ОБЩИЙ ОБЗОР
Границы Московского края очерчиваются приблизительно так: на западе крайними пунктами края можно считать Можайск и Волоколамск. Западные рубежи Подмосковья были устойчивыми и сложились уже в XIV столетии. К западу от Можайска начинались густые леса и болота и на большом, почти 100–верстном протяжении, между Можайском и Вязьмой, не было ни одного города. Дорога шла по местности, изрезанной речками и оврагами; польские послы насчитали между Дорогобужем и Вязьмой 140 мостов, отмечая, что здесь «дорога не слишком хороша».
Южная граница Московского края очерчивалась рекой Окой. Наиболее опасными местами на Оке были броды между Серпуховом и Каширой, через которые переправлялись крымские татары во время своих набегов на Москву и ее окрестности. При Василии III мерили броды, «сколь который глубок черезо всю реку или до половины, или до трети, и сколь те броды широки, и с которую сторону мель, с сю ли сторону или с ту сторону».[807] По этим бродам татарам нередко удавалось переправиться через Оку и вторгнуться в южные уезды Московского края. Наиболее памятными были набеги крымцев в 1521 и 1571 гг., когда татары опустошили даже окрестности Москвы. Еще в 1526 г. приходилось давать льготу крестьянам
Коломенских и Боровских волостей, так много сел и деревень было «от татар выжжено и вывоевано».[808]
На востоке границей Московского края служили лесные массивы верстах в 50–80 от Москвы. Это были остатки громадных лесов, в которых плутали княжеские военные отряды во время междоусобиц XII–XIII вв. Леса служили хорошей защитой от татарских набегов, настолько надежной, что за два столетия (XIV–XV) не было ни одного случая татарского нападения на Москву, совершенного с востока.
На севере границей Московского края служила река Дубна, впадающая в Волгу. Леса и болота отделяли Дмитровский уезд от соседней Переяславщины.
Климатические условия центра России, как известно, отличаются умеренностью и континентальностью: холодная зима сменяется жарким летом, с большой разницей температур самого холодного месяца (января) и самого теплого (июля). Между севером и югом эта разница меньше заметна, чем между западом и востоком. Континентальность климата в центральной полосе России усиливается по направлению на восток (вернее с северо—запада на юго—восток). Поэтому климат Тверского края более умеренный, чем Рязанского.
Большая часть Московского края была покрыта лесами. Растительный покров довольно резко отличен в северной и в южной частях. Север края входит в полосу хвойных лесов, юг покрыт лиственными лесами. Москва выросла на стыке двух лесных покровов. Это и порождает тот поразительный контраст между веселыми березовыми и дубовыми лесами к югу от Москвы и строгим обликом сосновых боров, обступающих Ярославскую дорогу.
Основной речной артерией Московского края была Москва—река с ее наиболее крупными притоками Истрой и Яузой. На севере особое значение имели Яхрома и Дубна, связывавшие Московский край с Поволжьем. Меньшее значение имела Клязьма, протекающая в Подмосковье только в своем верхнем течении. Что касается Оки, то она долгое время была, как говорилось выше, пограничной линией, но всегда являлась основной торговой артерией края, выводившей к Волге и Каспийскому морю, важной водной дорогой, связывавшей Подмосковье с Поволжьем.
Московский край изобиловал селами и деревнями. И города здесь располагались относительно близко друг от друга, гораздо ближе, чем в других районах страны. Крупнейшими из них были Коломна, Серпухов, Можайск и Волоколамск, находившиеся как бы на периферии Московского края. К юго—западу от столицы размещались второстепенные города: Звенигород, Руза, Верея, Боровск. Впрочем, и малые и большие города края одинаково были крепостями, защищавшими подступы к Москве со всех сторон. Безопасная восточная сторона края была в то же время и самой пустынной. На обширном протяжении от Москвы до Владимира не было ни одного города, кроме небольшого Коврова.
В Московском крае сосредоточивались крупнейшие монастыри—вотчинники: Пафнутиев Боровский, Иосифов—Волоколамский, Саввино—Сторожевский, Троице—Сергиевский. Каждый из них представлял собой настоящую крепость. Под ее стенами размещались слободки, заселенные монастырскими людьми и имевшие торговое значение.
В целом же центр Российского государства представлял собой старинный обжитой и густо населенный район с предприимчивым населением.
ПАШНЯ И ЛЕС
Как показывают сохранившиеся писцовые книги, Московский край в XVI в. был уже сильно распахан. Причину этого трудно искать в особо благоприятных почвенных условиях подмосковных районов, как это делал покойный П. П. Смирнов, так как почва Подмосковья не принадлежит к числу особо плодородных.
Лучшие земли лежали к югу и юго—востоку от Москвы, но и здесь «худая» и «середняя» земля преобладала над «доброй». Так, в некоторых селениях Васильцова стана, примыкавшего к Москве с юго—востока, считалось пашни «доброй земли» 100 четей, «середней земли» – 400 четей и «худой земли» – 400 четей.[809] Следовательно, тут «середняя» и «худая» земля явно преобладала над «доброй». В северных же и западных подмосковных станах постоянно встречаем указания на «худую землю». В Рузском уезде, например, некоторые села обладали только «худой землей», у других количество «середней земли» не превышало 1 / 5 всей пашни.
Поражает и большое количество пахотных земель, лежавших в Подмосковном крае под перелогом или поросших лесом («пашни лесом поросло»). В описаниях про некоторые земли, покрывшиеся кустарниками, так и говорится: «кустарем поросло». Иногда вместо кустарника отмечается поросняк: «и поросником поросло».[810] «Поросняк», по Далю, – мелкий кустарник с преобладанием ивняка.
В поисках новых пашен лесные пространства распахивались довольно безжалостно, и Н. А. Рожков, писавший на основании писцовых книг о недостатке леса в Московском крае, не был уже так далек от истины, как укорял его В. О. Ключевский. Ошибка Рожкова была в том, что относительный недостаток леса при некоторых селах он распространил на весь Московский край. Огромные лесные массивы еще стояли в XVI столетии в Московском крае в болотистых и малодоступных по тому времени местах, далеких от больших городов и селений. Но в более населенных местностях лес ценился высоко. Во многих случаях отмечалось качество леса: «у деревень рощи в бревно 20 десятин да в кол и в жердь 100 десятин».[811] Это явный показатель того, что ценился не просто лес, а его качество. Многие территории Московского края были покрыты мелким лесом «в кол и в жердь» – следствие усиленной вырубки леса, а также оставления земли под перелог. Лес, принадлежавший Белопесоцкому монастырю под Каширой, описывается по всем его видам: «лесу пашеннаго кустарю 5 десятин, а непашеннаго лесу, болота, по реке по Оке по смете 15 десятин, да большаго лесу, бору, по смете и по сказке в длину на версту, а поперек полверсты».
Строевой лес ценился настолько дорого, что подарки лесными угодьями отмечались во вкладных книгах. В Махрищский монастырь, например, было дано по одному вкладу 7 десятин, по другому 10 десятин леса, «а цена 20 рублев». Значит, десятина леса стоила 2 рубля, столько же, сколько 20 четвертей ржи в урожайный год. Это прекрасная иллюстрация относительной дороговизны леса в Московском крае в XVI в.[812]
Еще в конце XV в. районы к юго—западу от Москвы были покрыты густыми лесами. Межевые грамоты рисуют перед нами эту лесную сторону. Лес, принадлежавший селу Почап, по словам старожильцев, «пошел и до Колужского рубежа», т. е. до границы с Калужским уездом. Характер хозяйства в этом районе довольно четко определяется спором о селище Зеленово, считавшемся принадлежавшим к названному селу. Зеленово отдавалось в аренду, «в наймы сена косити», в пашню, а также для различного рода лесных промыслов: лес секли и драли бересту на деготь.[813]
Громадный массив леса был расположен в излучине, образуемой Сестрой и ее притоком Дубной в том самом якобы «безлесном», по Н. А. Рожкову, Дмитровском уезде. Здесь и в начале XIX в. было очень мало селений, а монастырь, основанный при слиянии Дубны с Сестрой, получил характерное название Медвежьей пустыни. Обширные малопроходимые леса лежали на границе Московского края с Владимирским.
ЗЕМЛЕДЕЛИЕ, САДОВОДСТВО И ОГОРОДНИЧЕСТВО
Земледелие в Московском крае в XVI в. отличалось значительной прогрессивностью по сравнению с многими другими областями тогдашней России. Об этом можно судить по писцовым книгам, где земля измеряется обычно в трех полях. Уже в 1498–1499 г. писец, измеряя митрополичью землю, насчитал в одной деревне «пашни во всех трех полех» тридцать десятин. В 1555 г. в селе Орудьеве с деревнями Дмитровского уезда хозяйственные угодья измерялись пашней в трех полях.
Трехполье в Московском крае прочно установилось: «пашни девяносто одна четверть в одном поле, а в двух полех потому ж, сена восмьсот семьдесять пять копен».[814] Что слова «в одном поле, а в двух потому ж» указывают именно на трехполье, видно из одного судного дела 1553 г., где читаем о пашне: «рожь сеяли наши крестьяне монастырские в 61 году, а ярь сего лета пахали силно те дети боярские». Речь идет о боярских детях, насильно захвативших чужую землю.[815] Здесь ясно указывается, что в одно лето сеяли озимое (рожь), в другое «ярь». Поэтому и при перечислении имущества отмечались деревни «с хлебом, с рожью и с ярью».
Основными хлебами Московского края были рожь и овес, в меньшей степени пшеница и ячмень.
Примерный состав культурных растений, возделываемых в Московском крае, перечисляет документ, по которому князь Пожарский передал в Троицкий монастырь деревню Гущино в Звенигородском уезде. Эта вотчина перешла в монастырь вместе с хлебом земляным, с рожью и с ярью, «со княжим хлебом, опричь крестьянского хлеба». На княжеской земле были посеяны рожь, овес, ячмень, немного пшеницы, еще меньше гороха и конопли. Существовал и огород «с капустою и с овощи». Тут названы основные культурные растения, типичные для Московского края.[816]
Пшеницу, впрочем, сеяли сравнительно редко, иногда указывалось, что ее не сеют, «потому что не родится». Пшеница в Московском крае давала небольшие урожаи, так как техника земледелия стояла на низком уровне.
