БОЯРСКИЕ ВЛАДЕНИЯ В МОСКВЕ
В средневековой Москве мы встречаемся с существованием в самом городе и ближайших к нему окрестностях устойчивого боярского землевладения. Это легко выясняется из любопытной московской топонимики. Многие подмосковные села, впоследствии вошедшие в черту города, носили имена их первых владельцев, а может быть и основателей, которых мы найдем в числе знатнейших московских бояр. В непосредственной близости к Кремлю, в современном Замоскворечье, находилось село Хвостово. Рядом с ним стояло Новохвостовское, где теперь на Ордынке стоит церковь Николы в Пыжах. Еще И. М. Снегирев отметил происхождение названий этих московских урочищ: «Старое Хвостово от московского тысяцкого Алексея Хвоста, а от внука его Федора Пыжа смежное с Хвостовым урочище Пыжи».[459]
Другим знатнейшим московским боярам, Воронцовым—Вельяминовым, принадлежало село Воронцово. О нем напоминало москвичам название улицы: «Воронцово поле» (теперь улица Обуха). Еще в самом начале XVI века это село считалось подгородним. По Яузе располагались владения третьего крупного рода московских бояр – Свибловых. Эти села так и прозывались Свибловскими, и одно из них до сих пор называется Свиблово. Село Воробьево, стоявшее на горах того же названия, также восходит к боярскому роду Воробьевых, известному в середине XIV века. На южной окраине Москвы стояло село Голенищево—Кутузово, получившее свое название также по своим первым владельцам боярам Голенищевым—Кутузовым.
Предания об отдельных городищах, которые были разбросаны на территории Москвы, возможно, указывают на местоположение укрепленных боярских усадеб—городков. Захват этих городков московские князья праздновали с не меньшей радостью, чем это делали их собратья – французские короли, получив в свои руки правдами и неправдами феодальные замки у ворот Парижа.
Наиболее знатные боярские фамилии Москвы владели селами первоначально в непосредственной близости к городу. Позже боярские подмосковные села перешли в руки великих князей, хотя боярские роды, владевшие ими, продолжали существовать и нередко стояли еще в первых рядах московского боярства. Город поглотил боярские села.
ПРОИСХОЖДЕНИЕ МОСКОВСКОГО БОЯРСТВА
Родословцы Московского государства любили бездоказательно выводить основателей московских боярских родов «из Орды», «из немець» и т. д. Это стояло в тесной связи с тем, что сами московские государи поддавались соблазну вести свой род «из Прус» и от самого кесаря Августа.
Привычка выводить русские дворянские фамилии обязательно из других стран была очень удобна, так как она сразу и бесповоротно отвечала на сложный вопрос о начале боярского рода. «Муж честен» обычно появлялся из чужой земли и полагал начало знатному боярскому дому, а тем самым устранялся всякий разговор о том, кем был этот «муж честен» и его предки раньше.
Действительное же русское происхождение древних московских родов выясняется только с помощью кропотливых изысканий, особым мастером которых был покойный Н. П. Лихачев. Остановимся на происхождении только нескольких родов из числа высшего московского боярства.
Например, родословцы называют родоначальника Морозовых «прушанином», который якобы приехал «из немец, из Пруские земли». Другой вариант сообщает, что первого Морозова звали Миша, что он сражался в Невской битве, а «лежит в Новгороде у Михаила святого на Прусской улице».[460] Церковь «Михаила на Прусской улице» упоминается нередко в летописях; там мог находиться камень с памятной надписью о боярине Михаиле. В XVI веке, когда московские государи повели себя «из Прус», Прусская улица, вероятно, превратилась в Прусскую землю, а «прушанин» – в пруса.
Каким же образом родоначальник Морозовых оказался в Москве» Перед нами, кажется, без особой ошибки рисуется такая картина. Один из новгородских бояр с Прусской улицы, аристократического квартала в Новгороде, был боярином Александра Невского, вместе с которым отъехал позже из Новгорода в Суздальскую землю, вероятнее всего в Переяславль или Владимир, а оттуда он сам или его потомки перешли на службу к московским князьям. Так, родословцы говорят, что с Даниилом Московским «приехал из Володимера к Москве боярин Протасий», родоначальник Воронцовых—Вельяминовых.
