— Ну мы не можем по каждому вопросу бюро собирать. Что-то могут решать и секретари обкома. Решение принято исполкомом с нашего согласия. Если вы не согласны — ставьте вопрос выше.
Курганов пожал плечами:
— Возможно, и придется.
Они сухо попрощались, и Михаил Сергеевич вышел из кабинета.
Мыловаров, оставшись один, долго сидел в раздумье. В глубине души, как человек, хорошо знающий село, он понимал, что Курганов, конечно же, прав. Но сейчас это не имело значения. Из Москвы уже дважды звонили: что да как? Что за траншеи? Есть ли гарантия от потерь? Тоже, значит, обеспокоены. Так что все правильно. Мыловаров досадовал на себя только за то, что, пожалуй, резковато он вел разговор с Кургановым. Но он тоже хорош, тоже за словом в карман не лез. Да и вообще, пусть почувствует…
От этих мыслей Мыловарова оторвал звонок председателя облисполкома Прохорова.
— Владимир Павлович? Как быть с приозерцами? Может, им в порядке исключения разрешить?
Мыловаров нервно ответил:
— Что разрешить? Не выполнять постановление исполкома? Так они и без нашей с вами санкции его не выполняют. Посмотрим, чем это кончится. Если погубят хлеб, то пусть пеняют на себя, прощения грехов им, во всяком случае, не будет.
Глава 8ДЕЛА ЖИТЕЙСКИЕ
Часов в девять вечера Курганову позвонил Гаранин.
— Свободны, Михаил Сергеевич? Могу зайти?
— Давай заходи, коль нужда есть.
Гаранин, войдя в кабинет, с тяжелым вздохом опустился на стул. Положив большие руки на зеленую гладь сукна, он долго не начинал разговор, задумчиво уставившись перед собой. Михаил Сергеевич, отложив в сторону красную папку с почтой, вопросительно посмотрел на Гаранина.
— Слушаю тебя, Валерий Георгиевич. Поди, все траншейная история покоя не дает? — И добавил: — Без ножа режет нас ненастье.
Гаранин, очнувшись от задумчивости, проговорил:
— Я по другим делам, Михаил Сергеевич. Только что звонил совхозный министр. Советовал еще раз обдумать их предложение. Давайте думать вместе.
Курганов пристально посмотрел на Гаранина.
— Раз у тебя наш разговор вызвал сомнения, значит ты не уверен, что поступаешь правильно? Верно я рассуждаю?
Гаранин, помолчав, ответил:
— И так, и не так. Я вновь ответил отказом. Но, сами понимаете, разговор пока идет на уровне ведомства. Уважаемого, значимого, но ведомства. А если он перейдет на Старую площадь? И если мои доводы, что еще не так давно работаю в управлении, что хотелось бы довести до конца перестройку хозяйства, там не признают убедительными. Тогда как?
— А тогда, Валерий Георгиевич, поедете в Москву и будете возглавлять главк Министерства совхозов. — Курганов откинулся на спинку кресла и стал в раздумье рассуждать: — Конечно, министру не откажешь в логичности его поведения, хотя и мне, и Заградину он обещал не настаивать на твоей кандидатуре столь категорически. Но я его понимаю — главк механизации — дело твое и по образованию, и по опыту. Все верно. И все-таки… Понимаешь, Валерий, у меня тут, наверное, не очень-то объективная позиция. Мне просто трудно представить себе, что на наше столь беспокойное управление придет кто-то другой. И хотя понимаю, ничто ведь не вечно под луной, — отпускать тебя, однако, не хочется. Прорех у нас с тобой в совхозах и колхозах еще до черта, хорошо бы их залатать, а еще лучше — ликвидировать.
Гаранин усмехнулся:
— Пока мы их ликвидируем, я как кадр пять раз устарею.
Курганов поднял на него испытующий взгляд.
— Тоже верно, Валерий Георгиевич. И поэтому этот вопрос тебе надо решать самому. Мою точку зрения и позицию обкома ты знаешь, она остается прежней. Но мешать тебе расти было бы грешно. В Центральном Комитете, коль меня спросят, — скажу то же, что сказал тебе, — попрошу оставить на месте. Не сочтут возможным, значит, быть посему. Мы ведь под одним богом ходим, и ты и я.
— С этим ясно, — проговорил Гаранин. — Есть еще одна проблема. Сугубо личная…
— Что-то везет мне на личные истории. Сегодня по пути из колхоза Бубенцов плакался по поводу неразделенной любви, просил совета, как быть! Если бы я знал, как быть в таком случае! А парня жаль. Только как помочь?
— Ну, моя проблема, в сущности, решена, — чуть смущенно улыбаясь, проговорил Гаранин. — Прошу вас с хозяйкой в воскресенье ко мне. Узкий товарищеский ужин по поводу… моей женитьбы.
— Да что ты? Поздравляю. Очень рад за тебя. Кто же избранница?
— Людмила Виноградова. В недалеком прошлом Удачина.
— Людмила Петровна? Знаю, знаю ее. Намучалась она с Виктором-то Викторовичем… Уж не потому ли ты в последнее время в Ракитинский куст частенько наезжал? А в отстающих-то эти колхозы не числятся.
Гаранин обескураживающе развел руками:
— Вы августовскую охоту помните?
