И не будем забывать про Джорджа Мартина. Он, хоть и стар, но жив и грозится дописать две недостающих книги. И вполне возможно, в этих книгах все будет не совсем так или совсем не так. Более того, поскольку завершать свою эпопею он будет уже зная финал сериала, в его власти как намеренно приблизить книгу к фильму, так и намеренно развести их сюжетные линии. В последнем случае торжество учения Мейясу будет особенно впечатляющим.
Впрочем, что запутывает людей в философском плане, то может быть полезно в плане коммерческом. Лет через пятнадцать можно будет переснять сериал заново, на этот раз «точно по книге». А это – новые сборы, новые гонорары и новые споры фанатов и ненавистников.
Ахиллес и Тортилла
Михаил Харитонов.Золотой Ключ, или Похождения Буратины
Том 1. Путь Базилио
Том 2. Золото твоих глаз, небо ее кудрей
Японец восемь лет загружает на YouTube видео с уличными котами, которые никто не смотрит.
И воздам им прежде всего за неправду их и за сугубый грех их, потому что осквернили землю Мою, трупами гнусных своих и мерзостями своими наполнили наследие Мое.
Принято считать, что повесть О. Генри «Короли и капуста» названа по тем двум словам, которых в ней нет. Если бы мы по этому принципу захотели назвать новый – и продолжающийся – роман Михаила Харитонова, то мы прошли бы долгий путь разочарований, выбились бы из сил и в итоге оказались бы в тупике, глухом, как пень, поскольку в этом романе есть абсолютно все – включая и королей с капустой, – а если чего нет, то непременно появится. Только подумаешь, например, что в нем нет покемонов, как тут же из кустов выкатывается какой-нибудь пикачу, ярко показывает себя и скрывается от нас навсегда. Мол, знай наших.
Впрочем, перед нами и не стоит задача как-то этот роман называть, поскольку у него уже есть авторское название: «Золотой Ключ, или Похождения Буратины». Название, вроде бы с детства нам знакомое, но какое-то искаженное, покоцанное. Иными словами, мутировавшее, генно-модифицированное. Оно-то и задает тон всей книге.
Вообще-то, прочтя две тысячи страниц этого повествования, еще далекого от финала, я так и не решил, стоит ли рекомендовать его читателю. Иногда мне хочется сказать: люди, бросайте свои дела, немедленно погружайтесь в бурные (и не всегда благовонные) воды фантазии автора, в пучину его вольного языка, не стесненного оковами приличий, формата, цензуры, да и существующих словарей. В другой же раз так и тянет воскликнуть: не читайте вы эту едкую мутоту, у вас же не так много свободного времени, лучше посвятите его реальной жизни: погуляйте на свежем воздухе, сходите с детьми в зоопарк, покушайте каких-нибудь вкусняшек. А сих страшных снов про писюндр и гнидогадоидов – не знайте.
Наверное, это зависит от отношения к этой самой реальной жизни, колеблемого перепадами настроения. Иногда она мне кажется прекрасной и полнокровной, а иногда – довольно стесненной и не вполне настоящей. Как сказал бы автор, суклатыжей или фунявой. И тогда – ничего не поделаешь – хочется сбежать от нее в какую-нибудь книжку, желательно подлиннее. А вот, кстати, и она.
Я, впрочем, один раз уже высказался в пользу романа, выдвинув его первый том – «Путь Базилио» – на премию «Национальный бестселлер». Как честный человек, я должен привести без сокращений свою невеликую аннотацию:
«Это довольно пространный текст, к тому же заявленный автором как первый том более крупной вещи, но я не нашел в нем скучной страницы, которая отбивала бы у читателя желание читать дальше. Здесь переплетаются киберпанк и эротика, философская сказка и социальная сатира. Здесь обыгрываются явления массовой культуры и интернет-сленга. Здесь сталкиваются Рабле и Свифт, Уэллс и братья Стругацкие, Пелевин и Сорокин, Пратчетт и, разумеется, А. Н. Толстой, по следам которого написана эта книга. Здесь создан собственный мир и в то же время дана энциклопедия современной русской и нерусской жизни, так что перед прочтением основного текста книги, быть может, было бы полезно прочесть приложенный к ней словарь понятий и терминов».
Я бы добавил имен. Например, трудно умолчать о влиянии Николая Гоголя (благодаря которому у романа нет второго тома, а есть вторая книга, за которой следует третья часть), Льюиса Кэрролла (который закономерно приводит лису Алису в кроличью нору – или то, что в романе служит ее заменой), и Михаила Булгакова (который не раз упоминается открытым текстом). А впрочем, имя источникам вдохновения автора – легион, и он в этом с удовольствием признается.