Намеченный нами путь создания московского боярства находит себе подтверждение в истории другого рода – Кутузовых. По сказаниям родословцев, Кутузовы происходили от некоего Гаврилы, пришедшего «из немец» к Александру Невскому. У Гаврилы был сын Андрей, а у последнего – сын Прокша, «а лежит в Новгороде в Великом у Спаса в Нередицах».[461] Новгородское происхождение Гаврилы едва ли подлежит сомнению, тем более что внук его носил типичное новгородское имя Прокши и был похоронен в церкви Спаса Нередицы, находившейся в непосредственной близости к Городищу, княжеской подгородной резиденции. Позже дворянский род Кутузовых имел владения в Новгороде, а несколько Кутузовых в конце XV века были боярами новгородского архиепископа.[462] Переход новгородских бояр на службу к великим князьям может считаться явлением вполне закономерным, если принять во внимание ожесточенную внутреннюю борьбу в Новгороде, нередко кончавшуюся бегством новгородских бояр.
Однако при Александре Невском только начинала создаваться постоянная связь между некоторыми боярскими родами и определенной княжеской линией. Временем создания основного костяка московского боярства надо считать княжение Ивана Даниловича Калиты, с именем которого связано представление о начальной истории знатнейших боярских родов Московского княжества. Если верить родословным, то к Ивану Даниловичу выехали родоначальники Зерновых, Сабуровых, Годуновых, Плещеевых, Хапиловых, Квашниных.
Нет оснований полностью верить противоречивым показаниям родословцев о начале того или другого боярского рода, но их согласные указания на время Ивана Даниловича Калиты как на эпоху оформления московского боярства заслуживают всяческого внимания. В глазах позднейшего потомства имя Калиты вытеснило имена его предшественников и наследников, и только Дмитрий Донской оставил по себе такой же памятный след в родословцах.
Из кого же составлялся первоначальный слой московского боярства» Часть его состояла из тех бояр, которые служили уже Александру Невскому и его потомству. Но едва ли таких родов было много. Во всяком случае, память потомков не задерживалась на великом князе Юрии Даниловиче и на Данииле Московском, а обращалась ко времени Калиты, хотя отъезды бояр в Москву из других городов начались, несомненно, раньше. Так, отец Алексея митрополита отъехал из Чернигова еще до рождения Алексея, то есть примерно до 1299 года, следовательно, при Данииле Александровиче.[463] Таково происхождение Плещеевых, древнейшего боярского рода Москвы. Все остальные даты появления той или другой дворянской фамилии в Москве относятся или к более позднему времени, или могут быть выведены только гадательным путем.
Важным моментом в истории московского боярства было присоединение к Московскому княжеству соседнего Переяславля—Залесского, который в XIII веке получил значение центра большого княжения. Условия для утверждения боярства и создания боярских фамилий, прочно связанных с определенными княжескими династиями в Переяславле, конечно, возникли раньше, чем в Москве. Свидетельством большого значения боярства в Переяславле может служить хотя бы слово Даниила Заточника, с его выпадами против боярства. Это древнейший памятник, в котором сказывается антагонизм между боярством и дворянством. В Переяславле должны были основаться те боярские роды, которые группировались вокруг Александра Невского и частично потянулись за своим князем из Новгорода в Суздальскую землю, когда герой Невской битвы сделался великим князем. Присоединение Переяславля к Москве положило начало переходу переяславских родов ко двору более сильного московского князя.
Впрочем, нельзя представлять себе дело так, будто боярские фамилии обязательно были въезжими в Москву из каких—либо других городов. Подавляющая часть московских боярских родов была местного происхождения. Московское боярство, можно сказать, само росло параллельно с ростом значения Москвы как города.
В Бархатной книге, как на это указывал в свое время Н. П. Лихачев, знатнейшие боярские роды, за исключением Радши, помечены без родоначальников, выехавших из Немцев или из Прус. Это и соответствовало их действительному происхождению.[464]
БОЯРСКИЕ ДВОРЫ
Летописи только случайно говорят о боярских дворах, но отдельные летописные заметки все—таки проливают некоторый свет на характер боярского жилища в средневековой Москве.
Особой известностью пользовался в Москве двор князей Патрикеевых. Уже основатель этого знатного рода, князь Юрий Патрикеев, поставил двор, на котором в 1446 году стоял великий князь Василий Темный по возвращении в Москву из плена. Двор по наследству перешел к его сыну, князю Ивану Юрьевичу. Рядом с ним построились его «братаничи», двоюродные братья. Патрикеевы жили в Кремле в непосредственной близости к Боровицким воротам, там, где, по московским преданиям XV века, некогда стояла первая московская церковь. Они быстро расширили свои владения по направлению к Тимофеевским воротам, где купили по крайней мере три дворовых места.
Не позже 1491 года великий князь Иван III выменял у Ивана Юрьевича его дворовые места в Кремле и дал ему новые в Кремле же, всего 6 мест. При всей ограниченности площади кремлевских дворов, шесть дворовых мест должны были занять довольно большую территорию. Из духовной Ивана Юрьевича Патрикеева, умершего в 1499 году, выясняется, зачем ему понадобилось несколько дворовых мест. Большой боярин жил в окружении многочисленной дворни. У него имелись свои вооруженные холопы, стрелки, псари, хлебопеки, бронники, повара, садовники, портные, обслуживающие боярские нужды.[465]
Боярский двор в городе во всем напоминал боярскую усадьбу в деревне, только соответственным образом был меньшим по занимаемой им площади. Городской двор являлся неотъемлемой принадлежностью боярского землевладения. Тесно связанные с политическими событиями, в фокусе которых находился княжеский дворец, бояре большую часть своей жизни проводили в Москве, но главные их богатства, основа их могущества – земельные владения, лежали вне Москвы.
Знатнейшие боярские роды имели свои усадьбы в непосредственной близости к городу. Городские дворы бояр были своего рода крепкими замками, во всяком случае, считались надежными местами для заключения опасных политических соперников московских князей. Так, в 1368 году на Гавшине дворе сидел под стражей тверской князь Михаил Александрович. По такому же поводу упоминается Белеутов двор, на котором сидела жена суздальского князя Семена Дмитриевича, скрывавшаяся в Мордовской земле и плененная по приказу великого князя.[466]
Невольно рисуется картина крепкой боярской усадьбы с обширными хоромами, окруженными прочным забором или частоколом. В таких усадьбах и жили бояре, окруженные младшими родичами, слугами и холопами.
Загородные боярские усадьбы XIV–XV веков, конечно, весьма отдаленно напоминали увеселительные подмосковные времен Елизаветы Петровны и Екатерины II, где большие господа отдыхали среди буколической природы, подстриженной по французской моде или организованной на живописный английский образец.
В боярской усадьбе ранней Москвы угадывается крепкий замок, к которому лепились холопьи постройки. В конечном итоге сущность феодального замка не меняется от того, что в Западной Европе он строился из камня, а в России укреплялся только глубоким рвом, валом и частоколом. Жизнь русского феодала в его замке проходила, примерно, так же, как и его собрата в западноевропейских странах. Пиры, охота, воинские походы были на Руси явлением столь же распространенным, как и на Западе.
В средневековой Москве боярские усадьбы заполняли собой значительную часть кремлевской площади. Они подробно и очень ярко описаны И. Е. Забелиным. Следует только иметь в виду, что это описание в основном исходит из топографии Кремля в XVII столетии. К этому времени состав московского боярства очень изменился, и многие боярские роды отошли в разряд второстепенной и третьестепенной знати. По именам бояр получили свое прозвание и некоторые кремлевские башни и ворота. Тимофеевские ворота на Подоле получили свое название от боярина Тимофея Васильевича Воронцова—Вельяминова. Соседняя наугольная башня называлась Беклемишевской по боярам Беклемишевым, двор которых находился поблизости.[467]
Боярский двор был заселен разнообразной боярской челядью и вооруженными слугами. Подобная же челядь и слуги наполняли дворы великого князя и удельных князей. Это придавало Кремлю характер типичного средневекового замка. Конечно, в Кремле стояли и дворы некоторых купцов, но купеческие, а тем более ремесленные жилища отступали на второй план перед княжескими и боярскими дворами, перед дворами духовенства и монастырей. Городская жизнь, городское ремесло и торговля лежали за пределами Кремля, на посаде и в слободах. Кремль был центром феодального господства – средоточием власти великих князей, опиравшихся на боярство.
