Кржижановский повел Ленина к себе: о таких делах лучше все-таки говорить в кабинете.
— Между прочим, Глеб Максимилианович, Покровский на этих днях к вам не обращался?
— Нет, Владимир Ильич.
— Может, в ВСНХ?.. Гм…
— Не знаю… Пожалуйста, садитесь…
Но Ленин не сел. Заметно волновался.
— Будет ли к съезду план? Успеете?
— Работу ускорю, Владимир Ильич. План к съезду будет.
— Категорически необходимо! Книгу — каждому делегату, — откликнулся Ленин.
Он осмотрел кабинет и замолчал. Все было здесь знакомо: этот стол с книгами и бумагами, эта старая пишущая машинка на высоких столбиках, камин, книжные шкафы до потолка, основательная, рассчитанная на большие комнаты мебель старых времен. Но с каждым разом, казалось, здесь становилось больше книг, рукописей…
— Вам надо помощников, — заметил Владимир Ильич. — Покровский все-таки придет к нам работать…
Глеб Максимилианович ответил не сразу:
— Хорошо бы… Но!.. — Кржижановский рожал плечами. — В «Славянский базар» он тогда не явился, а наш разговор перед его встречей с вами был, Владимир Ильич, весьма коротким и оригинальным…
В апреле этого года Глеб Максимилианович беседовал с инженерами, пытаясь вовлечь их в работу над планом ГОЭЛРО. Встреча происходила в бывшей гостинице «Славянский базар», где размещался ЦК союза строителей: все гостиницы в центре были заняты учреждениями. Инженеры голодали. Порою саботировали. Несколько специалистов пошло тогда работать, за ними потянулись другие… Покровский не то что саботировал, а был подавлен, находился в состоянии депрессии…
— Трагедия, — продолжал Глеб Максимилианович. — Больно смотреть на таких людей.
Ленин не раз думал, что часть умной, одаренной старой интеллигенции в вихре революции погибнет зря. Многим из них Ленин старался помочь, но тем не менее это не всегда удавалось…
— Итак, — продолжал Ленин, — книгу — каждому делегату. Чтобы каждый на месте мог ознакомить с планом ГОЭЛРО других.
Только сейчас Ленин присел, вместе с Глебом Максимилиановичем стал подсчитывать недели, дни… Получалось, что огромный том с таблицами и картами нужно отпечатать за три недели.
— Мы постараемся, — сказал Глеб Максимилианович, — сдать рукопись быстрее, чтобы у печатников…
— Хорошо, — подхватил Ленин. Он подошел почти вплотную к Глебу Максимилиановичу и спросил: — Очень трудно? — и сам себе ответил: — Очень… Легко бывает людям, которые никогда не испытывают такого счастья, как мы с вами. Мы выбрали свое, Глебушка…
Неожиданное «Глебушка» тронуло Кржижановского. Кржижановский молчал: никакие слова сейчас не могли передать его чувств. Собственно, в этих словах был итог их совместного пути и совместной борьбы: быть счастливыми счастьем народа. Здесь и первые дни знакомства в Петербурге; и «Союз борьбы»; и «предварилка»; и ночь на берегу Енисея, когда они на пароходе «Святой Николай», плывя из Красноярска в Минусинск, остановились на пристани Скит, разожгли костер и запели «Смело, товарищи, в ногу»; и Шушенское; и ГОЭЛРО — двадцать пять лет дружбы с этим человеком, которая была для Кржижановского самым большим счастьем в его жизни.
Ленин встал. Сложив руки за спиной, наклонив корпус вперед, прошелся по комнате.
— Ну, Глеб Максимилианович, показывайте, что у вас…
— Владимир Ильич, — предложил Кржижановский, — может быть, сначала чаю? Чай с сахаром… Есть превосходные сухари из черного хлеба и, кажется, даже масло. А вы ведь из дому давненько!
— Соблазнительно! Не откажусь… Но сначала все-таки хоть покажите.
Глеб Максимилианович передал Ленину объемистую рукопись. Владимир Ильич бережно взял ее и медленно прочел:
— «План электрификации России».
18. ДЕРЕВНЯ КАШИНО
Владимир Ильич вместе с Надеждой Константиновной ехал в деревню Кашино на торжественное открытие электростанции.
С утра выпал легкий, пушистый снежок, не успевший даже как следует припорошить черную замерзшую землю, выбелить крыши домов. И, быть может, потому, что снег, собственно, еще не лег, ощутимо чувствовался мороз, хотя он и не был сильным. Он казался каким-то жестким, сухим.
Машина быстро ехала по безлюдному шоссе, оставляя за собой хорошо видимый, редко прерывающийся след от колес. Только в деревнях и на перекрестках — на изъезженных местах — след терялся. Чем дальше от многолюдной Москвы и ее окрестностей, тем реже прерывались две — то черные, то серые — ленты на белом снегу.
Москва все дальше и дальше…
Та самая Россия, которая поглощала дни и ночи Ленина, которая так страшила Уэллса, противников электрификации, которая ужасала многих талантливых и честных людей, сейчас предстанет перед ними. Россия эта лежала не за тридевять земель, а всего лишь в нескольких десятках верст от столицы.
Собственно, Россия эта везде — в Кашине, быть может, лишь проступала нагляднее, — и везде Ленин видел людей, таких же, как он сам.
