Озеров, чуть помолчав, заметил:
— Ты не суди ее так строго. Ни муж, ни один из ее сыновей с войны не вернулись. А сознательность… она, по-моему, проявляется не в том, какой портрет висит у нее в красном углу, а в том, что эта старая больная женщина в ночную смену, в дождь и слякоть пойдет молотить хлеб.
Потом, легонько толкнув Звонова в бок, Озеров с улыбкой проговорил:
— А беседу ты провел хорошую. Может, соберем завтра в пересменку всех березовцев. Хорошо бы им послушать живое слово, что в мире делается. А? Как смотришь?
— Да я ведь не какой-то там официальный лектор. Но если ты считаешь, что интересно, можно и организовать такой разговор.
Однако в столовой, когда они только что сели, к столу подошла официантка и позвала Звонова к телефону. Через две-три минуты он вернулся и сообщил Николаю:
— Звонили из Приозерска. Из редакции. Москва на связь требует.
— Ну, уедешь утром.
— Уже машина выслана.
…В Приозерске у гостиницы Звонова поджидал Пухов:
— Олег Сергеевич, наконец-то! Я тут уже больше часа дежурю. Виктор Иванович здесь и Корягин тоже.
— А Корягин-то как здесь оказался?
— Постоянно проживает. Пунктом «Заготзерно» заведует.
— А я, понимаешь, в глубинке был, с рядовой массой общался.
— И промерзли, поди. На этот случай банька истоплена.
— Банька? Это прекрасно.
Через полчаса мужская компания уже подходила к небольшому дому, расположившемуся на окраине Приозерска. Приехавших встретила дородная, крупная женщина.
— Как банька-то, готова, Настасья? — с хозяйскими нотками в голосе спросил Корягин.
— Как велели, Степан Кириллович. Пар — прямо-таки чудо.
— Вот и хорошо. Сейчас испробуем. А венички и все прочее?
— Все, все готово, Степан Кириллыч.
Оставив в доме все верхнее, мужчины гуськом по тропе, вившейся меж кустов и грядок, направились вниз, к реке. Там, в углу около забора, уютно устроилась рубленая баня.
Пар оказался действительно удивительным, в меру сухим и впору горячим. Каменка жарко, раскаленно алела, и хватало лишь полковшика воды, чтобы духовитые, жгучие клубы с новой силой взмыли под потолок.
Компания сидела на самой верхней полке парной, покряхтывая от удовольствия, похлопывая себя по оголенным телам, и то один, то другой изрекал что-либо восторженно-одобрительное.
Парились долго, до изнеможения. Окатывали себя холодной водой из шаек и опять забирались наверх… Наконец утихомирились, вышли в предбанник, и, разморенные, красные, как вареные раки, сидели там, закутавшись в простыни.
Корягин пошарил под лавкой, достал кувшин с каким-то густым коричневым напитком.
— Потом, Кириллыч, — слабо запротестовал Удачин.
Корягин разлил напиток и только тогда проговорил:
— Квасок с хреном пойдет соколком. Сами убедитесь. Потом и покрепче будет.
Звонов залпом выпил кружку, остро и вкусно шибануло в нос. Отдышавшись, проговорил:
— Полмира объехал, в семи или восьми морях и океанах купался, знаменитые финские сауны и стамбульские бани испробовал, но такого ощущения не помню. Вот если, сейчас спросить меня — что такое рай? — я без колебаний скажу: баня у Корягина!
— Спасибо, Олег Сергеевич. Рад, что угодил. Вот посидим малость, отдышимся, потом вечерять пойдем. Мы с Пуховым для вас подготовили кое-что.
Стол в доме был под стать банному раю. Даже видавшего виды Звонова и то он поверг в удивление. Здесь были и заливная рыба, и грибочки, и полный ассортимент то ли грузинской, то ли армянской зелени. А Корягин, кроме того, предупредил:
— Кушайте, кому что нравится, но имейте в виду, что там, — он кивнул в сторону кухни, — жарятся утки. И не просто утки, а добытые лично мною и вот Пух Пухычем.
— Ты что, Кириллыч, именинник, что ли? — спросил Удачин, тоже немало удивленный столь обильным угощением.
— Почему именинник? Просто рад встрече с друзьями. Услышал я, что вы объявились в родных краях и что товарищ Звонов тоже в Приозерск прибыл. Вот мы с Пуховым и постарались. Да вы кушайте, кушайте, да и хмельное не обходите вниманием. Часто ли мы видимся-то?
— Да, в этом ты прав, видимся редко, — согласился Удачин и добавил: — Олег хоть по заграницам шастает, а вот что мы друг друга забываем — непростительно.
Его дружно поддержали. Пухов даже пустил малую слезу по этому поводу и изрек:
— А времечко-то идет. Его не остановить, не догнать.
Скоро разговор за столом неизбежно свелся к тому, что больше всего занимало собравшийся кружок, — жизнь Ветлужска, Приозерья, дела и события, к которым они имели то или иное отношение, к людям, с которыми приходилось сталкиваться. Не раз упоминалось и имя Курганова.
Пухов вспомнил, как они недавно в Ветлужске основательно его «пощипали».
— Вертелся Курганов тогда, словно карась на сковородке, — с усмешкой проговорил он. — Я тогда, правда, перебрал малость. И резал правду-матку, невзирая на личность. Но не раскаиваюсь. Ничуть.