ВЕЛИКИЕ КНЯЗЬЯ И БОЯРЕ
Житие Дмитрия Донского рисует идиллическую картину взаимоотношений великих князей с их боярами. «Вы назывались у меня не боярами, но князьями земли моей», – с такими словами Дмитрий Донской будто бы обратился на своем смертном одре к боярам. Действительность была очень далека от этих пышных фраз, и борьба великих князей с боярами—феодалами была обычным явлением в XIV–XV веках. Поэтому нельзя согласиться с той идиллической картиной боярско—княжеских отношений, которую рисует перед нами В. О. Ключевский в своей монографии: «Боярин – „правительственный сведок“ и „знахарь“, ответственный свидетель и сотрудник князя по делам управления, давший ему слово на том и крест целовавший. Князь слушает его и думает с ним „добрую думу, коя бы пошла на добро“, потому что он лучше других знает „добрые нравы и добрую думу и добрые дела“, ведает, как князю „безбедно“ и „како княжити“, чтобы его „христианом малым и великим было добро“».[468] Московская действительность не соответствовала этой картине; она была сложнее, чем рисовалось В. О. Ключевскому.
Власть московских князей усиливалась в непосредственной борьбе с боярами. И первая задача, которая стояла перед великими князьями, заключалась в постепенном вытеснении бояр с городской территории. Хвостовские, Свибловские, Вельяминовские и другие боярские села сделались великокняжескими уже в XIV веке. Той же участи подверглись более отдаленные села, в названиях которых, как мы видели, и теперь угадываются их первые владельцы.
Хозяйство и устройство боярских вотчин в XIV–XVI веках показано в книге С. Б. Веселовского о феодальном землевладении в северо—восточной Руси. Эта книга основана на изучении большого количества грамот, которые впервые стали достоянием науки благодаря трудам С. Б. Веселовского.[469]
ТЫСЯЦКИЕ
Наиболее опасными для московских князей были тысяцкие, которые назначались великими князьями из числа знатнейших бояр.
Как и в других городах северо—восточной Руси, в Москве в ведении тысяцких находилось городское население. В первой половине XIV века власть тысяцких в Москве была настолько велика, что в договоре Симеона Гордого с братьями для тысяцкого отведено место тотчас после великого князя. Выражение договора «а мой тысяцкий»[470] показывает, что тысяцкий назначался князем, но это не мешало тысяцким при поддержке бояр и горожан становиться грозной силой, с которой приходилось считаться самим великим князьям. Ведая судебной расправой над городским населением, распределением повинностей и торговым судом, тысяцкие вступали в близкие отношения с верхами городского населения, а при благоприятных условиях могли опереться на широкие круги горожан. Поэтому смена тысяцкого затрагивала интересы многих горожан и была важным политическим делом, а не простой сменой одного княжеского чиновника другим. Тысяцкие стремились передавать свою должность по наследству, что особенно заметно в Твери, где тысяцкие удержались значительно дольше, чем в Москве. В Твери должность тысяцкого сделалась наследственной в роде Шетневых; по их родословной тверскими тысяцкими были Михаил Шетнев, его сын Константин Шетнев и внук Иван Константинович Шетнев.[471]
В Москве должность тысяцкого находилась также в руках знатнейших бояр Хвостовых и Воронцовых—Вельяминовых.
Родоначальник Воронцовых—Вельяминовых, Протасий, по родословным книгам был тысяцким при Иване Калите. При том же князе позже сделался тысяцким Алексей Петрович Хвост, попавший в опалу при Симеоне Гордом. Уже в договорной грамоте Симеона Гордого с братьями отмечается, что Алексей Петрович «вшел в коромолу к великому князю». Младшие князья, Иван и Андрей, обещают не принимать крамольника и его детей к себе на службу («и не надеятись ны его к собе до Олексеева живота»). Алексея Петровича отождествляют с боярином Алексеем Босоволковым, ездившим в 1347 году в Тверь за невестой Симеона Гордого, впоследствии его третьей женой Марией. Это предположение находит полное подтверждение в одном, правда, позднем летописном известии.[472] По родословным книгам отцом Алексея был Петр Босоволков, бывший у великого князя наместником московским. Позднейшие родословные выводили Босоволка «ис цысарские земли из Риму», но это предание – обычная выдумка родословцев.