В середине XVI в. вдова дворянка, происходившая из рода Сатиных, так перечисляла продукты, которые она получала по духовному завещанию мужа на свое содержание «оброком з году на год»: 13 четвертей ржи, 7 четвертей овса, 2 четверти пшеницы, 2 четверти солоду ячного, 2 четверти солоду ржаного, 1 четверть толокна, 1 четверть конопли, 1 четверть гороха.[817]
Количество хлеба, производимого в различных селах, измерялось нередко возами. Например, Симонов монастырь имел право беспошлинно вывозить из своих вотчин жито на 100 возах; возы сопровождали пешие крестьяне, обычно зимой. Впрочем, в этом случае монастырь указывал 100 возов с большим запросом во избежание уплаты пошлин.[818]
Средние урожаи ржи и овса по Московскому краю за ряд лет установить нельзя, но можно утвердительно сказать, что они сильно колебались из года в год. Об этом свидетельствуют записи о ценах на рожь и овес во вкладной книге Махрищского Стефанова монастыря, находившегося поблизости от Александровой слободы. Махрищский монастырь нуждался в хлебных запасах, о которых упоминается во вкладной книге под разными годами с отметкой о ценах на рожь и овес. В 1557 г. монастырь получил вклад: 50 четвертей ржи общей стоимостью в 10 рублей. Значит, каждая четверть ржи обошлась в 2 гривны (20 коп.). В 1564 г. четверть ржи стоила 5 алтын (15 коп.), а овса 2 алтына (6 коп.). В 1570 г. в неурожайный год четверть ржи стоила 1 рубль. В 1583 г. рожь опять ценилась по 2 гривны за четверть, а овес по 1 гривне. В том же году за горох платили по полуполтине (25 коп.) за четверть. Вкладная книга отмечает ходовую рыночную цену на продукты: «рожь того лета была» и пр.[819]
Замечание о прогрессивности сельского хозяйства, сделанное выше, стоит в противоречии с выводом Н. А. Рожкова. По его мнению, в центральных уездах
России к концу XVI в. наблюдается упадок земледелия по сравнению с 60 – ми годами того же столетия.[820] Но вывод этот сделан на основании статистических наблюдений над писцовыми книгами и сотными, которые привели Н. А. Рожкова и к выводу о безлесности Московского края. Между тем всякая повременная статистика имеет доказательную силу только при возможности сопоставить показания разных годов, а сделать это по разрозненным писцовым книгам XVI в. для Московского края невозможно. Основным признаком упадка земледелия Н. А. Рожков считал увеличение перелога и пашни наездом. Но эти показатели говорят не о способах обработки земли, а об увеличении площади, занимаемой под пашню. Пашня наездом была одной из стадий в распахивании лесных земель, и увеличение ее говорит не об упадке земледелия, а об его распространении на лесные угодья, где отыскивались лучшие земли, расположенные в отдалении от сел и деревень. К тому же нельзя забывать о своеобразии статистики XVI в., то отмечающей перелог и пашню наездом, то ее пропускающей. Так, из таблицы, составленной Н. А. Рожковым, со всей ясностью вытекает, что некоторые описания 60–х годов вообще пропускали указание на перелог, будто такого перелога не было вовсе, а хозяйство велось по всем передовым правилам трехполья.
К счастью, у нас есть возможность более детально ознакомиться с сельским хозяйством в Московском крае XVI в. на основании одного совсем почти не использованного источника – ужинных, умолотных и других хозяйственных книг Иосифова Волоколамского монастыря. Только в последнее время этот источник стал использоваться в научных трудах. Выписки из хозяйственных книг сделаны автором еще во время нахождения их в монастырском архиве, до разорения монастыря фашистскими войсками.
Размеры сельскохозяйственных предприятий Иосифова монастыря были весьма обширными. Все вотчинные земли монастыря были разделены сперва на три, в конце XVI в. на шесть приказов, каждый во главе с посельским старцем. В 1592 г. во всей монастырской вотчине было высеяно 6658 четвертей, а собрано ярового хлеба 16045 четвертей. Под пашни занимали не только прежние поля, но сеяли и «на новом раздоре».
Покупка и продажа хлеба производилась редко; свой хлеб обычно удовлетворял потребности монастырских вотчин.[821] Громадные скирды немолоченого хлеба стояли в монастырских селах, дожидаясь голодных лет. В 1600 г. во всей монастырской вотчине по селам оказалось 7792 четверти молоченого и немолоченого хлеба. Немолоченая рожь стояла «в кладех» – в скирдах.
Особенностью Московского края было распространение в нем садоводства и огородничества. К XVI – началу XVII в. относятся названия различных сортов яблок, например, налив, бель можайская и др. Некоторые названия явно заимствованы из других стран: «аркат», «скруп», «малеты белые и красные», «штрюцель». Вероятно, эти сорта были вывезены для дворцовых и боярских садов из—за границы.[822]
В документах встречаются указания на особых садовников.
Кроме того, немалое значение имели огороды. В Иосифове Волоколамском монастыре чеснок шел даже на продажу. В Обиходнике этого монастыря указываются в довольно изобильном, хотя и постном, питании монахов в числе постоянных блюд и приправ («в недели во все») «капуста белая в осень, а с весны новая, трава медуница, а здесь щемелица словет, или борщ молодой, или кислица, свекла с чесноком или с луком».[823] Свежая, или «новая», капуста появлялась в монастырской трапезе очень рано, «с весны», самое позднее, в июне или июле.
СКОТОВОДСТВО
Земледелие в Московском крае было тесно связано с продуктовым скотоводством. В связи с этим в повинности крестьян нередко входила обязанность поставлять вотчиннику сметану и другие молочные продукты.[824]
В документах XVI в. постоянно отмечается не только земля пахотная, но и сенные угодья. При этом заметен некоторый недостаток в лугах, в силу чего траву косили на лесных «сечах», полянах и просеках, образовавшихся после рубки леса.[825] Имеется значительное количество документов на продажу и покупку лугов – «пожень». С какой тщательностью отмечались границы покосов, видно из межевых грамот XVI в., по которым границы покосов указывались ямами, у ям росли кусты, помеченные в межевых документах как особые признаки: ивовый куст, березовый, рябиновый.[826]
В вотчинах Иосифова Волоколамского монастыря на скотоводство обращалось большое внимание. Посельские старцы и монастырские слуги внимательно следили за скотом и давали точные справки о его количестве и о заготовленных для скота кормах. Приведем выписки из книг монастыря за 1593 г., показывающие, какое значение имело скотоводство для монастырского хозяйства.
«Ко сту первому [1593] году во всей монастырской вотчине укошено монастырского сена на лугех и на пустошех и на всяких покосех 8908 копен мерных двусаженных и те мерные копны положити против летошних 8 немерных волоковых копен копну в полтары копны. И того 13062 копны. И тому сену росход: в приказе конюшево старца Арсения монастырских и служних лошадей, в большем стаде на дворце 120 лошади да у Алексея у Растегая в стаде 92 лошади, да в Луковникове у Степашка в стаде 80 лошадей, да в Трызнове у Мартынка 36 лошадей. И всего монастырских лошадей во всех стадех 328 лошадей, да служних лошадей, которые живут на дворце, 33 лошади, да поместных слуг 24 лошади. И всего служних лошадей, и дворцовых и поместных 57 лошадей, и всего в приказе конюшево старца Арсенья Тучина монастырских и служних лошадей 385 лошадей». Далее дается расчет, сколько необходимо сена, и приводится итог: «сена за росходы за всякими 5126 копен мерные».
Расчет сена для приказа старца Иякова Соколова сделан в таком виде: «Село Луковниково, а в нем моностырского сена 263 копны мерных двусаженных. А на дворе животины монастырской 14 коров да телица третьяка, да две телушки лонских, да три бычка лонских, да 49 овец, да боран. И на корову на одну копна сена мерная на двенатцать недель, да соломы яровой к тому. И всего в Луковникове животины монастырской: коров и быков и телиц 25. И на всю животину надобно сена на шесть месяц, от ноября месяца по май месяц 50 копен мерных, а на овцу на одну копна сена на десят недель, да мякина всякая, да к тому лист на них пасен. И на все овцы надобно сена на шесть месяц 125 копен. И всего корму в Луковникове на сена, за животинною прокормью, 88 копен. И то достолное сена в Луковникове на монастырские обиходы. А животине опришно того не давати, а приказщикова лошади авес три сотныцы отметны, а сена указ ему будет от конюшево со всеми с монастырскими лошедми ровно».[827]
РЫБНЫЕ И БОРТНЫЕ УГОДЬЯ
Большое значение в центральном районе придавалось рыбным угодьям, в первую очередь различным озерам, которых, впрочем, здесь немного. Крупнейшим водоемом было Тростенское озеро, из которого вытекает река Озерна. В конце XVI столетия оно принадлежало трем владельцам: царю Симеону Касаевичу, Саввину Сторожевскому монастырю и Онуфриевскому монастырю, стоявшему на самом озере («под Онофреевским монастырем большое озеро Тростенское»).[828]
Ближе к Москве находились два сельца Озерецких, стоявших на озерах. Одно из них лежало поблизости от дороги, шедшей из Москвы в Дмитров, и принадлежало дворцовому ведомству, оно служило местом отдыха царей.
Второе Озерецкое («на Галицком озерке») находилось на дороге из Дмитрова в Троицкий монастырь и перешло во владение этого монастыря в XVI в.[829]
К числу значительных озер относили и озеро Ижво к северу от Москвы, в котором особенно отмечались щуки. Озеро принадлежало удельным дмитровским князьям, а после них перешло в дворцовое ведомство. При нем находились рыболовецкие деревни. В озере ловили щук и голавлей.[830]
Но и озера небольшого размера считались завидным владением. Кроме того, с давнего времени устраивались пруды с мельницами, стоявшими на запрудах.
В писцовых книгах постоянно отмечаются даже небольшие озера и пруды с краткой характеристикой их рыбных богатств: «в речке и в озере рыба всякая белая», или «в селе ж в Черкизове пруд, а в нем рыба карасы, да два пруда за лесом, а в них рыба карасы же».[831]
Рыбу, конечно, ловили и в реках и в речках, но в целом Московский край испытывал в XVI столетии явный недостаток в рыбе, которую привозили из Поволжья и Рязанской земли, богатых рыбными угодьями.
Некоторое значение для края имели охота и бортничество. Впрочем, ценный пушной зверь уже почти не водился в московских лесах, хотя по старой традиции некоторые села еще назывались «бобровничьими». Уставная грамота, данная в 1509 г. дмитровским князем Юрием Ивановичем «бобровым» деревням, указывает все повинности крестьян в обычных земледельческих и скотоводческих продуктах. Бобровники дают княжескому ловчему с пяти деревень полти мяса, хлеб, возы сена и т. д. Поборы с крестьян установлены в зависимости от того, сколько та или другая деревня имеет пашни и других угодий: «которая деревня болши пашнею и угодьем, и они [писцы] на ту деревню болши корму и поборов положат».[832] Ловля бобров уже перестала быть главным занятием жителей бобровых деревень, перешедших в разряд обыкновенных пашенных поселений.
Значительно большее значение, чем охота, имело бортничество. В Каширском уезде «медвяный оброк» кое—где сохранялся еще в конце XVI в. Владелец села Есипова платил, например, в Большой дворец, ведавший царскими доходами, оброк медом по 7 пудов с четвертью.[833] Иосифов монастырь иногда продавал воск на относительно значительную сумму. Тому же монастырю принадлежали деревни, где жили бортники, обязанные платить оброк со своих лесов «по своим старым знаменем», т. е. по отметкам на бортных деревьях.[834] Но бортничество, постепенно отходя в прошлое, в целом уже не было характерным для Московского края XVI в.
ДЕРЕВЕНСКИЕ ПОСЕЛЕНИЯ
Обычным типом поселения в Московском крае было село с окружающими его деревнями. В селе стояли церковь, двор вотчинника, если село принадлежало землевладельцу, а также несколько десятков дворов. Деревни были поселениями небольшими, состоящими всего из одного – пяти дворов.
Интересные наблюдения можно сделать, изучая сотную выпись на села и деревни Иосифова монастыря в Волоцком уезде (1544 г.), где указывается только число дворов и «людей». Под последними понимаются только хозяева дворов и мужчины. В монастырских селах числилось по 12, 21, 10, 17 дворов. В селе Черленково крестьянских дворов не показано вовсе, хотя там была церковь и жил монастырский дворник. В деревнях стояло от 2 до 10 дворов, но деревни с 10 дворами были редкостью. Количество деревень, тянувших к селу («а деревень к селу»), равнялось, примерно, 10–15.[835]
В черной волости Вохна, которую в конце XVI в. все еще называли «княж Володимерская вотчина Ондреевича», как принадлежавшую раньше князю Владимиру Андреевичу Старицкому, центрами были погосты. Из них три погоста названы живущими, а два пустыми. В погосте стояли одна, иногда две церкви (теплая и холодная), попов двор, кельи старцев или нищих.
Можно даже наблюдать, как возникали такие погосты. На реке Вохонке у деревни Климовы «на поле поставлен погост ново Парасковгеи, нареченные Пятницы, церковь древена, клетцки, стоит без пенья, да на монастыре келья, живет в ней старчик, да 2 кельи, да двор попов пуст. А строил тот погост деревни Климовы крестьянин Иванко Оксенов. Да под тою же деревней была мельница колотовка, и тое мельницу вода снесла». Кроме погостов в волости насчитывалось 119 деревень, а в них 535 крестьянских и 74 бобыльских дворов.[836]
В вотчине Троице—Сергиева монастыря в селе Сабурове Коломенского уезда, стоявшем на берегу реки Москвы, располагались деревянная церковь, дворы попа и пономаря, монастырский и коровий двор, 27 крестьянских дворов. В прилегающих к селу деревнях насчитывалось по 16, 4 и 6 дворов.[837]
Деревня с ее крестьянскими дворами имела неказистый, убогий вид. Случайно сохранилось описание деревни Черной в Хованском стане Волоцкого уезда. Она состояла из трех дворов, «а на дворех хором: по избе, да по клетке, да хлевы крестьянские».[838] Значит, каждый двор состоял из теплой избы и «клетки», т. е. холодной избы. Подсобными помещениями были хлева.
В XVI столетии население Московского края жило более разбросанно, чем в последующие века, так что при первом поверхностном взгляде может создаться впечатление, что край был более населен в XVI столетии, чем в последующие. Но такое наблюдение было бы неправильным. Проведенное мной изучение топографии Ольявидовщины (округи села Ольявидова в Дмитровском крае) показало, что многие деревни и починки, тянувшие к Ольявидову по писцовым книгам XVI в., уже не существуют по писцовым книгам 1626 г. Однако их местоположение устанавливается и теперь по показаниям местных жителей, называющих соответствующие урочища. Зато количество дворов в селе и в существующих деревнях явно увеличилось, произошло как бы стягивание населения в села и деревни.
Таким образом, устанавливается интересный факт большей разбросанности населения Московского края в XVI столетии по сравнению с последующим временем.
ЗЕМЛЕВЛАДЕНИЕ
Московский край в основном был областью боярского и церковного землевладения. Только кое—где как остаток далекого прошлого еще оставались дворцовые и черносошные земли. Вотчины больших людей и монастырей плотно окружали столицу; они преобладали и в остальных уездах Московского края.
В Звенигородском уезде находились вотчины крупных боярских родов и служилых людей: князей Шуйских, Фуниковых, Мезецких, Палецких. Однако боярское землевладение тут все—таки отступало на второй план перед церковным. Церковные вотчины окружали город Звенигород тесным кольцом. На реке Москве, ниже Звенигорода, стояло митрополичье село Оксиньинское, а выше его село Луцыно, принадлежавшее Крутицкому митрополиту. В непосредственной близости к Звенигороду располагалась вотчина Саввино—Сторожевского монастыря, которому принадлежали села Корабчеево, Шерапово, Софьино, Дютково, Локотна, Покровское и др. Вотчинами в Звенигородском уезде обладал и Троице—Сергиев монастырь (село Андреевское). В конце века в Угожском стане были испомещены бояре и дети боярские царя Симеона Бекбулатовича. Земли получили 1 боярин и 32 сына боярских. Всего же царю Симеону служили 2 боярина и 172 сына боярских.
Большое развитие получило вотчинное землевладение и в Коломенском уезде. Здесь находились имения крупнейших московских боярских родов: Шереметевых, Романовых, Головиных, Яковлевых и других. Вотчины Шереметевых были сосредоточены в непосредственной близости к городу, в Большом Микулине стане. Федору Васильевичу Шереметеву принадлежало село Чиркино на речке Городенке («старая их вотчина»). В селе стояла каменная церковь, по—видимому, в это время только строящаяся (один придел «почет делать, а не свершен, камен»). Рядом находилось село Федоровское на речке Северке, принадлежавшее вдове Семена Васильевича Шереметева. Тут же была вотчина другого Шереметева, Федора Ивановича, состоявшая из трех сел, сельца и восьми деревень. В их число входило село Городна с каменной шатровой церковью, сохранившейся до нашего времени. Старая вотчина Федора Васильевича Шереметева помещалась и в Маковском стане (село Оксиньино на речке Большой Городенке), в Скулневском стане (деревня Рудино). Ранее Шереметевым принадлежало и село Прус в Похрянском стане, тоже с каменной церковью. Село было продано ими коломенскому епископу.[839]
Для шереметевских вотчин характерно существование в них каменных церквей. Может быть, историкам искусства следовало бы заинтересоваться этими памятниками каменного зодчества, связанными с Шереметевыми. Ведь рассматривают же они особый «нарышкинский стиль» в конце XVII в. Сущ ествование каменных церквей в селах Коломенского уезда говорит о том, что в этом уезде каменное зодчество было относительно развито.
Вид богатой боярской вотчины имело село Степаново в Большом Микулине стане, принадлежавшее боярину Никите Романовичу Юрьеву. В нем находилась каменная церковь, а «середи села 2 пруда с рыбою», у прудов стояла мельница. К Степанову примыкали село Лысцово Цепово и четыре деревни.
Юрьевы—Романовы владели вотчинами в Коломенском уезде с давнего времени. Это видно из того, что Григорий Романович Юрьев дал Спасскому монастырю в Москве свою деревню Хлопенки на речке Коломенке.[840]
В Коневском стане находилась старая вотчина Головиных село Игнатьево, принадлежавшая Петру Ивановичу Головину. Поблизости от нее была расположена старая вотчина Ивана Ивановича Головина.[841]
В Большом Микулине стане писцовые книги отмечают «Семеновские вотчины Яковля» (Яковлевых) село Желивы у Оки. К нему примыкали пустоши, «что были в вотчине за Семеном Яковля».[842] Старобоярское землевладение, впрочем, в конце XVI в. находилось в Коломенском уезде в упадке. Боярские вотчины переходили в руки новых владельцев. Тем не менее, и в конце XVI в. среди вотчинников Коломенского уезда найдем немало старинных дворянских фамилий: Копниных, Колтовских и др.
