Делегаты, разбившись на группы, оживленно беседовали. Страна вступала в новую эпоху, и ощущение этого в той или иной степени коснулось всех… Не борьба с Деникиным и Колчаком на уме, а лампочка в хате, техника, которая придет на помощь народу, до сих пор добывавшему хлеб свой потом своим…
Владимир Ильич подошел к группе товарищей, окруживших Кржижановского.
Глеб Максимилианович всегда говорил о чем-нибудь интересном, а если касался науки и техники, то рассказывал о последних открытиях или делал свои прогнозы. В январе Владимир Ильич в одной из его статей об электрификации прочел высказывания о том, что «открываются ослепительные перспективы в сторону радиоактивных веществ».
Сейчас Глеб Максимилианович рассказывал об основных положениях теории относительности Альберта Эйнштейна так, как он уяснил их себе. Известная шутка, будто теорию Эйнштейна, это величайшее открытие века, по-настоящему могут понять всего несколько человек в мире, не была лишена оснований. Постижение ее требовало определенного уровня знаний современной физики и математики, способности мышления абстрактными категориями.
Владимир Ильич вслушался.
Давно, во время работы над своей книгой «Материализм и эмпириокритицизм», он не мог сразу и достаточно ясно представить себе беспредельность вселенной. «Ну а там дальше что? — требовало привычное мышление. — А там, за этой галактикой, а за той? Ну еще одна галактика, множество звездных систем, ну а за ними? Где же граница: кончается мир небесных тел и начинается пустота? Нет ее, этой границы, и нет ее, этой пустоты…»
Сейчас Ленин внимательно слушал разговор о достижениях современной науки.
— Свойство тел и их пространственно-временные отношения, — продолжал Кржижановский, — теория ставит в зависимость и рассматривает в зависимости от их механического движения.
Он перешел к принципу относительности и принципу постоянства скорости света в вакууме, являющимися исходными положениями теории Эйнштейна.
Ленин слушал, наклонившись вперед, откинув полы люстринового пиджака и охватив руками бока.
Необыкновенное время!
Все, о чем мечтали века, и даже не мечтали, а грезили, сейчас казалось возможным. Сама революция была беспредельной, и то, что совершено, лишь начало чего-то еще большего. Ее победа окрыляла, кружила головы. Многие, у кого захватило дух, стремились сделать что-нибудь для нее и непременно «в мировом масштабе».
Хотелось немедленно все перевернуть, чтобы сразу же добиться победы везде и всюду. Все богатства, накопленные человечеством, должны быть тотчас отданы массам. В 1918 году книгоиздательство Петроградского совдепа кроме книг Маркса и Энгельса, вождей революции, печатает книги К. Каутского, П. Лафарга, Ф. Меринга, В. Либкнехта, Т. Кампанеллы, Т. Мора. А издательство «Всемирная литература» начинает выпуск библиотеки в 2500 томов — сочинений писателей многих стран и народов. Казалось совершенно необходимым издание Костера и Петрония, Д’Аннунцио и Ахилла Татия Александрийского, Байрона и Эрнста Теодора Амадея Гофмана. Казалось, все это будет немедленно усвоено рабоче-крестьянской массой, хотя немногие из этой массы читали Пушкина и Толстого, а большинство не брало в руки даже букваря…
— Мы, пожалуй, на пороге нового и невиданного скачка в развитии науки и техники, — говорил Кржижановский. — Занимается заря новой цивилизации. Теория относительности, развитие самолетостроения… Электротехника подводит нас к внутреннему запасу энергии в атомах… А космос? Из области, облюбованной лишь писателями-фантастами, он станет областью практической деятельности ученых и инженеров.
Ленин слушал.
Люди мечты, вбиравшей всю жизнь, люди ежедневного и многим незаметного подвига всегда — и раньше и теперь — стояли рядом, если даже и работали за тридевять земель. Они справятся со всеми трудностями, и с теми, которые так тревожили Покровского и художника Озерова… И все же, неужели только нафантазировал и этого человека с мечтой о звездах придумал?.. Но разговор глубоко задел его, и Владимир Ильич высказал свои мысли о космосе.
Неподалеку от Ленина стоял большевик художник А. Е. Магарам. Он записал одну из фраз Владимира Ильича:
— Вполне допустимо, что на планетах солнечной системы и других местах вселенной существует жизнь и обитают разумные существа.
Михаил Иванович Калинин вскоре позвал всех на сцену.
24. СОБЫТИЯ МНОГИХ ДНЕЙ
Прошел съезд. Прошло много заседаний Совнаркома и Совета Труда и Обороны. Часть из них была посвящена практическим вопросам осуществления плана ГОЭЛРО.
…Через некоторое время Владимир Ильич заболел и по настоянию врачей и ЦК партии уехал в Горки. Работал он и здесь, лишь иногда по особенно важным делам приезжал в Москву.
Непривычно размеренно шли дни: врачи, режим, удаленность от столицы.
Но был телефон, газеты, самокатчики. Никто не знал — может, только Надежда Константиновна и сестра, — никто не знал, с каким нетерпением ждал он нарочного из Москвы. В снежной ватной тишине в определенный час вдруг слышался слабый треск мотоцикла. С каждой минутой он становился все громче, громче, и вот уже частые выстрелы мотора рядом, птицы с криком взмывают с деревьев в небо — самокатчик подкатывал к подъезду дома. Почти ежедневно Владимир Ильич просматривал записки, протоколы… На отрывных листочках из блокнота делал замечания, самокатчик отвозил их с присланными бумагами в Москву. Какое это наслаждение — работать!