Тотчас же после смерти Симеона боярин Алексей Хвост занял должность московского тысяцкого. Таким образом, запрещение Ивану и Андрею принимать Алексея как будто говорит о том, что младшие братья великого князя поддерживали тысяцкого. В 1356 году Алексей Петрович был таинственным образом убит. Убиение же его произошло как—то удивительно и непонятно, рассказывает об этом событии современник, точно он был убит неведомо от кого и неведомо кем, только оказался лежащим на площади; некоторые говорят, что на него втайне составили заговор, и приготовили западню, и так от всех бояр общею думою был убит, как Андрей Боголюбский от Кучкович, так и этот пострадал от своей дружины. Летописец, писавший эти строки, видимо, знал больше, чем хотел сказать, но и без того сравнение Алексея Петровича с Андреем Боголюбским, а убийц с Кучковичами очень показательно. Симпатии современников были на стороне убитого, а не его убийц.
Кто же принадлежал к убийцам Алексея Петровича» Московский летописный свод прямо пишет: «Всех бояр общею думою убьен бысть». То же читаем и в Типографском летописце: «Нецыи же глаголют, яко общею думою боярскою убьен бысть». В Никоновской летописи читаем об отъезде из Москвы на Рязань «больших бояр московских» и возвращении в Москву только через год боярина Михаила и брата его Василия Васильевича Воронцова—Вельяминова. Отъезд бояр поставлен в тесную связь с тем, что «бысть мятеж велий на Москве ради того убийства».[473]
А. Е. Пресняков правильно видит во всех этих событиях мотив борьбы за должность тысяцкого и связанное с ней значительное влияние и особое положение тысяцкого.[474] Но дело было не только в этом, а в том, что убийство тысяцкого затронуло широкие круги москвичей—горожан, в первую очередь купцов. В числе больших бояр, отъехавших из Москвы, назван представитель другого московского боярского рода, из числа которых выходили тысяцкие, – Василий Васильевич Воронцов—Вельяминов. Должность тысяцкого была наследственной в его роде. «А у Протасья сын Василий, а был тысяцкой же, а у Василия 4 сына: большой Василий, а был тысяцкой же», – читаем в родословной книге.[475]
В мятеже великом, случившемся после смерти Алексея Петровича, принимали участие враждующие боярские группировки и горожане, не забывшие еще вечевых традиций русских городов первой половины XIV века. Не случайно в одном летописном известии москвичи названы термином, обозначавшим в древней Руси свободных людей: «мужи москвичи».[476] В истории с убиением тысяцкого Алексея надо предполагать гораздо более глубокую подоплеку, чем простая боярская интрига. Это был этап в борьбе некоторых городских кругов за их привилегии, которым угрожала великокняжеская власть. Подобное предположение найдет себе подтверждение в дальнейшей истории московских тысяцких.
УПРАЗДНЕНИЕ ДОЛЖНОСТИ ТЫСЯЦКИХ
При Дмитрии Донском произошло упразднение в Москве должности тысяцких, что было важным мероприятием в сторону дальнейшей централизации власти в руках великого князя. Должность тысяцкого была отменена после смерти упомянутого ранее тысяцкого Василия Васильевича Вельяминова, последовавшей 17 сентября 1373 года.[477]
О значении Василия Васильевича как тысяцкого известно из одной грамоты, относящейся к княжению Дмитрия Донского, данной новоторжцу Евсевке. Издатели снабдили этот документ пояснением: «по случаю переселения его (Евсевки) из Торжка в Кострому». Осторожнее было бы сказать, что Евсевка завел в Костроме торги или промыслы и потому был освобожден от поборов и повинностей. В этом случае становится понятным добавление к грамоте: «А приказал есмь его блюсти дяде своему Василью тысяцькому; а через сю грамоту кто что на нем возметь, быти ему в казни».[478] Здесь тысяцкий выступает в роли охранителя интересов торговых людей.