Крупнейшим среди церковных феодалов Московского края был Троице—Сергиев монастырь. В конце XVI в. только в одном Дмитровском уезде ему принадлежало 12 сел, 14 сельцов, 137 деревень и 2 починка. В них насчитывалось 917 крестьянских и 40 бобыльских дворов. Такие троицкие вотчины, как села Ольявидово или Синково с деревнями, были хорошо организованными хозяйствами. В Ольявидове стояла церковь «древяна вверх», дворы церковного причта и 8 келий нищих, монастырский двор, в котором жил «старец», 14 пашенных крестьянских дворов. К селу тянуло 25 деревень, представлявших собой небольшие поселения в два – четыре двора.
В селе Рождественском на реке Нудоле в Берендеевском стане монастырский двор представлял собой целую усадьбу. На нем стояли горница, а против нее повалуша с сенями, изба, против нее клетка, ледник, тут же две житницы, поварня, а на заднем дворе челядинная изба. Во дворе жили представители монастырских властей – «для пашни Давыд Перхушков», приказчик и доводчик.
В монастырском хозяйстве немалое значение имела десятинная пашня, «что крестьяне пашут на монастырь».[843]
Троицкий монастырь успешно собирал земельные имущества и в других подмосковных уездах. В Оболенском уезде ему принадлежало село Пажа на реке Протве и 16 деревень, в которых числилось 13 бобыльских и 93 крестьянских дворов. Таким образом, здесь деревни представляли собой очень незначительные поселения, всего в пять—шесть дворов. В Боровском уезде Троицкий монастырь имел 2 сельца и 8 деревень – всего 120 крестьянских и 14 бобыльских дворов. Деревни здесь были более населенными, чем в соседнем Оболенском уезде.
В Ярославецком уезде в Холохолском стане Троице—Сергиев монастырь владел селом Почеп, «Завалье тож», а также 8 деревнями (90 крестьянских дворов). В Угодском стане тому же монастырю принадлежало село Передел поблизости от Протвы и 8 деревень с 71 крестьянским двором.[844]
Троице—Сергиев монастырь был одним из крупных вотчинников и Верейского уезда. Ему здесь принадлежали 2 села и 20 деревень, около 300 дворов (из них 273 крестьянских). В селе Егорьевском стояла каменная церковь. Эксплуатация крестьян монастырскими властями достигла здесь таких размеров, что монастырская пашня была только в два раза меньше крестьянской: крестьянской пашни считалось 516 четей, а монастырской – 250, «середние земли». Кроме того, большое количество земли считалось «худой» и поросло лесом.[845]
Но и помимо Троицкого монастыря земли жадно расхватывались как монастырями, так и епископами. В Коломенском уезде, например, на первом месте среди церковных феодалов стоял «владыка» (епископ). Основные его владения группировались поблизости от города на речке Коломенке. Тут стояло село Городище с каменным храмом. Всего в одном только Большом Микулине стане «в вотчине владыки Коломенского» числилось 5 сел, 2 погоста, сельцо, 17 деревень и 26 пустошей.[846] Кроме того, владыка прикупил у Шереметевых село Прус. Значительные владения принадлежали также монастырям Голутвину и Бобреневу в Коломне, Богоявленскому и Данилову в Москве, Угрешскому и др. Большой вотчиной обладал Чудов монастырь. Ему принадлежала Высоцкая волость по реке Гуслице. Центром волости было село Высокое (теперь город Егорьевск), к которому тянуло 65 деревень и 29 пустошей.[847]
В целом Московский край по своему землевладению резко шагнул в сторону развития крупного землевладения.
Поместное владение сохраняло особенно большое значение на юге Московского края, в непосредственной близости к Оке, к которой уже близко подходило дикое поле, – главным образом в Каширском и Коломенском уездах.
Судя по писцовым книгам, отдельные поместья часто меняли своих владельцев. Возьмем для примера Коневский стан Коломенского уезда. В нем деревня Семеновская была за Толстовым, «а преже того была в поместье за Григорьем Сухотиным». Поместье Бирево принадлежало раньше Ильину, поместье Зачесломского – Котеневу, Телешова – Баранову и т. д.
Интересной особенностью Коломенского уезда было испомещение в нем значительного количества татар, а также выезжих немцев, чухон и т. д.[848]
КРЕСТЬЯНСКИЕ ПОВИННОСТИ
Самой распространенной формой крестьянских повинностей в Московском крае была барщина на земле вотчинника или помещика. Пахать барскую пашню, убирать барское сено, возить на боярский двор дрова было таким обычным явлением, что при перечислении доходов вотчинника иногда даже не считали нужным их особо указывать, просто замечая: «а доходов сбирают на монастырь [следует перечисление доходов], опричь пашни, и сена, и дров». В других случаях обязанность крестьян отбывать барщину изложена в таких словах: «а доходов с селца Олабышева и с деревни сказали крестьяне князю Ондрею оброку не платят никаких, а пашют на него пашню и сено косят и дрова секут и к Москве возят на своих подводах».[849] Кроме барщины крестьяне платили продуктами: сметаною и яйцами. Крестьяне села Давыдовского в Сурожском стане давали своей боярыне 3 ведра сметаны и 600 яиц в год.[850] В вотчинах Троицкого монастыря, как и в других монастырских деревнях, собирали «за масло, и за сметану, и за яицы», за выделанные овчины, посконные и льняные холсты. Кроме того, крестьяне платили монастырскому приказчику свадебные пошлины за выводную куницу, за «новоженной убрус».
В большом троицком селе Сабурове крестьяне также были обложены повинностями в пользу монастыря. Прежде всего, они платили денежный оброк за барщину («изделье»), затем со всякой окладной единицы («выти») давали по четверти ржи, по выделанной овчине, а с двух вытей по холсту. В Троицкой вотчине, находившейся в том же Коломенском уезде, в сельце Екиматово, крестьяне в монастырь денежных доходов «не дают никаких, опричь того, что пашут на монастырь пашню и сено косят, да тот хлеб и сено отвозят в монастырь и к Москве на Троецкое подворье». Пашню на монастырь крестьяне пахали и в других троицких вотчинах.[851]
ЗАПАДНЫЕ УЕЗДЫ И ГОРОДА МОСКОВСКОГО КРАЯ
Западная окраина Московского края не отличалась богатством природных условий. В основном это была равнина, изрезанная долинами речек и ручейков, без особенно заметных повышений почвы, иногда живописная, с крутыми оврагами и холмами, покрытыми хвойными или смешанными лесами.
Большие села густо располагались по Москве—реке и по Истре. На реке Истреце (в печатном тексте ошибка – Кстреце) стояло село Лучинское с церковью
Николы, находившееся в конце XVI в. в поместном владении князя Семена Ардасовича Черкасского. К селу тянуло 18 деревень. Село Татищево на Истре принадлежало Татищевым. В их владении был и погост на реке Истреце, где стояла каменная церковь Рождества Христова с двумя приделами (Петра и Алексея митрополитов).[852]
Крупными селами здесь были Бужарово и Пятница Берендеево. Бужарово, принадлежавшее Иосифову Волоколамскому монастырю, по сотной 1538 г. насчитывало вместе с приписными деревнями 45 дворов. Спустя 36 лет в тех же селениях отмечалось около 60 дворов. Еще крупнее было село Пятница Берендеево на Истре, где стоял Пятницкий монастырь. Окружающий его стан назывался Берендеевым.[853]
Два больших села Буйгород и Ярополч носили названия, которые заставляют предполагать, что первоначально это были городки. В Буйгороде в середине XVI в., когда это село еще оставалось дворцовым, а не перешло во владение Иосифова монастыря, стояли две церкви. В селе насчитывался 101 крестьянский двор.[854] Следовательно, это было крупное поселение. В селе Ярополч, также попавшем во владение того же монастыря, насчитывалось (вместе с деревнями) 67 дворов.
Западные уезды были краем небольших уделов, находившихся долгое время в руках потомков боковых ветвей московского правящего дома. Можайские и Волоцкие князья всеми правдами и неправдами додержали свои владения до конца XV– начала XVI столетия.
Можайский удел возник в конце XIV в., когда он достался во владение Андрею Дмитриевичу, сыну Дмитрия Донского. После смерти Андрея удел был разделен на две части между его сыновьями. Старший, Иван Андреевич, получил Можайск, младший, Михаил Андреевич, – Верею. Иван Можайский принял участие в междоусобной войне середины XV в. на стороне Шемяки и поплатился за это потерей своего удела (1454 г.). Он бежал в Литовское великое княжество, где получил во владение Чернигов и Стародуб.
Позже на короткое время Можайск был уделом князя Юрия Васильевича (1462–1473).
Верейский удел также просуществовал недолго. Михаил Андреевич скончался в 1486 г., а незадолго до этого (1484 г.) его сын Василий бежал в Литву. По вынужденному завещанию Михаила Андреевича его удел перешел во владение великого князя.
Дольше просуществовало Волоцкое, или Волоколамское, княжество. Оно возникло в 1462 г., когда Василий Темный передал Волоколамск, Ржев и Рузу своему сыну Борису, тогда еще мальчику. Борису наследовал его сын Федор, умерший в 1513 г., после чего Волоцкий удел был присоединен к великому княжению.[855]
В западных уездах находились крупные и почитаемые монастыри XVI в.: Пафнутиев Боровский, Иосифов Волоцкий (Волоколамский), Саввино—Сторожевский. Все они возникли в прежних удельных княжествах, как, впрочем, и другие крупнейшие монастыри России XV–XVI столетий – Троице—Сергиевский и Кириллов Белозерский. Видимо, пребывание под властью удельных князей способствовало развитию монастырского землевладения и усилению феодальной мощи монастырей, так как власть удельных князей была слабее, и монастыри легче накапливали свои земельные владения под их эгидой, чем под сильной рукой великих князей.
О названных выше монастырях имеется большая литература, и это позволяет ограничиться здесь несколькими замечаниями.
