ГРЕКИ
Москва XIV–XV веков была городом международным, связующим центром для Западной Европы и Азии. Поэтому и в составе ее населения, кроме русских, следует предполагать некоторое наличие иностранцев из тех стран, с которыми Москва поддерживала политические и торговые связи. Теоретически можно предполагать, что в Москве жили татары и другие народы Востока, греки, болгары и сербы, итальянцы, в первую очередь генуэзцы, из черноморских колоний, армяне, литовцы и поляки, немцы. Однако доказать действительное пребывание в Москве представителей этих народов – дело трудное и подчас невозможное, так отрывочны и разрозненны наши источники.
Наиболее точно устанавливается существование постоянной греческой колонии, место которой надо искать на б. Никольской улице, получившей свое прозвище от греческого монастыря с церковью св. Николая. Этот монастырь находился на самом конце улицы (если считать от Кремля) у позднейших Владимирских ворот. Уже в конце XIV века монастырь прозывался «Николою Старым», раньше чем приобрести другое название – «Большая Глава». Событие, в связи с которым упоминается монастырь Николы Старого, весьма показательно для характеристики его значения. В 1390 году митрополит Киприан вернулся из Константинополя в Москву и был торжественно встречен великим князем. Вместе с ним прибыли два греческих митрополита и русские епископы. Перед вступлением в Кремль митрополиты облачились у Николы Старого в архиерейские одежды и пошли крестным ходом в Успенский собор в Кремле. Таким образом, Никола Старый, позднейший греческий монастырь, в известии конца XIV века явно связывается с прибытием греческих иерархов.
Митрополит Киприан, видимо, любил греческий монастырь Николы, может быть, даже в ущерб русским обителям в Москве. Тот же монастырь при Киприане служил местом заключения для русских епископов; в нем три с половиной года сидел в заточении новгородский архиепископ Иван.[537]
В 1556 году Никольский монастырь был отведен для приезда и временного пребывания в Москве афонских монахов. Видимо, это не было новизной, а только подтверждением афонских привилегий более раннего времени.[538] Ведь греки были нередкими гостями в Москве и в более раннее время.
Еще в 1627 году монастырь назывался Николой Старым («у Николы у чудотворца у Старого»), – в 1658 году в нем жили греческий архимандрит и келарь. Патриарх Никон, как любитель всего греческого, угощался у них греческими кушаньями; монахи—греки «строили кушанье государю патриарху по—гречески». Никольский монастырь иногда назывался и другими прозвищами: «Большая Глава» или «что за Иконным рядом».[539] Самое прозвище «Большая Глава», возможно, указывает на какую—либо архитектурную особенность, например на византийский купол. Действительно, на чертеже Москвы в альбоме Мейерберга в этом месте показана довольно изящная церковь с одной главой, впрочем, ничем особенно не выдающаяся по сравнению со многими другими церквами, изображенными на чертеже.
В XVII веке греческая слобода помещалась уже за городом в приходе церкви Николы на Ямах[540] за Яузою, но в более древнее время эта местность находилась еще далеко за чертой города. Значит, появление греков за Яузою относится к сравнительно позднему времени. В более раннее время главным местом их поселения надо считать район Никольской и Ильинской улиц, где до последнего времени нередко селились греческие семьи. От церкви Николы Старого получила свое название и Никольская улица, сделавшаяся главной магистралью Китай—города относительно поздно. В XVII веке на Ильинской улице стоял греческий двор, «двор греческий, а на дворе дворник».[541]
Связи Москвы с Константинополем в XIV–XV веках, несомненно, были более оживленными, чем в позднейшее время. Греческое влияние и греческий язык приносили с собой прежде всего митрополиты и епископы греческого происхождения. Митрополиты Феогност и Фотий не могли обходиться без соответствующего штата из приближенных греков. Феогносту приписываются даже отрывки записной книжки с греческими записями о различных случаях митрополичьего обихода, опубликованные Бенешевичем и Приселковым. Прекрасно знал греческий язык и византийскую письменность митрополит Киприан, тесно связанный с образованными кругами Болгарии и Сербии. Епископы—греки нередко управляли русскими епархиями, к именам таких епископов обычно прибавлялось в пояснение слово «гречин».
Кроме того, «гости» из числа греческого духовенства нередко посещали русские города для сбора милостыни. При митрополите Киприане в Москве был трапезундский митрополит Феогност, а на следующий год два греческих митрополита, Матфей Адрианопольский и Никандр Ганский.[542] Приезды трапезундского и адрианопольского митрополитов в 1389–1390 гг. преследовали некоторые политические цели и стояли в явной связи с турецким наступлением на Трапезунд и Константинополь.
Быстрый рост Московского княжества привел к усилению его значения. Византийская империя, нуждаясь в материальной поддержке, обращала свои взоры на Московскую Русь. Византийские императоры готовы были рассматривать русские земли как своего рода провинции Византийской империи. Один из поздних византийских басилевсов Иоанн Кантакузин именовал себя «непоколебимым столпом всех крещеных, защитником догматов Христовых, мечом Македонов, царем эллинов, царем Болгар, Асаниев, Влахов, Русских и Аланов».[543] Однако действительность была очень далека от этого пышного титула, и русские отнюдь не считали себя подданными византийского императора. Поэтому в официальных документах тот же Иоанн Кантакузин называл Симеона Гордого великим князем Руси, любезным сродником царского величества.[544]
Позже византийские императоры завязывали с московскими князьями родственные отношения. Великий князь Василий Дмитриевич «отда дщерь свою Анну за Ивана за Мануиловича во Царьград». Это был момент большого политического напряжения Византийской империи, которой угрожал султан Муса. Брак был заключен, по византийским известиям, в 1414 году, по русским – в 1411 году. Анна прожила недолго и умерла от морового поветрия. Ее супруг позже сделался императором под именем Иоанна VIII Палеолога.[545]
Нет ничего удивительного в том, что греческое культурное влияние сказывалось в Москве XIV–XV веке очень сильно. Обычно его связывают с митрополитом Киприаном, но это неправильно. Вместе с Киприаном в Москву пришла не столько греческая, сколько южнославянская струя, принесенная из Болгарии и Сербии, тогда как греческий язык получил распространение среди образованных русских людей задолго до Киприана. Рассадником византийского просвещения был Богоявленский монастырь в Москве. По очень достоверным показаниям, это значение монастырь получил еще при митрополите Феогносте в первой половине XIV века. Монахи Богоявленского монастыря поддерживали тесные связи с митрополитом Феогностом, греком по происхождению, прекрасно понимавшим первенствующее положение московских князей. «Любил же их, – пишет о богоявленских монахах современник, – и Феогност митрополит всея Русии и часто к себе призывал и упокаивал и угощал, и почитал их добре».[546]
Среди русских монахов Богоявленского монастыря особенно выделялись Алексей и Стефан. Алексей, впоследствии сделавшийся московским митрополитом, был образованным человеком. Ему приписывают перевод Нового Завета с греческого языка на русский. Стефан, из рода радонежских бояр, брат Сергия Радонежского, был игуменом Богоявленского монастыря и духовником московской знати и самого великого князя Симеона Гордого.
Знание греческого языка было довольно распространенным явлением в среде московского духовенства уже с половины XIV века. Митрополит Алексей собственноручно подписался по—гречески на грамоте о границах Сарайской епархии: «Алексей Божиею милостию митрополит всея Росии, и пречестен». Издатели указывают, что титул «и пречестен» принадлежал в Византийской империи только знатнейшим митрополитам, ранее им пользовался предшественник Алексея на митрополичьем столе, митрополит Феогност.[547] Алексея и надо считать истинным насадителем греческого просвещения в Москве. Вслед за Богоявленским монастырем, из стен которого вышел сам Алексей, под его непосредственным наблюдением и попечением возникли другие московские монастыри, рассадники византийской образованности: Симонов, Андроников и Чудов.
Основатель Симонова монастыря – игумен Феодор – был частым гостем в Константинополе. В 1383 году он ездил по поручению великого князя в греческую столицу и прожил в ней свыше года. В 1386 году Феодор по великокняжескому желанию снова отправился в Константинополь и находился там продолжительное время.[548] После смерти ростовского епископа Матфея Гречина игумен Феодор был поставлен на его место, но уже в сане архиепископа. Что в Ростове в это время имелись греческие книги и были люди, знавшие греческий язык, видно из жития Стефана Пермского. Он пребывал в Ростове до своего поставления в пермские епископы. Здесь он выучился греческому языку и грамоте.[549] «Добре» же читать и говорить по—гречески нельзя было научиться без знающих и опытных наставников.