— Ну, от этой твоей правды-матки Курганову ни жарко ни холодно, — заметил Удачин. — Он закаленный. Уж какие грозы над ним гремели, а он только гнется, а не ломается.
— Ничего, подождите, еще отольются кошке мышкины слезы, — неприязненно тянул свое Пухов.
— Что тут у вас за канитель с траншеями? — спросил Звонов. — Озеров мне в общих чертах рассказывал, но я что-то не очень разобрался.
— Ну, что касаемо этой истории, я вас могу просветить досконально. Стою, так сказать, у ее истоков, — ухмыльнулся Корягин. — Конфликт зреет масштабный.
— Только не развози, Степан, — предупредил его Удачин. — Ты самую суть.
— А суть проста. Вместо того чтобы зерно государству сдавать, его в траншеи запихивают. Вот и вся суть. И начал это дело мой дорогой зятек — Васька Крылов. А вслед и другие пошли его дорожкой. Судя по всему, нагорит всем. И Гаранину с Кургановым первым делом.
— А им-то за что? — удивился Звонов.
— А как же? Одобрили, санкционировали и даже рекомендовали. По-моему, они очень даже глубоко в них, в этих траншеях, застряли, — не скрывая усмешки, ответил Корягин. — Наш Ключарев завелся так, что плюнь — зашипит.
— А Ключарев — это кто? — спросил Звонов.
— Начальник областного сельхозуправления. Да ты его помнишь. Бывший заведующий райзо в Приозерске. Этот кому хочешь душу вытянет.
— Но все-таки траншеи эти что, действительно глупость? Или разумное дело? — интересовался Звонов.
Удачин, пожав плечами, ответил:
— Если говорить откровенно, то не так уж это глупо. Погода-то действительно идиотская, и лучше хоть часть зерна сохранить, чем потерять все.
Ему сразу же возразил Корягин:
— Не согласен, Виктор Викторович, не согласен. Так можно весь план хлебозаготовок угробить. Не случайно область официально запретила эту авантюру.
Удачин хотел сказать что-то еще по этому поводу, но, увидев заинтересованность Звонова траншейной историей, смолчал. Там, в бане, когда они в парной остались вдвоем, Звонов дал ему понять, что собирается подготовить такие очерки, такие материалы, которые будут иметь всесоюзное значение. Не меньше. Может, эти траншеи ему тоже пригодятся? — подумал Удачин.
Разговор за столом скоро, однако, приобрел мелкий, сутяжный характер, изобилующий личными обидами сотрапезников, и Звонов подумал, что эта беседа вряд ли чем обогатит его будущие материалы. Подумалось сейчас и о поездке в Березовку. Из бесед с березовцами у него сложилось впечатление, что люди как-то не прониклись пониманием значительности того, что сейчас предпринимается для села. Ответы на его вопросы были скупы, немногословны: «Да, конечно, большие дела намечены. Пора, пора поднимать хозяйство. Очень ждем, чтобы в гору пошла деревня». И все. А вслед за этим озабоченность ходом обмолота, сушкой зерна, тревога за его сохранность… И ведь такое же приземленное, ограниченное нынешними, сиюминутными делами настроение и у Озерова, и агронома, и у бригадиров. А ведь они прежде всего должны увлекать людей новыми делами, зажигать их энтузиазмом. Именно на это должны быть направлены усилия всех руководящих звеньев и зоны, и района, и области. Сказать, что это именно так, судя по первым наблюдениям, пока нельзя.
— А что? Это, пожалуй, стержень, опорная точка…
Приятели встрепенулись.
— Что? Что вы сказали, Олег Сергеевич?
— Извините, я тут задумался малость. Создается у меня впечатление, братцы, что люди деревни еще не понимают со всей глубиной новых веяний, что внедряются сейчас на селе. Да и их руководители в этом отношении тоже недалеко ушли. Живут старыми мерками. Может, я не прав, в чем-то ошибаюсь? Не так понял ситуацию?
Корягин тут же подхватил сказанное:
— Мысль истинная. Все дело в руководящем звене. Возьмите того же Курганова. Ну как ему могут нравиться новые порядки? Был тут головой всему — сказал, и все крутилось, вертелось. А сейчас? Ну, секретарь парткома управления. Так что из этого? Колхозы, совхозы, — пожалуйста, руководи. И давай на-гора хлеб. А к другим делам не касайся. Затеяли вон они межколхозный рыбхоз и птицеферму на Крутояровских плавнях. Во все областные организации петиции послали, сами с неделю околачивались в Ветлужске. И пока ни хрена не получается. Сельские инстанции за, а промышленные против.
— Ну и зря они уперлись, — проворчал Удачин. — Дело же выгодное. Ежу и то это понятно.
Но Корягина поддержал Пухов.
— Кому оно выгодно-то? Морозову? Так он и так как куркуль живет за счет этих плавней. А если там еще рыбзавод да птицекомбинат отгрохать, то сгинут плавни. Душу отвести негде будет. Уточки-то, — показал он на стол, — оттуда. Вчера мы со Степаном неплохо поохотились. Правда, утка уже на Каспий ушла. Но десяток мы все же взяли.
— Поди, из морозовских вольеров утки-то, а не с севера.
— Ну, паспорт мы у них не проверяли, — осклабился в усмешке Корягин. — А за вкус ручаюсь. — Затем, посерьезнев, добавил: — Нет, в самом деле северная. Красноголовка да свиязь. А ружье у Пухова такое, что не уйти ей. Покажи, Пухыч, ружьишко-то.