Иосифов Волоцкий монастырь был основан в лесистой местности километрах в 20 от Волоколамска. О хозяйстве этого монастыря написано очень много,[856] так как хозяйственные монастырские документы (приходо—расходные, ужинные и умолотные книги, акты, записи) сохранились довольно полно даже от XVI в. Монастырь был окружен крепкими стенами с башнями, в нем стоял каменный собор, великолепно украшенный иконами. Под монастырем находилась подмонастырская слободка. Иосифов Волоцкий монастырь на северо—западной окраине Московского края представлял собой значительную крепость. Ему принадлежало большое количество сел в ближайших уездах. «Презлые иосифляне» были постоянными участниками церковных соборов и яростными гонителями своих врагов. В то же время монастырь был крупным центром книжности и обладал большой библиотекой.[857] Творения иосифлян многочисленны. Из их среды вышел такой видный писатель, каким был митрополит Даниил. При Василии III и Иване Грозном монастырь находился под особым царским покровительством и был связан с опричными кругами. В нем был похоронен Малюта Скуратов, ежегодно поминаемый монахами; «и цки есть», – замечает монастырский Обиходник о его могиле. Дцки («цки») – надгробные камни.
В нескольких километрах от Звенигорода находился Саввино—Сторожевский монастырь, основанный еще в XIV в. Название монастыря «на Сторожех» указывает на его значение как передового пункта, прикрывавшего доступы к Москве с западной стороны. Иногда монастырь обозначали как стоявший «в Звенигороде на посаде».[858] Каменный собор в монастыре, созданный в начале XV в., был его главной достопримечательностью. Но та прекрасная обстройка, которая украшает монастырь в настоящее время, возникла позже, при царе Алексее Михайловиче.
Пафнутиев Боровский монастырь, основанный в XV столетии, находился поблизости от Боровска, который в годы основания монастыря принадлежал Серпуховскому княжеству. Из Боровского монастыря вышел Иосиф Волоцкий, бывший одно время его игуменом.
Наиболее значительными городами в западных уездах Московского края были Волоколамск и Можайск. Остальные города представляли собой небольшие крепости.
Самым ближним к столице был Звенигород на Москве—реке – когда—то столица князя Юрия Дмитриевича, оспаривавшего московский трон у Василия Васильевича Темного. В XVI столетии он находился во владении удельного князя Юрия Ивановича, а позже Владимира Андреевича Старицкого. Крепость в Звенигороде давно потеряла свое значение, а посад был, видимо, ничтожным. В начале XVII в. он насчитывал два—три десятка дворов. По росписи 1622 г. в Звенигороде считалось 23 двора «да 29 дворовых мест старые и новые пустоши».[859] О прежнем значении города свидетельствовал только каменный собор начала XV столетия, стоявший на высоком Городище.
Боровск, столица удельного княжества в более раннее время, в XVI в. считался незначительным городом. В первой половине этого столетия в нем существовало пороховое производство – «зелейный амбар». Крестьяне соседних сел обязаны были поставлять для него с крестьянской выти по возу земли и возу дров.[860]
Город Руза стоял па берегу реки Рузы, образующей тут большую излучину. Остатки прежней крепости ясно очерчиваются большим насыпным валом крутого речного берега. Крепость эта имела некоторое значение даже в начале XVII столетия, когда она оказала успешное сопротивление польским войскам.
Посад в Рузе XVI в. был довольно большим и насчитывал, по некоторым сведениям, 200 дворов. Правда, это указание позднее и, возможно, преувеличенное, но едва ли его можно полностью отвергать. В 1624 г. посадские люди указывали, что когда Руза была за царевичем Араслан—Алеем Кайбулиным, «было их в Рузе жильцов за 200 человек и больше».[861] Точное время, когда Араслан—Алей владел Рузой, установить трудно. Вероятно, это было в конце XVI – начале XVII в., потому что Араслан с августа 1614 г. сделался уже касимовским царем.[862] Араслан получал с посадских людей деньги за оброк на землю, полавочное, за рыбные ловли и сенные покосы на «Княжем лугу» на реке Рузе. В целом же Руза имела только местное значение.[863]
Почти ничего не известно о Верее в XVI столетии, кроме указаний на закупку там одним монастырем хлеба. Как и соседние небольшие города, Верея уже сделалась местным рынком небольшого значения.
К числу относительно значительных городов на западе Московского края принадлежал Волоколамск, – старинный Волок Ламский. Город был расположен на двух речках – Городенке и Весовке, впадающих в Ламу. Крепость Волоколамска стояла на холме на берегу речки Городенки и была обнесена высоким валом. В XVII столетии на вершине вала возвышался город, срубленный из дерева, с проезжими воротами и башнями. Внутри крепости находился собор, построенный, по старым сведениям, в 1480 г. Старые планы Волоколамска показывают, что к кремлю с юго—восточной стороны примыкал посад, частично обнесенный валом.[864] На посаде находился Возмицкий монастырь с каменным собором XV в., «Пречистая на Возмище».[865]
Крайне интересны названия некоторых церквей Волоколамска. В нем находились церкви Николы Мокрого и Николы Гостунского. Никола Мокрый был покровителем путешественников по воде, Никола Гостунский – покровителем купцов, торговавших льном. Эти известия могут указывать на некоторые особенности в хозяйственной жизни Волоколамска.
О ремесле и торговле Волоколамска в XVI столетии известно очень немного. С. В. Бахрушин отмечает значительное развитие в городе кожевенного и отчасти кузнечного промыслов. Городской рынок имел чисто местный характер.[866]
МОЖАЙСК
Самым значительным городом в западной части Московского края был Можайск, о котором дают ясное представление писцовые книги 1596–1598 гг.[867]
Можайская крепость состояла из деревянных стен, обмазанных глиной, с деревянными башнями и большими каменными Никольскими воротами. Кремль стоял на высоком холме при речке Можае, отделяясь от посада рвом, через который был перекинут деревянный мост «на взрубех». Длина каждой городни в стене равнялась 3 саженям. В кремле стояло несколько церквей, в том числе каменный собор Николы Можайского. Внутренность кремля была к концу XVI в. почти пустой. Здесь находились присутственные места: избы городового приказчика, губных старост, целовальников, сторожей при Никольских воротах, а также две тюрьмы. В городе постоянно жили протопоп и церковный причт Никольского собора, а также 12 нищих в богадельне.
Основная масса населения Можайска жила на посаде, где стояло 205 дворов посадских людей (из них 175 дворов принадлежало «молодшим людям», а 30 – «середним»). Внешний облик города выглядел богато. На посаде стояло до 25 церквей, из которых многие были шатровыми, «древяны вверх». Существование на посаде большого числа шатровых церквей (не менее десяти) говорит не только о художественных вкусах посадских людей, но и об их относительной зажиточности, так как сооружение шатровых зданий требовало значительно больших затрат, чем создание церквей «клетцки» по образцу обычных строений.
На посаде непосредственно у крепости находилась торговая площадь и стоял царский двор. Кроме того, документы упоминают о «государевом саде», за которым ухаживали садовники, занимавшие на посаде два двора.
Церкви Можайска отличались значительным богатством. Бархатные и атласные оплечья, вышитые золотом, дорогие украшения на иконах существовали не только в ружных царских церквах, но и в приходских храмах, где были «образы и свечи и книги и всякое церковное строенье приходных людей». Это тоже показатель зажиточности посадских людей.
Общую картину Можайска дополняли довольно многочисленные для такого города монастыри. К их числу принадлежал монастырь Иоакима и Анны с каменной и с одной деревянной шатровой церковью. В монастыре стояли две игуменские и шесть монашеских келий. Менее значительными были монастыри Сретенский, Борисоглебский, Троицкий, Петропавловский, а также два девичьих монастыря: Петровский и Благовещенский. Самым крупным был Лужецкий монастырь Рождества Богородицы с каменной церковью о пяти верхах, про которую сказано, что в ней «подписано все стенным письмом». В монастыре стояла колокольница с боевыми часами, келья архимандрита и десять монашеских келий.
Главную массу населения Можайска составляли «черные» посадские люди, что отметил уже Н. Д. Чечулин. «В Можайске, – писал он, – очевидно, ремесленная деятельность находится именно в руках посадских людей».[868] Основной специальностью можайских ремесленников было изготовление кожаных изделий. Среди черных людей отмечены 24 сапожника, 13 кожевников, 3 овчинника, 2 рукавишника, 2 подошевника, 2 скорняка, 2 сырейщика, 1 сыромятник, 1 башмачник. Общее же число ремесленников таких специальностей в Можайске доходило до 33. В целом, по подсчетам Чечулина, в Можайске занимались кожевенным и сапожным делом свыше 60 человек.
Среди других ремесленных специальностей выделялись кувшинники (5), горшечники (4), плотники (13), каменщики (2), серебряники (7), иконники (6), ножевники (3), гладильщики (6), «трушники» (4). Среди посадских черных людей находим немалое количество ремесленников, занимавшихся производством пищевых продуктов: хлебников, мясников, калачников, пирожников и пр. Эта группа по численности даже превышала остальных ремесленников, как и в других русских городах, но не придавала можайскому ремеслу какого—либо специфического оттенка. Только большое количество прасолов (10) позволяет говорить об особом значении мясного промысла, возможно, связанного с доставкой мяса в Москву.
Как видно, заметную группу населения в Можайске составляли посадские люди, которых насчитывалось 205 живущих дворов. Однако посадские люди в Можайске по численности явно отступали перед другими категориями городского населения. Здесь на первом месте выступают зависимые люди, жившие в разных беломестных слободках, населенных ремесленниками. «Слободки монастырские, – читаем в писцовой книге, – а в них живут торговые и мастеровые молотчие люди, а с посадцкими с черными людьми тягла не тянут, оприч городового дела». Таких монастырских слободок было несколько. В Сретенской слободке стояло 5, в Благовещенской 5, в Якиманской 22, в Лужецкой 13 дворов, а всего 45 дворов. В слободке, находившейся при самом Лужецком монастыре, было 25 дворов. Таким образом, в Можайске вместе с посадскими дворами насчитывалось по крайней мере 275 дворов. Раньше же количество дворов в беломестных слободах было еще большим, как это видно из сотной 1544 г.
Хозяйственное значение и состав населения монастырских слободок легко проследить на примере большой слободки Лужецкого («Лужковского») монастыря с церковью Ивана Богослова (по сотной 1544 г.). Слободка помещалась за посадом по реке Москве и была населена монастырскими слугами, «поварами и плотниками», которых насчитывалось 12. В той же слободе стояли «дворы хрестьянские тяглые» общим числом 61. Несмотря на название «крестьянские», дворы были населены и ремесленниками; там стояли дворы четырех кожевников, одного кузнеца, одного портного, двух скоморохов. Другая Лужковская слободка из 48 дворов находилась за Москвой—рекой при церкви Ильи Пророка. В ней также найдем кожевника и двух хлебников.
Слободки платили оброк в царскую казну, «а разводити им тот оброк тех слободок хрестьянам меж себя самим по животом и по промыслу». Следовательно, это были типичные пригородные поселения, где главное значение имело не земледелие, а промыслы. Они и платили вместе с городовыми людьми пищальные деньги, бражный оброк и выполняли городовое дело.[869]
Очень заметную группу населения Можайска составляли дворяне, дети боярские, рассыльщики, пушкари и ямщики. В Стрелецкой слободке дворянам и детям боярским принадлежало примерно 13 дворов; в некоторых из них жили не владельцы, а дворники. В шести дворах жили рассыльщики, в двух – садовники при царском саде, в двух – рыболовы (на берегу реки Москвы), в шести дворах – пушкари и рассыльщики. Особенно была многолюдна Ямская слобода, где стояло 46 дворов ямского приказчика и ямских охотников. Следовательно, различного рода ратным людям и ямщикам принадлежало в Можайске не менее 75 дворов.
Как и в других русских городах, в Можайске жило многочисленное духовенство. Всего попам, дьяконам и остальному причту принадлежало 63 двора; тремя дворами владели патриарх и два ближайших монастыря: Иосифов Волоцкий и Колоцкий. Поражает обилие «нищих» при церквах, которые населяли 82 двора. В их число, возможно, входили не только люди, питавшиеся подаянием, но и поденщики—бедняки. Всего на церковных землях вместе с нищими находилось 146 дворов. Общее же количество дворов в Можайске превышало 500.
Торговля в городе, по—видимому, занимала второстепенное место по сравнению с ремеслом. Во всех рядах насчитывалось 239 лавок, не считая полков, скамей и т. д. Можайский торг состоял из следующих рядов: Большого, Пушного, Сапожного, Подошевного, Овчинного, Солодяного, Пирожного, Рыбного, Седельного, Масленого, Мясного, Кувшинного, Горшечного, Иконного. Вероятно, были и другие ряды, почему—либо не отмеченные в писцовых книгах. Большинство лавок принадлежало ремесленникам: шубному мастеру, пирожнику, сусленику и т. д.
Можайск был довольно крупным центром по торговле сукнами. Например, в конце XVI столетия здесь монахи Болдина монастыря в Дорогобуже купили сукон «монатейных и рясочных и свиточных» 1195 аршин на большую сумму в 40 рублей. Там же ими было закуплено 160 серых и белых овчин, крашенина и войлок.[870] «Можайские сукна» упоминаются в приходо—расходных монастырских книгах как особый сорт; их покупали для изготовления монашеских ряс и мантий. Как думает С. В. Бахрушин, такие сукна производились окрестными крестьянами, судя по такой записи: «сукно сермяжное Можайсково уезду».[871]
Особенностью можайского рынка было то, что значительное количество лавок принадлежало пригородным крестьянам; в них торговали «дворцовых сел крестьяне». По подсчетам Чечулина, 39 человек, торговавших в Можайске, прямо названы крестьянами восьми государственных сел, 13 человек показаны крестьянами Дягилевского стана.[872]
Можайск имел и некоторое значение для внешней торговли. В нем находились два гостиных двора, «а ставятца на тех дворех литовские торговые люди и московских городов приезжие люди».[873] В гостиных дворах стояли строения: на одном изба, мыльня и шесть амбаров, на другом изба и клеть. Судя по небольшим размерам построек на гостиных дворах, отпускная торговля Можайска была незначительной. Возможно, она имела главным образом посреднический характер – транспортировку грузов по реке Москве.
На гостиных дворах останавливались при поездках из Москвы в Смоленск и обратно. Некоторое значение имела и Москва—река. На это может намекать существование в Можайске церкви Николы Мокрого, почитание которого было связано с речным и морским транспортом.
Ремесленный характер Можайска подчеркивается сравнительно небольшой дифференциацией посадских людей. Среди них не было ни одного «лучшего» человека.
Можайск в конце XVI в., несомненно, уже переживал некоторый упадок. На это указывает резкое уменьшение количества посадских людей. На 205 посадских дворов насчитывалось 127 дворов пустых и 1446 дворовых мест. Одной из причин запустения указывается моровое поветрие 1570–1571 гг., от которого запустело 366 дворовых мест. Размеры бедствия, как видим, были исключительно велики, но этим все—таки нельзя объяснить общее запустение Можайска, которое неудержимо продолжалось и после поветрия. За короткий промежуток времени в 4–5 лет в конце XVI столетия запустело еще 126 дворов, причем причины этого запустения указаны тут же в писцовой книге – это смерть владельцев дворов или безвестный уход.
Дворы покидали не только мужчины, но и вдовы. «Сшол безвестно», «сошли безвестно» – таковы пометки. Таким образом, из 1446 пустых дворов около 500 запустели на глазах составителей писцовых книг. Об остальных дворах и сами посадские люди не могли сказать, «кто на тех местах имяны жили и сколь давно и от чево запустели».
СЕВЕРНАЯ ОКРАИНА МОСКОВСКОГО КРАЯ
Северная граница Московского края в XVI столетии обозначалась течением реки Дубны с ее притоком Велей. К северу от этой реки находился Переяславский уезд. Граница здесь была традиционной и соответствовала границам двух княжеств – Дмитровского и Переяславского.
Леса и болота покрывали обширные пространства на северной окраине Московского края, особенно в излучине, образуемой Сестрой и Дубной. Стоявший при слиянии Сестры с Дубной монастырь прозывался Медвежьей пустынью. Тут даже в середине XVI в. сохраняло значение бортничество, как видно из одной жалованной грамоты Песношскому монастырю. Игумен этого монастыря скупил борти у местного вотчинника, другие борти получил от детей боярских в виде вкладов «в селе и в деревнях и в пустошах». Монастырь выхлопотал освобождение приобретенных бортей от вмешательства царского чашника.[874]
Лучшие земли находились к югу от Дмитрова, где проходила возвышенная Клинско—Дмитровская гряда. Эта часть Московского края была относительно густо заселена и обжита.
Главным видом поселения на северной окраине Московского края было село с прилегающими к нему деревнями, очень небольшими по размерам: в два – четыре двора. В основном заселение этого района закончилось к концу XVI в. Об этом нам говорит цифра починков на землях Троице—Сергиева монастыря в Дмитровском уезде, где на 137 деревень числилось всего два починка.
Межевая грамота 1504 г., отделившая владения дмитровского князя Юрия Ивановича от соседних волостей, ясно показывает отличия между северной и южной границей Дмитровского уезда. На севере граница тянется по рекам Веле и Дубне. Села и деревни находятся в отдалении от этих рек; их обозначают общими терминами: «на праве реки Вели села и деревни Мишутина стана, на леве реки Вели села и деревни Инобожские волости». Зато часто упоминаются болота – «великий мох мокряк». Прибрежье Дубны и Вели сохраняло этот характер глухой и болотистой местности еще и в начале нашего столетия. Совсем по—иному в меже вой грамоте 1507 г. обозначается граница между Дмитровским уездом и городком Радонежом. Она вьется по оврагам и речкам мимо сел и деревень, по давно обжитой и населенной местности.[875]
Река Дубна с ее притоком Сестрой и впадающей в нее Яхромой имела в XVI в. крупное транспортное значение. По этим речкам вниз и вверх в летнее время плыли суда, нагруженные разными товарами. Их перегружали на более крупные суда у села Рогачева или при устье Дубны. В одной грамоте конца XV в. говорится о случаях застревания волжских судов при устье Дубны, когда груз из одного речного судна приходилось перегружать на три суденышка, чтобы доставить его в Дмитров.
От устья Дубны начиналось судоходство вверх по Волге к Твери и вниз к Нижнему Новгороду, но особенно крупное значение имел путь на север по Мологе к Белоозеру.[876] Во второй половине XVI в. этот путь теряет свое значение в связи с установлением сухопутной дороги из Москвы на Вологду, а оттуда к Холмогорам и Архангельску. Тогда же начинается и падение дмитровской торговли, о которой с похвалой отзывался еще Герберштейн.
Крупнейшие поселения на севере Московского края располагались как бы цепочкой по водному пути, выводившему от Дмитрова на Волгу. По яхромской водной дороге везли соль и рыбу с Волги, с Мологи и Белого озера. По сообщению одной грамоты конца XVI в., соль, добытую или купленную в Поморье, «проводят Шексною рекою и Волгою и иными реками, и ту соль продают на Двине и во Твери и в Торжку и на Угличе и на Кимре и в Дмитрове, и в Ростове и на Кинешме».[877]
На пути из Дмитрова к устью Дубны стояло торговое село Рогачево. Оно находилось у Яхромы, там, где эта река выходит из болот и лесов. В XVI в. Рогачево было видным поселением, о котором имеется ряд известий. Село принадлежало соседнему Песношскому монастырю, который получил его в дар от князя Петра Дмитровича, т. е. до 1428 г. В Рогачеве монастырские крестьяне («тутошние жилцы») торговали в лавках солью, рыбой, всяким товаром, а на торгу – хлебом и скотом.[878]
Поблизости от Рогачева в низменной болотистой местности стоял Никольский Песношский монастырь, получивший свое название от речки, впадающей тут в Яхрому. Основанный еще в XIV столетии, монастырь особенно расширился в XVI в., когда в нем были построены две каменные церкви и колокольня. Монастырь, вероятно, тогда же был укреплен стенами, так как защищал подступы к Дмитрову – северному порту российской столицы.