Однако я, будучи неопытным маркетологом, совсем забыл отыскать в книге и эффектно сформулировать ее главную особенность, ее УТП – уникальное торговое предложение. Подумав, я скажу вот что: эта книга очень похожа на своих персонажей. Если хотите модное слово, то вот, пожалуйста: она им конгруэнтна. Более того, она и есть главный персонаж самой себя. Роман о трансгенных существах сам оказывается чудовищным трансгенным существом – или, может быть, о литературных произведениях уместнее было бы сказать «трансмемное»? Нечто вроде полуживотного-полудерева, которое тянет к читателю многочисленные щупальца, хоботки, хелицеры, мокро хлюпает своими ротовыми отверстиями и срамными губами, расположенными в самых неожиданных местах тела, и непрерывно извергает из своих многочисленных маток все новые и новые сущности разной степени уродства на глазах у потрясенного и обезбритвленного Оккама.
Михаил Харитонов, сам себе Институт трансмемных исследований, работает по той же технологии, по которой в романе сделан его заглавный герой Буратина: берется генетическая (меметическая) основа сказки А. Н. Толстого, подвергается ребилдингу в жанре постапокалипсиса, прошивается порнофанфиком и полируется выжимками и вытяжками из множества других книжек, песен и мультфильмов, пущенных ради этого дела на препараты.
Но если из вышесказанного вы сделаете вывод о том, что «Золотой Ключ» – революционное, новаторское произведение, то вы будете в корне неправы. Эта книга написана в высшей степени традиционно, и не случайно автор время от времени переходит на интонацию старомодного плутовского романа. Эта книга всецело принадлежит уходящему, а вернее сказать, шумно и не вполне успешно изгоняемому из нашей жизни духу постмодерна – но ведь в практическом, непосредственно-жизненном смысле мы с вами и не знали иной традиции, кроме традиции постмодерна. И хотя всем нам время от времени теоретически хочется прочитать что-то светлое, чистое, незамутненное, не смешанное и тем более не взболтанное, инстинктивно мы ждем от литературы именно того, что предлагает нам «Золотой Ключ»: блеска культурологической игры, радости узнавания старых знакомцев, удовольствия от взлома не очень сложных шифров и трепетного предощущения призрачных откровений.
Правда, всего этого у Харитонова очень, очень много. Избыточность, многословность романа даже его поклонники иной раз отмечают с сожалением, а уж противники вцепляются в эту его черту ядовитейшим образом, видя в авторе то ли оголтелого графомана, то ли и вовсе больного извращенца.
В самом деле, Харитонов как будто бы старается любой ценой продлить текст: всячески запутывает траекторию движения уже существующих персонажей, постоянно вводит новых, как бы и не нужных для развития основной истории, уснащает текст несметными подробностями, дотошно описывает все, на что падает его взгляд, прививает к чахлому древу сюжета мощные ответвления, к этим ответвлениям пишет отступления, а к отступлениям – исторические справки и энциклопедические экскурсы. Титаническая драма автора, чей горшочек постоянно варит все новые и новые партии все той же похлебки, впечатляет не меньше, чем сама фабула романа. А и правда, зачем же он это делает? Поскольку уже из авторского предисловия любому непредубежденному читателю становится очевидно, что Михаил Харитонов – дьявольски умный человек, уверенно владеющий словом, не может быть, чтобы на то была только его безусловная, нестесненная воля. Есть, видимо, и некоторые обстоятельства. Говоря словами самого автора, «это такое испытание. Которое надо пройти. Или наказание. Которое надо принять».
Версий тут может быть несколько.
Версия первая. Михаил Харитонов сидит в тюрьме. Он Эдмон Дантес, узник замка Иф, а вместо аббата Фариа у него ноутбук депутата Пархачика, Сундук Мертвеца. Чтобы не сойти с ума и не потерять счет дням, он каждый день отмечает вместо зарубки новой страницей романа.
Версия вторая. Михаил Харитонов – это новая Шахерезада. Он живет до тех пор, пока течет его рассказ. Если он замолчит, его казнят. Поэтому каждую ночь длится эта текстуальная ураза: нужно говорить что угодно, как угодно, лишь бы не дойти до финала. Ахиллес не должен догнать черепаху Тортиллу.
Версия третья. Михаил Харитонов – религиозный подвижник, писательство – его схима, его вериги, а его словоохотливость – на самом деле родственница умного делания, молчаливого моления исихастов.
Версия четвертая. Михаил Харитонов находится в аду, в Тартаре. Писательство – наказание, прописанное ему богами. Каждое утро, в 9.00, он вкатывает на гору тяжелый валун очередной главы, и ровно в 18.00, по окончании рабочего дня, валун скатывается примерно в ту же точку сюжета.
Существует и пятая версия, но за рабочую мы примем именно четвертую. Ибо ад – это и есть место действия романа, а также место обитания его персонажей. Причем это, по внешнему виду и аромату, не ситуативный ад, который, по Витгенштейну, есть «то, что случается». Это ад субстанциальный, сложенный из таких элементов, из которых ничего неадского просто не соберешь ни в Институте трансгенных исследований (ИТИ), ни где-то еще. То есть выход из него, может быть, и есть, но не для тех существ, которые его населяют. Им в дивном новом мире точно ничего не светит.