У всякого человека, если он даже и не подошел к жизненному пределу, есть пора, о которой он вспоминает, как о самой светлой. Конечно, ею всегда, на всю жизнь, остается восприимчивое детство, глубоко впитавшее первые впечатления бытия, как тщательно подготовленная сырая штукатурка впитывает свежие краски фресок… Конечно, и первая или единственная любовь… Но Ленин часто вспоминал годы труда в своем кабинете, заседания Совнаркома и СТО. Напряженно, но интересно шла работа, подчас тяжелая, в тревожной обстановке. А ведь бывали на заседаниях и противники, и заблуждавшиеся, и путаники…
Среди других вспоминался небольшой эпизод. Обсуждалась смета на организацию торфоразработок. Кое-какой опыт в этом деле уже был. Но вот бараки… бараки… Какова стоимость этого сооружения? Истинная стоимость, а не взятая с потолка?
Ленин заглянул в смету Главторфа: постройка одного барака исчислялась в четыре тысячи рублей. Но много это или мало? Незаметно для себя приложив руку к губам, Владимир Ильич задумчиво посмотрел в конец стола: много или мало?
Представитель Наркомфина уверенно доказывал:
— Мы все должны научиться экономить государственные, народные денежки, товарищи. Четыре тысячи рублей — это как раз вдвое больше, чем надо. Настаиваю на двух тысячах.
Да, боек… Верные, надежные слова. Экономить государственные деньги, безусловно, надо… Но не чересчур ли боек во вред делу?
Пока наркомфиновец говорил, Ленин быстро писал записку представителю Главторфа, спрашивал (ответ нужно было получить до голосования), строил ли он когда-нибудь бараки, твердо ли знает, что надо именно четыре тысячи рублей?
Ответ пришел быстро: «строил, твердо знаю — четыре тысячи». Отложив записку в сторону, Ленин спросил представителя Наркомфина:
— Простите, вы когда-нибудь строили бараки?
— Я? — удивился работник Наркомфина. — Нет, никогда не строил. — Он даже и не подозревал, что такой вопрос мог кто-нибудь ему задать. «Бараки! Подумать только! Бараки!» — Не строил… Нет… Нет…
— Вопрос о бараках ставлю на голосование, — сказал Ленин. — Есть два предложения. Первое — товарища, который строил, — Ленин подчеркнул это слово, — бараки: дать четыре тысячи рублей. Второе — товарища, который не строил бараков: дать две тысячи рублей на барак.
Сейчас Ленин подчеркнул «не строил». В зале послышался смех: исход голосования был предрешен. Представитель Наркомфина, сконфуженный, покраснел. Что ж, поделом! В следующий раз те, которые «не строили», не будут с таким апломбом спекулировать на экономии… Проголосовали за первое предложение.
— Переходим к следующему вопросу…
Дальше, дальше, все дальше! Через тысячи дел к цели… Через часок-полтора примчится самокатчик. Что-то он привезет нового? Много ли?..
Зимние Горки были особенно тихи. Снег, заваливший парк, утопивший дом, флигель и хозяйственные постройки, преобразил усадьбу. Глубокий покой и тишина, располагавшие к размышлениям…
Ленин часто гулял, иногда брал лопату и расчищал дорожки. Это занятие нравилось ему всегда: он не упускал возможности поработать лопатой и в Симбирске, и в Кокушкине, и в Шушенском…
Однажды Владимир Ильич встретил Васю. В распахнутом пальто мальчик стремглав пробежал мимо, таща за собой санки. Обернувшись, крикнул:
— Здравствуйте, Владимир Ильич!
— Здравствуй, Вася. На горку?
— Ага! На горке катаемся…
Владимир Ильич заметил, что Вася подрос, повзрослел, пальтишко стало коротковатым, узким в плечах. Время шло!.. Размеренно и неостановимо вращался земной шар, менялись времена года, в бесконечность уходили месяцы, недели, дни и с ними частицы жизни… Пятьдесят второй год!..
— Спеши, дружок…
Мальчик побежал, отчаянно работая ногами в валенках, из-под которых летели брызги снега.
Ленин остановился.
Отсюда ему хорошо была видна горка, черные фигурки ребятишек, слышны были их крики и смех… Какое веселье!.. Хотелось пойти и прокатиться с горы, как в детстве, выставив вперед ноги и уцепившись за поводья.
…Кто знает, когда ему еще доведется покататься на санках… От этого никуда не уйдешь: головные боли, бессонница… Даже близкие не знают, быть может, только догадываются, как жестоко прихватывает его порою недомогание, какие мысли приходят ему в голову…
Владимир Ильич вернулся домой. Посвежевший, бодрый, он стал просматривать доставленную почту. Газеты, бандероли, письма… В присланных на просмотр бумагах промелькнула среди других знакомая фамилия. «Кавлетов!.. А этот в связи с чем? Уволили? Наказали?» Речь шла о нем не прямо, а косвенно, но все же можно было понять, что Кавлетова повышают…