О самой личности тысяцкого Василия известно мало, но одна черточка рисует Василия в неприглядном виде. На свадьбе Дмитрия Донского московский тысяцкий подменил княжеский пояс, подсунув князю «меньшой» пояс, а украденный, лучший, передал своему сыну Микуле (Николаю). Обман долгое время оставался незамеченным и обнаружился только через 60 с лишним лет.[479]
В Москве фамилия Вельяминовых занимала исключительно выдающееся место и породнилась с княжескими домами. Дочь суздальского князя Дмитрия Константиновича была замужем за Дмитрием Донским, другая за сыном тысяцкого Микулою Васильевичем. Жена тысяцкого Мария крестила Константина, младшего сына Дмитрия Донского.[480] Современники, говоря о кончине Василия Васильевича, называют его «последним тысяцким», что указывает на сознательное стремление великого князя упразднить опасный пост тысяцкого. Это должно было затронуть интересы довольно широких городских кругов Москвы. Указание на недовольство каких—то слоев населения упразднением должности тысяцких находим в летописи.
В 1375 году, как мы уже знаем, сын умершего тысяцкого Иван Васильевич бежал в Тверь вместе с Некоматом Сурожанином. В 1378 году в битве при реке Воже захватили попа, пришедшего из Орды. Это был поп бежавшего Ивана Васильевича. У попа нашли «злых лютых зелей мешок», какие—то смертельные яды.[481] В следующем году хитростью был пойман сам Иван Васильевич – его словили в Серпухове и привезли в Москву 30 августа 1379 года. На Кучковом поле состоялась публичная казнь неудачного претендента на должность тысяцкого, Ивана Васильевича казнили мечом до обеда, в 4 часа дня. «И бе множества народа стояще, и мнози прослезиша о нем и опечалишася о благородстве его и о величествии его». В 1383 году был убит Некомат.[482]
В скупых и разрозненных известиях о сыне тысяцкого Иване Васильевиче и Некомате чувствуется рассказ о чем—то большом и недоговоренном. Публичная казнь Ивана Васильевича была делом необычным для Москвы и произвела впечатление на москвичей. Можно не сомневаться в том, что Некомат имел сторонников среди купеческих кругов и что затронуты были крупные купеческие интересы, по нашему предположению, интересы гостей, торговавших с Сурожем, для которых поддержание мира с Золотой Ордой было делом чрезвычайно важным, так как дорога из Москвы к Черному морю шла по золотоордынской территории.
Реформа Дмитрия Донского имела и какое—то внутреннее значение, затрагивала интересы «множества народа», оплакивавшего смерть Ивана Васильевича. Недаром же Никоновская летопись, дающая кое—какие подробности, отсутствующие в других летописях, называет Ивана Васильевича «тысяцким», а не сыном тысяцкого, и рассуждает о необходимости повиноваться даже строптивым владыкам. А кто же в этом случае был строптивым владыкой, как не Дмитрий Донской» Не одни гости—сурожане, но и другие слои горожан должны были потерпеть ущерб от уничтожения должности тысяцкого, так как это умаляло права городского населения. А что московская действительность царского времени XVI–XVII веков, не знавшая для Москвы общегородского самоуправления, была явлением позднейшим, видно из остатков сотен, додержавшихся до конца XVII века.
БОЛЬШИЕ НАМЕСТНИКИ
На место тысяцких в Москве была учреждена должность наместника, обязанности которого были близки к обязанностям тысяцкого, но с тем отличием, что наместник находился в большей зависимости от великого князя. Теперь судебные дела решались «большим наместником московским». Такой порядок окончательно установился с начала княжения Василия Темного. Вдовствующая великая княгиня Софья Витовтовна сделала боярина Ивана Дмитриевича Всеволожского московским наместником.[483] Это могло произойти не ранее 1425 года, когда умер великий князь Василий Дмитриевич, и не позже 1433 года, когда Иван Дмитриевич перешел на сторону Юрия Галицкого. Впрочем, должность больших наместников московских, по—видимому, была установлена еще до Софьи Витовтовны и учреждена тотчас после уничтожения должности тысяцких при Дмитрии Донском. Многочисленные подписи Ивана Дмитриевича на жалованных грамотах показывают, что он был наместником уже при Василии Дмитриевиче.