Долгое пребывание Феодора в Константинополе не могло пройти для него бесследно, но еще вероятнее, что Феодор, как и Стефан, изучил греческий язык уже дома. Имеются переводы творений патриарха Филофея с пометой: «Переведен же бысть на русьскый язык Федором пръво прозвитером».[550] Известно, что Алексей был поставлен на русскую митрополию патриархом Филофеем, который и после поддерживал московского митрополита против его врагов. Поэтому в Феодоре первопресвитере с полным основанием можно видеть позднейшего симоновского игумена, научившегося греческому языку в Богоявленском монастыре или при дворе митрополита.
Что касается Андроникова монастыря, то он был основан митрополитом Алексеем по обету, данному во время морской бури при путешествии в Царьград. Воображение его основателей дало небольшому ручью, впадающему в Яузу и текущему в глубоком овраге, название Золотого Рожка в память о безопасной и величественной пристани в константинопольском Золотом Роге. Андроников монастырь быстро сделался одним из центров переписки церковных книг.
Великолепный Царьград так привлекал к себе русских людей в XIV–XV веках, что некоторые из них навсегда покидали родину и оставались в нем до конца жизни. Так поступил игумен серпуховского Высоцкого монастыря Афанасий, купивший в Константинополе келью и скончавшийся на чужбине. Записи на книгах говорят нам, что Афанасий был не одинок в своей любви к Царьграду. Книги, переписанные в Константинополе, встречаются и в наших библиотеках. Такова Диоптра 1388 года. Она была написана при Иоанне Палеологе и патриархе Ниле рукою некоего Зиновия. Русские добровольцы—каллиграфы застревали в греческих монастырях, где занимались перепиской и переводом книг с греческого на русский язык. Некоторые записи в книгах Чудова монастыря XIV–XV веков сделаны греческими словами и буквами. Например, в рукописи библиотеки б. Чудова монастыря находим подпись: «Правил иеромонах Иона, етос (т. е. лета) 6951», иными словами, в 1443 году.[551]
В числе греков, остававшихся в Москве, встречались мастера и торговые люди. Успенский собор расписывали фресками «греци, митрополичи письцы». Позже в Москве работал знаменитый Феофан Грек. Древнейший московский летописец именует его «Феофан иконник гръчинъ филосовъ», подчеркивая этим, что Феофан не был просто иконописцем, но и «философом», мудрецом, просвещенным человеком.
Торговые отношения обычно имеют взаимный характер, но сказать положительно о пребывании греческих купцов и ремесленников в Москве не так легко.
Однако и в данном случае мы не совсем бессильны. В. Г. Васильевский признал имя Некомата, сурожанина, столь долго интриговавшего против Дмитрия Донского, греческим. Между тем Некомат был сурожанином, то есть купцом, торговавшим с Сурожем, городом—посредником в русско—греческой торговле XIV–XV веков. Тот же Васильевский отмечает еще имена и других гостей—сурожан, которые также могут быть признаны греческими. Какая—то часть ремесленников и торговцев греческого происхождения должна была оседать в Москве, а общность веры способствовала еще большему сближению греков и русских. Не такому ли торговому человеку, например, принадлежала одна рукопись из библиотеки Чудова монастыря» В начале и в конце ее кто—то небрежно нарисовал пером корабли, воинов, львов. На первом ее листе полууставом начала XV века написано: «По сей кабале яз Дмитрей пору». Раньше было написано «послужиру», но буквы «служи» зачеркнуты. Это начало служилой кабалы, которые давали на себя люди, терявшие свободу по подобной записи.[552]
Доказательством широкого торгового общения русских с греками являются греческие слова, сохранившиеся в «условном языке» галичан (б. Костромской губернии). Об этом языке писал еще Ф. Глинка в 1816 году: «Сохраненное и поныне в некоторых купеческих обществах, оно доставляет им способ, особливо тем, которые разъезжают по ярмаркам, объясняться друг с другом о цене товаров и о прочем так, что никто из предстоящих разуметь их не может. Сие галичское наречие называют „Галивонские алеманы“». Новейший исследователь этого языка Н. Виноградов отметил в нем наличие ряда греческих слов: хириа (греч.) – рука, пенди (греч.) – пять и др. Это позволило Далю еще ранее утверждать, что подобные греческие слова искони занесены с Сурожья.[553]
ИТАЛЬЯНЦЫ(ФРЯГИ)
Среди иноземцев, живших в Москве, находим также итальянцев, или фрязинов. Они появлялись на севере при посредстве донского пути, чаще всего через Москву, являвшуюся конечным пунктом длинной морской и речной дороги из Константинополя на Русь.