Еще севернее, при слиянии Яхромы с Сестрой, стояла Медведева пустынь (Рождества Богородицы), от которой и до настоящего времени сохранилась каменная церковь XVI в. В непосредственной близости к монастырю располагались его владения. Монастырю принадлежали 6 сел, 2 погоста и 161 деревня, 40 починков – всего 434 крестьянских и 43 непашенных двора. Характерно, что все селения Медведевой пустыни (в том числе села Новое и Чернеево) представляли собой небольшие поселения в два – пять дворов.[879]
Медведева пустынь была также одной из перевалочных станций на дороге из Дмитрова на Волгу.
Из других местностей, заслуживающих упоминания, надо отметить прежний удельный город Радонеж, успевший уже запустеть. В 1550 г. в Радонеже сидел сытник, ведавший царским бортным хозяйством.[880] Остатки валов и до сих пор показывают место земляных укреплений, а соседнее село носит название Городок.
ДМИТРОВ
Крупнейшим городом на северной окраине Московского края, да и вообще одним из крупных русских городов первой половины XVI в. был Дмитров. Он считался настолько завидным уделом, что доставался в руки второго по старшинству сына из числа наследников великого князя. Одно время Дмитров был удельным владением Юрия Васильевича (умер в 1472 г.), а затем Юрия Ивановича Дмитровского, сына Ивана III. Позже некоторое время он находился во владении старицкого князя Владимира Андреевича, после его смерти на короткое время попал в руки его сына Василия Владимировича. Таким образом, это был район особого удельного владения в течение почти всего XVI в.
Долгое княжение Юрия Ивановича (1505–1533 г.) было периодом расцвета Дмитрова. К этому времени, видимо, относится построение величественного дмитровского собора, впрочем, впоследствии неоднократно реставрировавшегося. Юрий Иванович заботился об укреплении своей столицы. Кажется, этими заботами можно объяснить сооружение в дмитровском кремле необычного по своей мощности и высоте вала, сохранившегося до нашего времени.
Обладая богатым уделом, Юрий Иванович прославился своими благодеяниями монастырям, что в немалой степени было результатом нечистой личной жизни этого князя, старательно замаливавшего свои грехи. Из всех удельных князей XVI столетия Юрий Иванович был самым могущественным и популярным.
Житие Макария Калязинского дает кое—какие любопытные детали о дворе дмитровского удельного князя. Оно упоминает служившего Юрию Ивановичу «лебедьчика» Патрикея – ловца лебедей, возможно, особой породы, так как современные лебеди в пищу не идут. Об игумене Макариева монастыря Пимене сообщается, что он был «в Дмитрове у государя у князя Юрья Ивановича», т. е. употребляется совершенно такая же терминология, как и по отношению к великому князю. Во время пребывания Пимена у князя разболелся сын дьяка Ильи Шестакова; об его болезни сказано образно: болен «утробною болезнию, чрево пыщит». Юрий был инициатором открытия мощей Макария Калязинского.[881]
Дмитров стоял на низменной равнине у берегов реки Яхромы. Громадный земляной вал окружает старинную крепость, где стоит каменный собор. Перед валом была расположена торговая площадь с находившимся здесь Пятницким монастырем. На окраине города стоял старинный Борисоглебский монастырь с каменным собором XV в., сохранившимся до нашего времени. Планировка старого города была еще заметна в Дмитрове до его переустройства в XVIII столетии.
Посад лежал в болотистой низменности, где дворы стояли разбросанно, окруженные громадными огородами.
Дмитровский посад XVI в., судя по сотной 1624 г., был довольно значительным. Общее число посадских и церковных дворов подходило к цифре 300. Но эту цифру следует несколько повысить, так как в ней не принято во внимание существование в Дмитрове большой Конюшенной слободы. В XVII в. в Конюшенной слободе жило около четверти населения Дмитрова (в 1625 г. 50 дворов). Она помещалась отдельно от посада, за рекой Яхромой, по дороге из Дмитрова в Рогачево. Слобода находилась в ведении Конюшенного приказа; ей принадлежали обширные луга на реке Яхроме. Тяглецы Конюшенной слободы обязаны были выкармливать царских лошадей, но эта феодальная повинность по обыкновению не мешала тяглецам слободы заниматься ремеслами и торговлей, подобно посадским людям. Вероятно, во время существования особого Дмитровского удела Конюшенная слобода обслуживала удельного князя.[882]
Особая слободка принадлежала Медведевой пустыни. В ней находился монастырский двор, а рядом с ним мельница на реке Яхроме «о дву колесах». В слободке стояли дворы «молодчих людей», всего десяти человек, пять из которых бы ли калачниками, а один сапожником. Таким образом, это была типичная подгородная слободка, населенная ремесленниками.[883]
Троице—Сергиев монастырь имел в Дмитрове двор, находившийся поблизости от Яхромы («место гостиное белое»). Раньше этот двор принадлежал Андрею Федоровичу Долгово.[884] По – видимому, о нем говорит документ 1534 г., по которому Троицкому монастырю в Дмитрове принадлежали «один двор на посаде в берегу над Яхромою, а другой их двор внутри городе».[885]
О ремесле Дмитрова известно очень мало. Одна из дмитровских улиц называлась Красильной, что может указывать на занятие ее жителей красильным делом.
Большее значение имела торговля. В Дмитров и в Кимры приезжали на речных судах торговать «со всяким товаром и с солью».[886]
В конце XV – начале XVI столетия среди дмитровских жителей находим крупных купцов. Демид и Иван Шудебовы упоминаются в завещании дмитровского князя Юрия Васильевича в числе кредиторов князя. Они были сыновьями Шудеба, подарившего в 1455 г. Троице—Сергиеву монастырю двор «в городе в Дмитрове, тяглой, на посаде».
В XVI в. среди дмитровских купцов выделялся Михаил Воронцов. О нем в сказании о построении собора в Калязинском Макариеве монастыре говорится как о некоем купце, «кипящем именем довольно». На свои средства он воздвиг каменный собор в Макариеве монастыре – факт не исключительный, но много говорящий о богатстве Воронцова.[887]
ТРОИЦКИЙ СЕРГИЕВ МОНАСТЫРЬ
Основанный в XIV столетии Сергием Радонежским в глухих лесах Троице—Сергиев монастырь уже в следующем веке сделался крупнейшим монастырем России. В XVI в. его окружали мощные каменные стены, постройка которых началась примерно с 1540 г. По более поздним описям длина стены равнялась 642 саженям, т. е. 1400 м, но первоначально их протяженность была меньшей, как и их высота. Неодновременная постройка стен подчеркивается их структурой в некоторых частях современной стены. Внутри монастыря стояли каменный собор Троицы и церковь св. Духа. Позже, во второй половине XVI в., был построен громадный каменный собор Успения.[888]
Кроме многочисленных монахов («братии») в монастыре и под монастырем жило значительное количество работных людей, а также «слуг», или «служек», – мелких служилых людей, получавших от монастыря в держание села и деревни в качестве «приказчиков» и тиунов. Это был высший разряд монастырских послужильцев, выполнявших обязанности монастырских управителей и несших военную службу. Помимо них к слугам причислялись повара, кузнецы и другие ремесленники. Попадали в слуги различным путем. Один муромский дворянин в конце XVI в. отдал в монастырь половину своей деревни, а с другой половины он «у Троицы в Сергиеве монастыре служит». По документам XVII в. выясняется, что в слуги попадали подросшие сироты из числа разоренных боярских детей, которые воспитывались в монастыре. Слуги составляли довольно внушительный отряд, который при царе Федоре Ивановиче был расписан на три статьи: в первую вошли «лучшие» слуги (31 человек), во вторую – 69 человек, третью статью составляли молодые и пешие служки (43 человека). В монастыре числились и женатые слуги (16 человек), «за которыми монастырские деревни». В конце XVI в. монастырь держал более 150 военных слуг. По царскому указу молодые служки, которых нельзя было назначать в села для заведования ими, должны были получать по 2 рубля в год и ездить на монастырских лошадях.[889]
Укрепленный Троицкий монастырь, как и всякий город, имел свой посад в виде подмонастырского села Клементьево. Ярмарка в Клементьеве была утверждена в 1595 г. по образцу таких же торгов в городке Радонеже и в дворцовом селе Воздвиженском.[890] В селе стояли две церкви, одна шатровой постройки, другая «клетцки» – типа обычных хоромных строений. Все снаряжение церкви было «мирское», сделанное за счет самих крестьян. Многие дворы в Клементьеве были непашенными; с них шел оброк.
По монастырской справке конца XVI в., крестьяне села Клементьева давали в монастырь небольшой денежный и натуральный оброк помимо «изделья» – обязанности варить на монастырь пиво и квас. Основной обязанностью клементьевских крестьян была «ямщина», – они давали подводы для царских гонцов и для монастырских посылок.[891] В первой половине XVI в. в Клементьеве насчитывалось 134 двора.[892]
Троице—Сергиев монастырь был крупнейшим центром русской книжности XVI столетия. Монахи тщательно собирали рукописи и составили большую библиотеку. В ризнице монастыря хранились драгоценные предметы, подаренные в монастырь великими и удельными князьями, а также другими богатыми вкладчиками. В монастыре жили многие церковные писатели XVI в., в том числе знаменитый Авраамий Палицын, описавший памятную осаду монастыря поляками. Монастырь имел своих иконописцев и «доброписцев» – каллиграфов, переписывавших рукописи.
В той или иной мере Троицкий монастырь принимал участие во всех крупнейших политических событиях своего времени и был тесно связан с царским двором, был по преимуществу «царским богомольем».