Реформа Софьи Витовтовны сводилась к тому, что она подчинила наместническому суду все городские дворы без изъятия, в том числе дворы городских удельных князей, чем нарушались права последних. Переход всех дворов под судебную власть большого наместника должен был вызвать недовольство удельных князей как шаг, направленный к умалению их феодальных прав. Следовательно, этот переход надо расценивать как один из поводов к феодальной войне середины XV века.
Значение должности большого наместника выясняется из биографии названного Ивана Дмитриевича Всеволожского. Род Всеволожских—Заболотских был выдающимся среди московских бояр. Им принадлежали многие вотчины в Переславском уезде. Самое прозвище Заболотских они получили от Заболотья, местности, лежавшей поблизости от Переславского и Сомина озер.[484] Иван Дмитриевич состоял в родстве с княжескими домами Москвы и Суздаля и с последним московским тысяцким Василием Вельяминовым. Ловкий политик, он занял особо выдающееся положение при дворе малолетнего великого князя Василия Васильевича и его матери Софьи Витовтовны. В 1432 году он ездил с Василием Васильевичем, достигшим к этому времени семнадцатилетнего возраста, в Орду и добился для своего господина получения ярлыка на великое княжение, на которое претендовал дядя великого князя Юрий Дмитриевич. Летопись красочно повествует о ловких ходах Ивана Дмитриевича в пользу своего господина. На стороне Юрия был ордынский князь Ширин—Тягиня, пользовавшийся большим весом в Орде. Разжигая зависть и опасения других ордынских вельмож, Иван Дмитриевич говорил им: в чем же забота ваша о нашем государе великом князе, если хан не может ослушаться слова Тягини; что с вами будет, когда князь великий Юрий будет сидеть на Москве, в Литве – его побратим великий князь Свидригайло, а Тягиня будет распоряжаться в Орде. Этот ловкий ход восстановил против Юрия не только ординских вельмож, но и самого хана. Нет ничего удивительного в том, что спор дяди с племянником о великом княжении кончился в пользу племянника.
Иван Дмитриевич рассчитывал на брак своей внучки с молодым великим князем, но Василий женился на княжне Марии Ярославне. Внучка бывшего боярина была обручена с князем Василием Косым, сыном Юрия Дмитриевича, а сам Иван Дмитриевич сделался неумолимым врагом своего прежнего господина и при первых же переговорах между дядей и племянником «не дал о миру ни слова молвити».[485] Имя Ивана Дмитриевича встречается на многих грамотах как припись доверенного боярина великого князя, начиная примерно с 1415 года.[486]
Большой наместник был облечен крупными судебными полномочиями. Ему подчинялись по суду об убийствах все московские дворы без изъятия, в том числе дворы митрополита, великой княгини, монастырей и самого великого князя. Судьи крупных феодалов, имевших владения в Москве, только присутствовали на суде наместника и смотрели «своего прибытка», то есть получали пошлины с людей, подвластных их господам. Наместник судил дела о душегубстве, о кражах с поличным, о нанесенном бесчестии и т. д. Он же устанавливал для враждующих сторон «поле» – судебный поединок, весьма распространенный в московском законодательстве. Местом поединка была площадка у церкви Троицы «на Старых полях», находившаяся в Китай—городе поблизости от того места, где теперь стоит памятник первопечатнику Ивану Федорову. Наместник с третником судил всех людей, пойманных с поличным в Москве, не отсылая преступников в другие города по обычной подсудности.[487] Таким образом, наместничий суд в Москве со времени его установления при княгине Софье Витовтовне, не позднее 1433 года, был судом в какой—то мере централизованным. Московские судебные порядки в основном послужили образцом для статей Судебника 1497 года.
МЕЖДУКНЯЖЕСКАЯ ВОЙНА И ПЕРЕМЕНЫ В СОСТАВЕ МОСКОВСКОГО БОЯРСТВА
Большие изменения в составе московского боярства произошли в середине XV столетия в связи с длительной феодальной войной, охватившей б о льшую часть России того времени. Вслед за Всеволожскими—Заболотскими потеряли свое значение Добрынские, в руки которых перешла должность московского большого наместника. Три Константиновича, Иван, Никита и Петр, сплоченно выступали то на стороне великого князя Василия Васильевича, то на стороне его противников.