Торговые люди и ремесленники из итальянцев порой оседали в Москве и оставались в ней на постоянное жительство. Раньше говорилось уже о сурожанах Саларевых, прозвище которых позволяет думать об их итальянском происхождении. Об этой купеческой фамилии имеется интересное исследование В. Е. Сыроечковского.[554]
Близость, возникавшая между русскими и итальянцами, вызывала ревнивые взоры церковных властей, запрещавших русским родниться с латынами (католиками), брататься и кумиться под угрозой церковных репрессий.[555] Во второй половине XV века, когда приток итальянцев еще более усилился, мы находим в Москве постоянную итальянскую колонию, отличавшуюся в это время тем, что среди приезжих фрязинов начали преобладать венецианцы. Московское великое княжество, как известно, привлекало к себе взоры Венеции, надеявшейся сколотить на Востоке союз государств для борьбы с Турцией. Поэтому венецианские послы в Персию, известные Барбаро и Контарини, возвращались через русские земли и виделись в Москве с Иваном III.[556]
В конце XV века колония фрягов в Москве была значительной. По преимуществу это были различные мастера (денежники, ювелиры), а также строители каменных зданий, церквей, крепостных стен и башен.
Усиленный приток итальянцев в Москву начался еще до приезда Аристотеля Фиоравенти. В 1469 году в Москву приехали «фряги» Карл и его племянник Антон; они были родственниками жившего в Москве денежника Антона Фрязина.[557]
Одно краткое известие заставляет думать, что итальянская колония в Москве имела свою католическую церковь. В 1492 году в Москве произошло событие, которое произвело столь большое впечатление на русских, что летописец отметил его даже точной датой (17 мая): Иван Спаситель Фрязин, каплан постриженный Аугустинова закона белых чернцов, закона своего отрекся и чернечество оставил, женился, взял себе в жены Алексеевскую вдову Серинова, и князь великий его пожаловал селом.[558] Ренегатство католического священника рассматривалось в Москве как торжество православия. Отсюда непосредственное участие великого князя и пожалование села новообращенному. Но каким образом католический монах—августинец оказался в Москве и что он там делал» Как видим, он был капланом, то есть капелланом, или настоятелем церкви. Это обстоятельство должно было вызвать еще большее ликование в московских церковных кругах, рассматривавших католическое духовенство как своего векового врага.
Существование тесных связей с Италией и наличие итальянской колонии в Москве было явлением большого значения, оказавшим немаловажное влияние на русскую культуру. Появление Аристотеля Фиоравенти и других итальянских мастеров в Москве вовсе не носило характера внезапного поворота в сторону западноевропейской культуры, как это обычно рисуется в наших исторических работах. Культурные итальянские навыки притекали на Русь задолго до Ивана III, причем они шли в основном через Москву, а не через какой—либо иной город северной Руси. В этом отношении географическое положение Москвы, главным образом ее связь с Окой и Доном, сыграло для нее положительную роль, сделав великокняжескую столицу рассадником культурных навыков, притекавших на север из Средиземноморья.
Приток в Москву итальянцев еще усилился с конца XV века. Это были мастера стенные, палатные, пушечные и серебряные. Из рассказа Контарини, бывшего в Москве в 1486 году, видно, что итальянцы поддерживали между собою тесные связи. Контарини называет двух итальянцев, с которыми он встретился в Москве: которского уроженца, работавшего для великого князя серебряные сосуды – Трифона и Аристотеля Болонского (Фиоравенти).
Какое выдающееся положение в Москве занимали некоторые мастера—итальянцы, видно из завещания волоцкого князя Андрея Васильевича (не позднее 1491 года). В числе его кредиторов оказался Иван Фрязин, которому князь задолжал 350 рублей («полчетвертаста рублев»). В закладе у Ивана Фрязина лежали княжеские драгоценности: золотая цепь, малая золотая цепь, два золотых ковша, золотая чарка, большая золотая цепь и 12 серебряных мисок. Эти вещи подарили князю его мать и его старший брат, великий князь.[559]
Потомки итальянцев, осевших в Москве и принявших православие, вступали в число дворян или городских людей. В XVII веке в Москве жили, например, подьячий Андрей Фрязин, Иван Фрязов, немчин Максим Фрязов, Матвей Иванов Фрязов.[560] Среди убитых под Казанью детей боярских находим Ивана Павлова сына Аристотелева.[561] Не был ли этот боярский сын Аристотелев внуком знаменитого архитектора» Впрочем, летопись знает только одного сына Фиоравенти – Андрея.