Такие же и равные… Так он считал, и беседовал с каким-нибудь малограмотным крестьянином полчаса или час, стараясь растолковать ему нечто существенное, что-то уяснить самому…
Когда Ленин думал о бесконечных ходоках и посетителях, знакомых и незнакомых, он с особой остротой чувствовал свою ответственность перед ними. Это чувство ответственности и заставляло его не умиляться тому, что Петр Иванович честно работает на Советскую власть, что Кузьма Сидорович совершил даже подвиг во славу ее, а бесконечно радуясь этому, говорить с ними о делах как с равными и так, чтобы требовательность к себе и к ним во имя достижения общей цели была главенствующей. Но эту требовательность нужно было соразмерять с возможностями человека. С Петра Ивановича можно требовать меньше, с Кузьмы Сидоровича — чуть больше, а с себя — больше во сто крат, чем с тысяч и тысяч людей…
Сельскохозяйственное товарищество крестьян деревни Кашино, что в семи верстах от Яропольца, построило у себя электростанцию.
В Москву была отряжена делегация крестьян пригласить Ленина к себе. Владимиру Ильичу вручили письмо. Старая, расстроенная пишущая машинка, сбитый шрифт, серая бумага:
«КАШИНСКОЕ
С.-Х. ТОВАРИЩЕСТВО
Яропольской волости
Волок. уезда Моск. губ.
Гр. ЛЕНИНУ
УВАЖАЕМЫЙ ТОВАРИЩ
Правление Т-ВА настоятельно сообщает, что 14-го сего НОЯБРЯ состоится открытие ЭЛЕКТРИЧЕСКОГО ОСВЕЩЕНИЯ в селении КАШИНО, на каковое покорнейше просим прибыть, разделить ту радость, которую мы ощущаем при виде ЭЛЕКТРИЧЕСКОГО ОСВЕЩЕНИЯ В КРЕСТЬЯНСКИХ ХАЛУПАХ, о котором при власти царей крестьяне не смогли думать. Ваше присутствие весьма желательно.
ПОРЯДОК ПРАЗДНИКА
1) Прием гостей от 7 часов утра в доме бр. З. и К. Кашкиных
2) В 4 часа митинг с оркестром музыкантов и пением «Интернационала»
3) В 6 часов вечера обед
4) В 8 часов вечера балет молодежи деревни с участием струнного оркестра».
Далее шли подписи председателя правления и членов комиссии по устройству праздника.
Письмо тронуло Ленина. Владимир Ильич обещал непременнейше приехать, если только не случится особенно неотложного дела. Он знал, что приедет. Слишком значительна эта встреча. Ведь никто не заставлял кашинских крестьян строить электростанцию. Значит… Значит, необходимость и возможность электрификации не такие уж недоступные понятия, значит, самодеятельность масс, о которой столько думал, реальный фактор… И это «если» было сказано ради абсолютнейшей точности, все из-за того же всепоглощающего чувства ответственности.
Кашина Ленин не знал и поэтому подробно расспросил делегатов, как туда ехать, чтобы облегчить задачу Гилю («Гиль наверняка тоже не знает!»). Маршрут тотчас набросал на пригласительном письме:
«От Волоколамска по шоссе через Щекино — Путятино, от него вправо по шоссе около 1 ½ верст Кашино».
Письмо — в карман: сегодня двенадцатое, а четырнадцатого празднество.
…Проехали Путятино, взяли вправо от шоссе, вроде должно бы уже появиться и Кашино…
Вот, пожалуй, и оно… Крестьянин, мальчишка в огромнейших валенках, всадник на сивой лошади — все, повстречавшиеся за какие-нибудь десять — пятнадцать минут, все стремились туда, вперед, и все — по-праздничному оживлены…
Кашино!
Пройдет несколько минут, и он, Ленин, увидит людей, которые не только поняли главное, от чего сейчас зависит успех новой жизни, но и сумели сделать для нее нечто, пусть и малое по своим масштабам, но практически необходимое и принципиально важное…
Впереди, в новеньком оранжевом, видно, только что дубленном полушубке, по-хозяйски уверенно шагал старик в больших рукавицах.
Владимир Ильич открыл дверцу, машина попридержала ход и, поравнявшись с прохожим, остановилась.
— Товарищ…
Старик обернулся и тоже остановился.
— Скажите, пожалуйста, где собираются крестьяне на торжественное собрание? И где сама станция?
Прохожий махнул рукой вперед, не очень внимательно посмотрев на человека в шапке, высунувшегося из широкой дверцы машины:
— Сам иду на праздник…
— Тогда садитесь, пожалуйста! Подвезем…
Старик степенно раздумывал: а стоит ли ему садиться? Влезать… Вылезать… И человек незнакомый: кто-нибудь из уездного или губернского начальства… Кто его знает, что за персона… Неудобно стеснять… Прохожий все еще не решался, хотя никогда не ездил в машине, а проехаться любопытства ради — хорошо бы, и очень… Когда еще набежит такой счастливый случай?..
— Садитесь, товарищ, не стесняйтесь! — снова пригласил Ленин.
В голосе — уважение и приветливость.
Старик решительно надвинул на лоб шапку и подошел к машине.
— По частям сюда укладываются? С головы, что ль, начинать? — проговорил он явно от смущения.
— С головы, с головы, — подтвердил Ленин и помог старику усесться.
Машина наполнилась кислым, острым запахом овчины.
Утвердившись на сиденье, дед покачался на нем, пробуя упругость, и откинулся на спинку, напряженно прямой.