
— Она в Бугрово подалась. Дела там, да и Алешку навестить надо, он у бабушки гостит. У нас с ней такой распорядок: если я на центральной усадьбе — она в бригадах, если я в дальних хозяйствах — она здесь. Что же касается ее мыслей, то они схожи с моими.
— Ох, хитришь ты, хитришь, Озеров! Прячешь свою княгиню, — в шутливом тоне проговорил Звонов.
Тоже усмехнувшись, Николай ответил:
— Вечером княгиня будет. Хочет тебя какими-то особыми пирогами угостить. Думаю, к бабушке-то за подспорьем каким-нибудь подалась. А сейчас мы пойдем в нашу колхозную столовую. Не все же флорентийские бифштексы уплетать, попробуй наших.
Когда шли по улице, Озерова в окно окликнула какая-то женщина. Хрипловатым, простуженным голосом она спросила:
— Когда зайдешь-то, председатель? Уж сколько раз обещался.
Озеров предложил Звонову:
— Заглянем на минутку. Бабуся очень оригинальная. Самая информированная личность в Березовке. Наверняка за что-нибудь критиковать меня будет.
Они вошли в чисто прибранную избу. Хозяйка, оседлав очками свой сухой, хрящеватый нос, рылась в каких-то бумажках, рассыпав их по всему столу. Не отрываясь от своего занятия, объяснила:
— Я почему приглашала-то, председатель? Видишь, что с избой делается? — Она показала на выгнувшуюся матицу, что лишь узким захватом держалась в проеме стены, потом на выщербленные и рассохшиеся половицы пола, на перекосившиеся окна с треснутыми стеклами. — Где-то у меня тут письмо правления колхоза, тобой подписанное, было. По нему я бы вроде уже в новой хате должна жить.
— Верно, Тихоновна, все верно! Первый же сруб тебе. Это уж точно.
— Спасибо, коли так. А доживу? Как думаешь?
— Что за мрачные мысли, Прасковья Тихоновна. Не похоже на тебя.
— Руками вот маюсь. Ревматизма проклятая замучала.
— К врачам-то ходила?
— Только что пришкандыбала с керамзитового. Полдня держали. Вы, говорит, не наш контингент.
— У нас же с ними договорено. Позвоню им. Обязательно позвоню.
— Да мне уже чуток полегче. В ночную на ток иду, не сумлевайся.
Потом спросила:
— А товарищ-то ваш кто будет?
— Из Москвы, из газеты.
— Вот тебе на! Что ж ты, чудак, не упредил меня? Я бы поостереглась. Нечего нам при чужих свои болячки трогать.
— Ничего. Товарищ Звонов человек свой.
— Ну, коль свой, тогда другое дело. А то возьмет да и ославит нашу Березовку на всю страну. Народ же вон изо всех сил старается. Посмотрите, как хлебушек-то нынче дается. Ну да ничего, авось скоро управимся. Как думаешь, председатель?
— Обязательно управимся.
Прасковья вдруг всплеснула руками:
— Что же это я вас только разговором угощаю? Может, чаю выпьете?
— Спасибо, Прасковья Тихоновна, мы обедать направляемся.
— Я и обед сгоношу.
— В столовой ждать будут, заказывал я. Так что спасибо.
— А ты, сынок, из самой Москвы? Значит, все знаешь. Объясни ты мне, старухе, за что это американцы своего главного жизни лишили? Ну, ладно, это их докука, хотя и жалко, вроде хороший человек-то был. А чего во Вьетнаме они бесчинствуют? И на нас злобствуют, напраслину всякую несут. Забыли, видимо, кто Гитлера-то уничтожил. Как все понять? Рассказал бы, сынок.
Звонов переглянулся с Озеровым и постарался коротко обрисовать старухе международное положение. И так как ссылался на недавние личные встречи со многими людьми на Западе, получилось у него интересно и просто. Озеров тоже с интересом слушал эту незапланированную беседу.
Уже прощаясь, Звонов, кивнув на передний угол избы, где висел портрет Сталина, спросил:
— Что же это вы, мамаша, от жизни отстаете?
Старуха непонимающе подняла голову.
— О чем это вы?
— Да вот, смотрю, портрет Сталина у вас…
— Чту, как по-христиански положено. Сынки-то мои с его именем на супостатов шли, в сырой земле лежат. Так что уж не обессудьте.
Сойдя с крыльца, Звонов проговорил недовольно:
— Плохо вы работаете с народом, Николай. Сколько еще отсталости, непонимания. Ведь не глупая же старуха, нет, далеко не глупая, а нате вам… Где же сознательность-то?