Итак, у нас есть основания думать, что итальянцы—фрязины не только появлялись и оседали в Москве на постоянное жительство, но имели здесь и свою колонию. Однако местожительство итальянцев, как и других «латинян» – католиков, не поддается приурочиванию. Известно лишь, что итальянцы имели дворы в Кремле; там стоял дом Аристотеля Фиоравенти, там находился «Онтонов двор» – дом одного из приезжих фрягов. Более твердая и упорная крестьянская память сохранила под Москвой несколько деревень с названиями «Фрязево», «Фрязино» и т. д., но в городе древние названия менялись быстрее и прихотливее. К тому же, если предполагать, что католики уже в XV веке имели в Москве свою церковь с капелланом, то их поселение должно было находиться за городской чертой, в особой слободе. Позднейшая Немецкая слобода «Кокуй» находилась слишком далеко от города, но Снегирев указывает старое немецкое кладбище в районе церкви Николы Болвановки, у Таганских ворот. Может быть, здесь и надо искать первоначальную фряжскую колонию.
СЕРБЫ И БОЛГАРЫ
В XIV–XV столетиях Москва поддерживала постоянные сношения с южнославянскими странами. Сербы и болгары как единоверцы, говорящие на родственных с русским языках, оседали в Москве в качестве выезжих мастеров, художников, писателей.
Крупными центрами славянской взаимности были Константинополь до его завоевания турками (1453 год) и Афон («Святая Гора»), сохранивший это значение и после перехода под турецкое владычество. До Константинополя ехали речным путем по Дону до Азова; отсюда на морских судах плыли в Константинополь. Белорусы, украинцы, новгородцы и смоляне пользовались другой дорогой. Они добирались до Белгорода (Аккермана) на Черном море и плыли отсюда в Константинополь. От Константинополя морской путь вел к Лемносу (Лимнам) и здесь раздваивался: один маршрут вел к Митиленам и далее в Палестину, другой – к Афону.
Старинным центром русской культуры на Афоне был Русский Пантелеймонов монастырь. Татарское иго прервало постоянную помощь, которую русские земли оказывали этому монастырю, и в XIV веке заботу о нем взял на себя сербский царь Стефан Душан, указывая на «от Русие вьсеконечно оставление» этого монастыря. В это столетие происходит подъем сербского Хиландарского монастыря на Афоне, который делается крупнейшим центром письменности. Тут переводятся на сербский язык замечательные произведения греческой литературы. Близость сербского и русского языков создавала условия, при которых сербские рукописи распространялись в России, а русские – в Сербии.
Когда турецкое завоевание с катастрофической силой стало давить на сербскую культуру и началось оскудение Хиландарского монастыря, московские великие князья взяли на свое попечение Хиландарский монастырь, то есть поступили так же, как сделал за два века до этого Стефан Душан.
Турецкое завоевание вызвало массовое бегство южных славян на север, главным образом в Россию, на Украину и в Венгрию. Образованные люди из числа духовенства оседали в России и на Украине, принося с собой навыки южнославянской образованности. Знаменитейшими из южнославянских выходцев были, как уже говорилось, митрополит Киприан и Пахомий Логофет, автор многочисленных житий святых. Деятельность Киприана и Пахомия целиком связана с Москвой. Такой замечательный памятник, как Хронограф, включил в свой состав главы о Сербском и Болгарском царствах, основанные на южнославянских источниках.[562]
Со значительно большим трудом прослеживается переселение в Россию менее видных людей, чем Киприан и др. Но такие переселения действительно были и устанавливаются сообщениями наших летописей и других источников. Об этом говорит, например, замечательная запись в рукописи, написанной в Константинополе в 1388 году. Она хранилась ранее в московском Чудовом монастыре, а теперь находится в собрании Исторического музея: «Се писахь азь последни вь иноцехь и грешни Евьсевие, родомь срьбинь, от племени по отцу Николилина (!), по матери же Растихала, отцу име Борша, а матери Елена, вьнукь Юнака севастократора, в юности же бихь слуга цара турьскага Ильдримь Баазита, бежави же от цара того вь Светою гору постригохьсе».[563]
Султан Баязид, прозванный Ильдеримом – «молнией», как известно, царствовал в Турции в 1389–1402 годах. Запись составлена позднее, возможно, на Руси, куда Евсевий переселился на старости лет.