— Ваш поход в Клинцы?
— Вот-вот. Он-то и явился началом всех начал.
Курганов шутливо-назидательно проговорил:
— Вот видишь, что значит охота. А ты пренебрегаешь. За приглашение же — спасибо. Будем, обязательно будем. — Потом спросил: — А как у тебя с организацией этого самого ужина? Ведь ты пока бобыль. Может, попросить мою хозяйку помочь? Они ведь знакомы с Людмилой-то?
— Если это ее не затруднит.
— Да что ты. Уверен, что согласится с удовольствием. Она очень обрадуется вашему союзу.
— Решил учесть всеобщую критику. И вашу в том числе.
…То, что Гаранин решил свой семейный вопрос, Курганова глубоко обрадовало. Неустроенность Валерия Георгиевича явно беспокоила его да и многих других сослуживцев Гаранина. Ну что, в самом деле, за жизнь, когда всегда один, без родного человека, ни теплого угла, ни тарелки супа к обеду. И это при его работе, когда день переходит в ночь, а ночь в день, когда на отдых выкраивается всего несколько часов. Над Валерием многие подшучивали, дотошно выспрашивали, почему он при таком обилии невест в приозерских краях никак не выберет себе подругу жизни?
Не повезло Гаранину по этой части. Некая Галя Быстрова, с которой прошли и школьные и студенческие годы, с которой были исхожены тропинки многих московских парков, наперед были выработаны жизненные планы, сама же нанесла этим планам неожиданный удар. По причинам, известным только ей, она изменила свой выбор и уехала с новым избранником куда-то в Африку. Валерия утешила лишь короткой банальной запиской в том смысле, что сердцу, мол, не прикажешь, что человек в своих чувствах не волен.
Родителей у Валерия отняла война, рос он у дальних родственников, и Галина была для него самым близким и родным человеком. Поэтому обида, что нанесла подруга, была особенно тяжкой. Но что было делать? Впасть в уныние, в отчаяние? И это вожаку всех вузовских комсомольцев? Нет, это было не в характере Гаранина. Жизнь, в сущности, только еще начиналась.
Коварство Галины он переживал глубоко, больно, но хлопотливая должность главного инженера Приозерской МТС, на которую его назначили после окончания учебы, не оставляла времени для излишних терзаний. Да и характер Валерия, как и институтские привычки, брал свое. И вот его стараниями около усадьбы МТС появилась волейбольная площадка, в скромном красном уголке появилась кинопередвижка, а в драмкружке репетировались чеховские водевили.
Может, с излишней горячностью, может, несколько задиристо, но в первые же месяцы работы главный инженер восстал против бесконечных тяжб между МТС и обслуживаемыми колхозами. Обид и претензий друг к другу было много — кто-то не платил долги, где-то на поля выходила неподготовленная техника, кто-то плохо заботился о механизаторах, где-то сами механизаторы повели себя как калымщики, пекущиеся лишь о своей выгоде. Все эти «взаимные счета» обсуждались между руководством МТС и председателями колхозов шумно, нетерпимо, с личными выпадами. У Гаранина эти докучливые совещания-перепалки вызывали чувство досады, он видел, что, кроме вреда, они ничего не дают. И он затевает проведение на базе МТС мехколхозной агротехнической конференции, организует межколхозные курсы механизаторов. Немало наделал шума День спайки механизаторов и земледельцев.
Валерий болезненно переживал разобщение, распри и ссоры людей, делавших, в сущности, одно, общее дело, старался, чтобы этих досадных и нелепых проявлений было как можно меньше. Когда же его избрали секретарем партийной организации МТС, эти вопросы его стали заботить еще больше. Но коммунистов на станции было немного, да и те, держась за старые привычки, не очень-то охотно откликались на новшества Гаранина. Валерий мучался оттого, что никак не мог найти какие-то новые, наиболее доходчивые формы работы с людьми, чтобы спаять людей МТС и обслуживаемых колхозов в единый коллектив.
Как-то в Приозерске проходило совещание секретарей сельских партийных организаций. После трех или четырех выступающих Гаранин взял слово… Он в пух и прах разделал и доклад Курганова, и выступавших ораторов.
— Я что-то не пойму, кто сегодня собрался — секретари партийных организаций или хозяйственники? План, план, план! А когда же мы всерьез будем говорить о партийной работе? О том, как с людьми работать? Не знаю, как у других, а у нас делу очень мешает разобщенность людей, отсутствие настоящего товарищеского содружества механизаторов и колхозников, между теми, кто сидит за штурвалами машин, и теми, кто выращивает хлеб. Надо улучшать психологический климат во взаимоотношениях МТС и колхозов. Но вот как это сделать, какими методами? Я не знаю. Из доклада товарища Курганова, как и из выступлений, ничего нового по этому поводу не извлек.
Удачин, сидевший рядом с Кургановым, повернулся к нему и вполголоса проговорил:
— Не туда забирает товарищ. Надо поправить.
— Подождите, давайте послушаем.
Гаранин предложил организовать учебу парторгов, поездку секретарей парторганизаций в Москву на ВДНХ, заявил, что пора думать над тем, чтобы МТС стали центрами, влияющими на все стороны жизни современной деревни.
Когда кончил Гаранин и под аплодисменты сошел с трибуны, Михаил Сергеевич проговорил: