ологи – и ничего хорошего он в них не обнаружил. Заглянув в ужасное будущее, Нобель переписал свое завещание и тем самым переиграл свою посмертную репутацию. И до сих пор каждая врученная премия прославляет не только имя лауреата, но и имя ее создателя, которого нет в живых уже более 120 лет. «Помянут меня – сейчас же помянут и тебя». Для русских самый яркий пример эффективных инвестиций в бессмертие – Павел Третьяков, для всего мира – Альфред Нобель.
Нобель стал одним из самых заметных космополитов, глобалистов своего времени. И не только потому что он родился в Швеции, жил в Петербурге, учился в Америке, зарабатывал деньги в Баку, а умер в Италии. В эпоху первых надежд на мир без войн и неуклонный прогресс цивилизации, первых ожиданий «конца истории», столь же тщетных, как и нынешние, он сумел создать прочную институцию для всего человечества, пережившую две мировые войны и полный крах привычного ему порядка. В этом его можно сравнить, например, с Пьером де Кубертеном, основателем современных Олимпийских игр.
И вместе с тем Нобель оказался величайшим патриотом Швеции. Со временем это становится все очевиднее. Швеция – маленькая страна, в ней живет всего 10 млн человек. Когда-то она была агрессивной державой, наводившей страх на добрую часть Европы, потом скатилась во вторую лигу, но все же оставалась заметной в разных областях жизни. Однако даже за последние десятилетия мы видим, как слабеет способность Швеции заинтересовать собой человечество. Модные мифологемы прошлого – «шведский социализм» и «шведская семья» – порядком поблекли. Из двух шведских автомобильных брендов один (Saab) прекратил существование, второй (Volvo) был продан китайцам. Золотой век шведской литературы (Сельма Лагерлёф, Астрид Линдгрен, Тумас Транстрёмер) и шведского кино (Ингмар Бергман) уже позади. Для шведской поп-музыки (ABBA, «Армия любовников») тоже все уже главным образом в прошлом, и даже замечательная певица Малена Эрнман сошла со сцены, уступив место в лучах славы своей дочери Грете Тунберг, которая в конечном счете вряд ли улучшит репутацию своей северной родины.
Шведам остается утешаться тем, что стабильный класс показывают их хоккеисты, а торговая сеть IKEA, детище Ингвара Кампрада, тоже человека с небезупречным прошлым, гордо демонстрирует цвета шведского флага и распространяет аромат шведских фрикаделек на всех континентах. А между тем давно умерший Нобель рекламирует родную страну не хуже недавно покинувшего этот мир Кампрада. Ведь Нобелевская премия может быть присуждена гражданину любого государства и дается, скажем, американцам куда чаще, чем шведам, но присуждают-то эти премии шведские академики (за исключением Нобелевской премии мира, которой Нобель поделился с норвежцами). Шведы решают! Именно из Стокгольма в октябре каждого года звучит голос, возвещающий, кто у нас в мире самые большие молодцы в области физики, химии, медицины/физиологии и литературы. А мог бы – из Брюсселя или из Лиссабона, если бы в Бельгии или Португалии, тоже не очень больших странах, в свое время нашелся свой Нобель. Однако же Нобель был шведом, и Швеции повезло.
Желающие могут порассуждать о природе «мягкой силы», про которую много говорилось в последние годы. Например, почему Россия, потратив 50 млрд долларов на сочинскую Олимпиаду, получила не только нулевое приращение «мягкой силы», но и источник позора? И в то же время инвестиции Нобеля, на несколько порядков меньшие по размеру, оказались настолько эффективными, что до сих пор обеспечивают его родину ресурсом «мягкой силы». Вот урок и вызов для тех наших миллиардеров, иных больших и сильных людей, которые тоже задумываются о покупке бессмертия. С одной стороны, купить его вполне реально, и это хорошая новость. С другой же – от инвестора тут требуются способность видеть вещи поверх сиюминутных границ и вкус к долгой игре на временном поле, выходящем за рамки человеческой жизни.
Нобелевскую премию по литературе широкая публика обсуждает охотнее, чем научные премии. Причины этого очевидны.
Во-первых, такой тонкий момент, как справедливость присуждения премии за научные достижения, могут оценить лишь специалисты, а их не так много. То ли дело литература, вещь как бы общепонятная, о которой с удовольствием судят даже люди, чтением книг себя особо не утруждающие.
Во-вторых, современная наука – дело дорогостоящее, а потому узок круг стран, чьи ученые могут претендовать на эту награду. Скажем, современная Россия в этот круг входит довольно условно; в свое время мы очень гордились «нашими» физиками Геймом и Новоселовым, лауреатами Нобелевки 2010 года, но на тот момент нашими их можно было назвать с большой натяжкой.
А вот Нобелевка по литературе – более демократичная институция, открытая для претендентов из самых разных стран мира, и хотя носители английского языка лидируют и здесь, в принципе автор может стать лауреатом, даже если он пишет на каком-нибудь экзотическом языке, вроде исландского или бенгали.
В этом году награду в литературной номинации публика ждала с удвоенным вниманием – по крайней мере та ее часть, которая помнила скандал прошлого года. Этот скандал, не столько сексуальный, сколько коррупционный, привел к отставке сразу пяти членов Шведской академии, включая ее секретаря Сару Даниус, по странному совпадению тихо скончавшуюся в относительно молодом возрасте в течение нобелевской недели этого года.
В результате академия лишилась кворума, и вручение премии пришлось отменить – невиданный случай со времен последней мировой войны. Казалось, что скандал похоронит премию навсегда, однако посмертный авторитет Нобеля оказался сильнее шашней и корыстных делишек современных шведов.
Итак, 10 октября было присуждено сразу две литературных Нобелевки – за текущий год и за прошлый. Как вы знаете, ее получили польская писательница Ольга Токарчук и австриец Петер Хандке.
С точки зрения русского читателя Токарчук – типичный нобелиат последних лет. Прежде всего это выражается в том, что ее практически никто у нас не читал. «Ой, а кто это?» – типичная реакция читающего россиянина, которую мы наблюдали в случае Гюстава Леклезио, Герты Мюллер, Элис Манро, Патрика Модиано. За прошедшие годы читать их в России так и не стали. Попробуем почитать Токарчук, может, и выйдет толк.
Но Токарчук типична и еще в одном аспекте. У нас укрепилось мнение, что Нобелевка всегда – или чаще всего – политически мотивирована. По крайней мере, что касается русскоязычных лауреатов, это очевидная правда. С иностранцами сложнее, но Токарчук – это как раз ожидаемый нами случай. Кто-то поторопился сказать, что Токарчук – не Алексиевич. Что она владеет языком лучше Алексиевич, в это верится охотно: немудрено писать лучше провинциальной комсомольской журналистки. Но в политическом смысле она как раз Алексиевич и есть. Она, как и Алексиевич, строго судит историю своей страны, порицая поляков за угнетение национальных меньшинств, прежде всего евреев. Не менее строго судит и настоящее, выступая против польского консервативного правительства. Не стоит упускать из виду, что премию ей присудили накануне очередных выборов в польский сейм. Правда, поляки люди тертые, международному гипнозу поддаются плохо, и успех Токарчук не помешал «Праву и справедливости» получить большинство и укрепить свою власть. Впрочем, с нашей русской точки зрения Токарчук осуждать не за что. Напротив, очень хорошо, что есть авторитетный человек, говорящий о роли поляков в Холокосте. Просто чтобы нашим польским друзьям, любящим поговорить о русско-советских преступлениях, жизнь медом не казалась.
Параллель «Алексиевич – Токарчук» интересна и еще одним моментом. Алексиевич – наполовину украинка, выросшая на Украине, представляет в нобелевском пантеоне Белоруссию. Токарчук родилась в Польше, но имеет украинское происхождение, да и украинскую фамилию. Украину можно поздравить: украинские женщины очень успешны в литературе. Но есть нюанс: успеха они добиваются только тогда, когда играют не за украинскую команду. Только в контексте другой культуры. Будет забавно, если в ближайшие годы мы увидим награждение украинки из Канады. Или из России.
Что касается Петера Хандке, то он как раз в России человек известный, причем его знают и те, кто не читал его книг. «Ну как же, сценарист Вима Вендерса». «Небо над Берлином» смотрели многие. Стиль прозы Хандке сам по себе кинематографичен: стиль наблюдателя, цепко и последовательно фиксирующего детали.
Но тем, кто закрутил вокруг награждения Петера Хандке безобразный скандал, неважно, как и о чем он пишет. Какая еще литература, когда речь идет об идейной дисциплине? Писателя обвинили в том, что во время югославской войны он встал на сторону сербов, произнес сочувственную речь на похоронах Милошевича и отрицал резню мусульман в Сребренице столь энергично, что однажды сказал кому-то из оппонентов: «Засуньте ваши трупы себе в задницу».
Причем возмущенная общественность не желает ни выяснять истинные взгляды писателя, ни задаваться вопросом: почему безусловно талантливый человек, много на свете повидавший и испытавший, к тому же бывавший в самой зоне конфликта, смотрит на вещи так, а не иначе? По сути его считают то ли сумасшедшим, как у нас Чаадаева, то ли одержимым злой волей – а впрочем, раз уж мы имеем дело с охотой на ведьм, то почему охотники должны следовать иной логике?
Да, у Хандке есть подозрительный пункт в анкете: он наполовину словенец. Впрочем, если вспомнить поведение словенцев во время внутриюгославского конфликта, сложно понять, как словенское происхождение могло бы породить симпатию к сербам. Да и знаменитый словенец Славой Жижек осудил Хандке вместе с остальным прогрессивным человечеством. Если же посмотреть на взгляды Хандке чуть повнимательнее, то выяснится, что их вообще нельзя назвать просербскими. И сербские преступления в Сребренице он признает, просто он их, так сказать, «обесценивает», указывая на то, что и мусульмане, и хорваты в той войне чинили свои собственные зверства. На то, что война есть война, и ангелов, как в небе над Берлином, на войне не бывает. Казалось бы, неоспоримая истина. Но даже такая позиция предосудительна. Есть четкая идеологическая директива: страдали и гибли только противники сербов, а сербы, как у нас говорят, «сами себя обстреливали».