Среди сербских выходцев на Русь были искусные мастера. Сербин Лазарь, как мы знаем, поставил в 1404 году на великокняжеском дворе в Кремле первые городские часы с боем.
Южнославянские художники и архитекторы были связаны с русским искусством XV века. Н. П. Кондаков считает Сербию связующим звеном между Италией и Россией.
Исследователи указывают на сербские элементы в русской архитектуре XIV–XV веков.
АРМЯНЕ
Можно считать несомненным и существование в Москве более или менее постоянной колонии армян, которые жили в посаде в начале XV века. В 1390 году «загореся посад за городом от Аврама некоего арменина».[564] Выражение «посад за городом» указывает скорее всего на территорию Китай—города, а не на позднейший «Белый город», где имеется известный Армянский переулок, получивший такое название, впрочем, только с XIX века.[565] Поблизости от Варварки в XVII столетии еще указывали место, «что ставились на нем армяне и греченя». В этом районе следует искать дворы армян, если они составляли в Москве постоянную колонию. В XVIII веке какие—то строения, принадлежавшие армянам и годные для армянской церкви, еще стояли в Китай—городе, между Ильинкой и Варваркой, причем нет никаких оснований думать, что в это время армяне только впервые поселились в указанном районе.[566]
В торговых делах армянские купцы проявляли большую деятельность. При их посредстве поддерживалась транзитная торговля по Волге, в которую были втянуты Золотая Орда, Закавказье и Персия. Вопреки распространенным мнениям о малом знакомстве русских с другими странами, мы сталкиваемся с некоторыми фактами, обнаруживающими у русских хорошее знание стран Востока. Среди народов Кавказа русские летописи упоминают и армян. Главным торговым путем для армян, естественно, была Волга. В 1368 году новгородские ушкуйники перебили в Нижнем Новгороде «бесермен и армен» и «товар их безчислено весь пограбиша».[567] Торговые дороги вели к Москве как центральному торговому месту в северо—восточной Руси.
В московских торговых операциях участие армянских купцов, видимо, было немаловажным, судя по некоторым намекам, смысл которых становится ясным только тогда, когда мы признаем наличие заметного армянского элемента в московском обществе. На рубеже XIV–XV веков митрополит Киприан отвечал на вопросы ученого игумена Афанасия Высоцкого. В полном соответствии с византийской нетерпимостью по отношению к другим вероисповеданиям Киприан ополчался против армян. По мнению митрополита, армянская ересь была самой гнусной из всех ересей, вследствие чего православный христианин не должен иметь общения с армянами, не допускать их к себе в праздничные и в постные дни, а тем более в церковь, не завязывать с ними дружбы или любви. За строгими внушениями митрополита явно чуется подлинная действительность. Рядовые русские люди справедливо не чувствовали больших различий между православием и армянским вероисповеданием, охотно общались и пировали с армянами, допускали их в свои церкви, дружили и вступали с ними в браки. Иначе зачем было бы в чин избрания и поставления в епископы включать обязательство «ни оставити в всем своем пределе ни единого же от нашей православныя веры ко арменом свадьбы творити, и кумовьства и братьства».[568] Для русских купцов в городах Ближнего Востока и нижнего Поволжья армяне были наиболее близкими по вере, что приводило к кумовству и братству, вызывавшим такое недовольство церковных кругов.
ТАТАРЫ И НАРОДЫ ВОСТОКА
Значительной и важной группой московского населения были татары и прочие «бесермены», как иногда называли мусульманские народы. Позднейшее, но очень вероятное предание считало, что митрополит Алексей основал Чудов монастырь на месте татарского двора, принадлежавшего московским баскакам. Следовательно, татары первоначально жили в самом Кремле в непосредственной близости к великокняжескому дворцу. Подтверждение этому преданию видим в аналогичных явлениях в таких крупных русских городах, как Тверь, где царевич Шевкал, убитый во время восстания 1327 года, жил на великокняжеском дворе.[569]
На практике местонахождение татарских дворов в Кремле было не очень удобным для самих татар и приезжих восточных купцов, так как, естественно, стесняло их деятельность. Поэтому, по—видимому, рано создается особая Татарская слобода за городом, в Замоскворечье, в районе современных Татарских улиц, упомянутая уже в одном документе 1619 года.[570] Во всяком случае, можно не сомневаться, что в XVI веке Татарская слобода в этом районе уже существовала, так как время, непосредственно примыкавшее к «московскому разорению», не было периодом благоприятным для создания новых слобод вокруг Москвы. В известиях середины XVI века упоминается Ногайский двор, стоявший «за рекою Москвою». Сюда приходили торговать ногайские татары. Главным их товаром являлись лошади, которыми торговали на лугу под Симоновым.[571]
На старое заселение татарами района Замоскворечья указывают и некоторые другие признаки. Улица, выходившая из Замоскворечья к Кремлю, до сих пор носит название «Балчуг». В Замоскворечье же находим улицу «Ордынку», выходившую ранее к воротам Кремля. Через Замоскворечье шла прямо на юг ординская дорога. Здесь—то и удобнее всего было селиться татарам.
И. М. Снегирев перечисляет ряд названий, связанных с татарами,[572] но такие названия, как Крымский брод, Крымский луг и т. д., вероятнее всего, возникли уже в XVI столетии.
Татарские купцы составляли лишь часть народов Востока приезжавших и живших в Москве. Русские отличали бесермен от татар, как это можно видеть из летописных известий XIV–XV веков. Например, в 1346 году страшный мор распространился «на бисермены, на татары».[573] Тут татары и бесермены названы как особые народы. К числу бесермен, видимо, причислились бухарские и другие среднеазиатские купцы («тезики»), а также кизылбаши (персы). Можно предполагать, что эти народности селились и останавливались в особых городских кварталах отдельно от татар, которые количественно преобладали над остальными бесерменами. По очень вероятному предположению В. Трутовского, слово «Арбат» произошло от арабского «рабад» (множественное «арбад»), что означает предместье, или, по—русски, посад.[574] Торговые связи с Востоком порождали интерес к знанию татарского, персидского и других языков. На одной рукописи церковного содержания (Ефрем Сирин XV века) имеется запись с восточными цифрами и словами.[575]
НЕМЦЫ И ДРУГИЕ ИНОСТРАНЦЫ
Известно, что под немцами в России понимались не только выходцы из Германии, но и многие другие иностранцы, хотя в XIV–XV веках еще различали немцев от фрягов. В позднейшей Москве царского периода немцы занимали среди иностранцев первое место по численности. Тем более замечательно, что в Москве великокняжеской мы не замечаем сколько—нибудь большого участия немцев в торговле и культурной жизни. В 1483 году упоминается «врач некый немчанин Онтон», находившийся в большой чести у великого князя. Онтон лечил одного из татарских царевичей и уморил его смертным зельем «за посмех». Иван III велел его выдать сыну умершего, и татары зарезали его зимою под мостом, «как овцу», ножом.[576]
Приток немцев в Москву начался в основном после присоединения Новгорода и Смоленска, а особенно со второй половины XVI века. До этого в Москве преобладали итальянцы, в основном венецианцы.
Однако трудно сомневаться в том, что средневековая Москва XIV–XV веков давала приют и немцам, приезжавшим в Москву по торговым или каким—либо иным делам. Во всяком случае, ганзейские немцы, например, были хорошо осведомлены о Куликовской битве 1380 года[577] и говорили о ней на съезде в Любеке вскоре же после поражения татар.
Известия об иностранцах в Москве скупы, разрозненны, случайны. Только случайное известие сообщает нам о пребывании в Москве еврея («жидовина») «мистра Леона», бывшего придворным врачом и так же казненного, как и другой лекарь – немчин, о котором говорилось выше. Леон был казнен на Болвановке по приказанию Ивана III, так как похвалился излечить от болезни его старшего сына, а тот не вынес лечения и умер.[578] Как видим, Москва не была совершенно недоступной даже для евреев, против которых были направлены яростные полемические сочинения русских церковных писателей. Существование этих сочинений само по себе уже указывает на то, что находились люди, с которыми надо было полемизировать.
Что касается украинцев и белорусов, живших в Москве, то их нельзя причислить к иностранцам. «Литовские» купцы, как называют наши летописи купцов, приезжавших из Литовского великого княжества, по преимуществу были белорусами и украинцами. Таким был Фома Лазарев, «пришедый из Литвы с куплею своею» в первой половине XV века.[579] В Китай—городе существовало древнее урочище «в Старых Панех» и Панский ряд.