Подпись Ивана Дмитриевича находим еще на ряде грамот 20–30–х годов XV столетия, при жизни великого князя Василия Дмитриевича и во время регентства его вдовы Софьи Витовтовны.[488] Но вслед за этим на грамотах появляются подписи Константиновичей. На одной из таких грамот есть помета: «а приходил Никита Костянтиновичь», прямое указание на то, что он делал доклад великому князю. На несколько более поздней грамоте имеем уже подписи то Ивана Константиновича, то Никиты, то Петра Константиновичей. Петр Константинович скрепил и грамоту 1442 года.[489]
Таким образом, на протяжении целого ряда лет Добрынские были по очереди большими московскими наместниками. И тем не менее они активно выступили против великого князя Василия Васильевича, сделались его «немилостивыми мучителями». Никита Добрынский был впереди всех людей, ворвавшихся в Троице—Сергиев монастырь в погоне за великим князем. Убийцы, как свирепые волки, ворвались в монастырь, впереди всех был Никита Константинович, они подскакали на конях к лестнице у передних дверей церковных. Тут, слезая с коня, Никита ударился о камень, который был вделан в помост перед церковными дверями, другие поспешно подняли его, он же, едва отдохнув, был точно пьян, а лицо его было как у мертвеца.[490] Этому летописному рассказу нельзя отказать в картинности.
Конец Добрынских был печальным. Они потеряли свое выдающееся место среди великокняжеских бояр, испытав участь Свибловых, Хвостовых, Всеволожских.[491]
Феодальная война середины XV века закончилась разорением многих боярских родов, перешедших в разряд второстепенной московской знати. На их место выдвинулись вольные княжеские «слуги» и «слуги под дворским». Конечно, бояре по—прежнему жили окруженные большим количеством слуг и разной «челяди», но все более увеличивалось число дворян, непосредственно зависевших от великого князя. В поход на Новгород ходили «дети боарьскые великого князя двора его многы».[492]
ОСОБОЕ ПОЛОЖЕНИЕ ФЕОДАЛОВ В ГОРОДЕ
Бояре, княжеские и боярские вольные слуги, «слуги под дворским», различного рода категории княжеских и боярских людей, которых можно назвать позднейшим, но уже складывавшимся в XIV–XV веках термином «дворяне», составляли видную прослойку московского населения. Если принять во внимание, что все феодалы жили в Москве особыми дворами, населенными холопами, то станет ясным, какое значение эта прослойка имела в истории Москвы. Вместе с церковными феодалами бояре и дворяне составляли наиболее высокую по своему положению социальную часть населения.
Условия феодального времени создавали из них привилегированную группу. Боярские и дворянские дворы были освобождены от налогов и повинностей, лежавших на городском населении. Это были «белые», или «обеленные», дворы, в противоположность дворам «черных» людей. Среди самого городского населения, как мы видели раньше, находились люди, искавшие покровительства феодалов, это были «закладни», или закладники. Княжеские и боярские дворы, даже отдельные слободки, церкви и монастыри, также с их слободками и дворами, стояли вперемежку с дворами горожан. Это приводило к постоянным конфликтам между феодалами и черными людьми. Средневековая Москва отличалась крайней пестротой прав и обязанностей, которые отличали ее жителей. Рядом со своего рода феодальной крепостью – боярским двором, пользовавшимся полным иммунитетом, стояли «белые» дворы, освобожденные от повинностей черных людей, но лишенные других феодальных прав. Тут же пристраивались дворы черных людей и лачуги холопов. Средневековая Москва показалась бы современному человеку своего рода слоеным пирогом с разнообразной начинкой, начиная от великих бояр и кончая нищими и холопами.
Никак нельзя, конечно, забывать об основном населении Москвы, об ее горожанах, ремесленниках, торговцах, поденщиках и т. д. На них, на их работе зиждилось благосостояние города, они были его главными строителями и защитниками.
Для обширного деревенского моря, окружавшего столицу, Москва была средоточием феодального господства, распространявшего свою власть на многочисленное крестьянское население.
Москва была одновременно и крупнейшим городским центром, населенным черными людьми и слобожанами, и феодальным центром, где жили и куда приезжали феодалы. Эта двойное значение Москвы наиболее выразительно характеризует ее значение для страны в средневековое время.