Троицкий монастырь особенно усиленно собирал вотчины вокруг себя. Крупнейшими селами здесь были Зубачево, Копнино, Морозово, Панино, Рязанцы, Офонасьево, Глинково. Всего вокруг монастыря насчитывалось 43 села и деревни почти с 500 дворами.
В волостях Воре и Корзеневе монастырю принадлежали села Иевле, Петровское, Борково, Путилово, сельцо Богородицкое, Муромцево, Михайловское – всего 4 села и 3 сельца с 62 деревнями и 16 починками. Всего здесь насчитывалось 376 дворов. Кроме того, Троицкому монастырю были подчинены два подсобных монастыря: Троица в Березниках и Илья Святой на Воре. Таким образом, подмонастырская вотчина насчитывала примерно до 900 дворов.
В ряде сел стояли монастырские дворы. В Туракове находился «двор большой». Здесь жил дьяк Ивашко и двое монастырских людей. В некоторых селах сидели посельские старцы. На особом положении находилось только «село Иевле Ивана Иванова Ощерина». Тут было шесть дворов его людей и десять крестьянских дворов. Почему это село попало в опись под рубрикой «села и деревни боярские, их купли и вотчины», неизвестно. Может быть, по той причине, что оно было заложено в монастыре.[893]
Троицкий монастырь сделался как бы центром особого удельного княжества, заменив собой соседний Радонеж.
ВОСТОЧНЫЕ ВОЛОСТИ МОСКОВСКОГО КРАЯ
Как уже говорилось выше, восточная окраина Московского края была покрыта густыми малопроходимыми лесами, среди которых там и здесь находились довольно многочисленные села и деревни. Наиболее значительным поселением к северо—востоку от Москвы был Киржач, где стоял Благовещенский монастырь, приписной к Троице—Сергиеву монастырю.
По описанию конца XVI в., в монастыре стояли две каменные церкви (Благовещения и Сергия), деревянная часовня и деревянная колокольня «с резью», каменная палата, кельи и хозяйственные постройки. Вокруг шла каменная ограда, на воротах возвышался «шатер каменной вверх», стояли две круглые башни. Всех келий было 21. Под монастырем стояли три двора служной слободки, монастырскую пашню пахали детеныши. На реке Киржаче работала на монастырь двухколесная мельница.
В Киржаче собиралась три раза в год местная ярмарка («а съезжаютца торговати многие люди, а торгуют всяким товаром»). Перевода этой ярмарки со своей земли монастырские власти добились в 1537 г.[894]
На юго—восточной окраине Московского края начиналась «Мещера» – болотистый и лесистый район, лежавший на стыке Московской, Рязанской и Владимирской земель. И в настоящее время леса занимают больше половины Мещерской стороны. Здесь множество болот, озер, но нет сколько—нибудь значительных рек, если не считать Цны, впадающей в Оку несколько ниже Коломны. Но и Цна по спаде весенних вод превращалась в ничтожный ручей.[895] Наиболее значительным поселением был погост Высокий, который значился в списке русских городов дальних и ближних как город Залесской земли, а в XVIII в. был переименован в город Егорьевск. Погост, а в 1578 г. село Высокое, представлял собой большое поселение с несколькими дворами причта и нищих. Оно принадлежало Чудову монастырю, считаясь родовой вотчиной митрополита Алексея.[896]
ЮЖНАЯ ОКРАИНА МОСКОВСКОГО КРАЯ
Естественной границей на юге Московского края издавна была Ока, протекающая здесь на большом протяжении от Калуги до Коломны. Притягательная сила этой мощной реки была настолько велика, что вдоль нее на северном берегу стояли крупнейшие города Московского края Коломна и Серпухов, а также более мелкие городки вроде Тарусы и Каширы, первоначально основанной также на северном берегу Оки.
О характере южной окраины Московского края говорилось уже выше (см. с. 362). Здесь же следует только отметить, что в некоторых уездах южной окраины уже чувствовался недостаток пашенных земель и лугов, как это можно видеть из дела о потраве земель Троицкого монастыря в конце XV в. в Малоярославецком уезде. Соседние вотчинники пахали монастырские земли «силно». Таким же нападениям подвергались и обширные монастырские луга, на которых ставилось по 500 копен сена. На этих лугах паслись 40 коней князей Лыковых, которые «своими стады коневыми и коровьими» портили луга. Общая протрава на лугах была оценена в 1000 копен сена (по 2 деньги за копну).[897]
Серпуховский, Коломенский и Каширский уезды принадлежали к числу самых населенных в Московском крае. Села и деревни были тесно расположены в окрестностях Серпухова и Коломны, хотя земля в этих уездах чаще всего оценивалась «середней» или «худой». Здесь встречались и такие поместья, где имелась только пашня и полностью отсутствовали луга и леса. В деревне Ветрилова Раменской волости, по писцовым книгам, «сена и леса нет». В соседнем починке «сена нет, лесу пашенного десятина».[898]
О маленьких городках, подобных Малоярославцу (Ярославцу) и Тарусе, известно очень мало, главным образом по позднейшим сведениям. По писцовым книгам 1625 г., в городе Таруса находилась «осыпь» – вал, окружавший небольшое укрепление. В нем стояла деревянная церковь Николая Чудотворца. Другие церкви, тоже деревянные, находились на посаде.[899]
Тарусский торг в XVI в., в сущности, был небольшим местным рынком, где торговали крестьяне медом, рыбой, хлебом, солью, сеном и дровами, торговля велась и домашним продажным хлебом.
Таруса, как и Кашира, принадлежала к числу тех городов, которые иногда давались в кормление.
В 1575 г. «воложский воевода Богдан Александровичь» владел Тарусой и дал Владычному монастырю в Серпухове свою жалованную грамоту на два сельца Искань и Волковичи («в моей вотчине в Торуском уезде»). Грамота заканчивается словами: «К сей грамоте воложский воевода Богдан Александровичь печать свою приложил. Лета 7083 марта в 28 день». Под Тарусой и в XVI столетии простирались большие поемные луга, один из них («против Тарускова посаду») принадлежал Владычному монастырю в Серпухове.[900]
Незначительность наших сведений о небольших городках к югу от Москвы восполняют подробные сведения о крупных городах, стоявших на Оке: Серпухове, Коломне, Кашире.
СЕРПУХОВ
В XIV–XV вв. Серпухов был крупным удельным городом, принадлежавшим потомкам младшего сына Калиты – Андрея Ивановича. После ликвидации этого крупнейшего московского удела Серпухов никогда уже не выделялся во владение какой—либо другой княжеской ветви.
Большим событием в истории Серпухова было построение каменного кремля в 1556 г.
Стены Серпуховского кремля, сложенные из белого камня, еще в конце XIX в. сохранялись в относительной целости, хотя все башни уже были полуразрушены. В настоящее время от стен кремля, поставленного на старом городище, на высоком холме над рекой, осталось одно звено. Это звено показывает редкую по качеству отделку камня и дает представление вместе со старыми фотографиями о серпуховской крепости XVI в.
В XVI в. Серпухов был одним из значительных русских городов, с большим посадом.
Из описаний Серпуховского кремля XVII в. видно, что это была солидная крепость, внутри которой стоял собор Троицы, приказные и осадные дворы. Каменные стены и башни служили главным украшением крепости, тогда как остальные кремлевские постройки не отличались великолепием.
К городу примыкал посад, часть которого, расположенная непосредственно под кремлем, на берегу реки Нары, носила название «подола», как и в Москве. В XVI в. посад занимал гораздо большую территорию, чем прежний подол и разросся по холмам, примыкавшим к кремлю. Три главные посада назывались по церквам: Ильинская, Егорьевская и Фроловская. Переулки и просто группы домов обозначались различными терминами: «у Пятницы», «за Фролом святым» и пр. Отдаленные части города носили названия концов: «Острый конец», «Богоявленский конец». Эти названия не имеют никакого отношения к новгородскому влиянию, как предполагал П. Симсон, а являются общепринятыми в русском языке обозначениями частей города или большого поселения.
На обстройке Серпухова, по—видимому, отразилось московское влияние. Так, главные кремлевские ворота носили название Спасских, а торг располагался у церкви Фрола и Лавра (в Москве Красная площадь лежала у Фроло—Лаврских, позже Спасских ворот).
Представление о Серпухове в середине XVI в. дает сотная выпись 1552 г. письма князя Василия Семеновича Фуникова.[901] Эта сотная, впрочем, дает неполное представление о населении Серпухова, так как она, включив тяглые дворы на посаде, молчит о дворах духовенства и беломестцев. Особенностью сотной является то, что она зачислила в посад и дворы, находившиеся в отдельных слободках. По—видимому, сотная была составлена в тот момент, когда производился сыск беломестцев и возвращение их на черные места в тягло.
Как уже говорилось выше, сотная пропускает описание собственно города, т. е. кремля, а начинается с перечисления дворов на посаде.
По исчислению сотной, общее количество «дворов в Серпухове на посаде» равнялось 623, «а людей в них 796». В это число включены не только собственно посадские дворы, но и дворы, стоявшие в слободках, не входивших в посадское общество. Таковой прежде всего была Благовещенская слобода за рекой Нарой, где насчитывалось 87 дворов. В Зелейной слободе стояло 3 двора (она также помещалась за Нарой). Малое количество дворов находим в слободах: Сокольничей и Пищальниковой. Значительно большими размерами отличались оброчные слободки, до сотной 1552 г. также не причислявшиеся к тягловому посадскому миру. К их числу принадлежали: 1) слободка, что была за татарами, 2) Ивановская слободка, 3) слободка Ключничья, или Подключничья, 4) бывшие оброчные бобровники, 5) дворы, что были оброчные конюшенные, 6) слободка Кузьмодемьянская, 7) на посаде дворы, что были оброчные.[902]
Слободку, что была за татарами, П. Симсон справедливо считает принадлежавшей ранее казанским царям Магмет—Аминю и Шиг—Алею; в ней считалось 11 жилых дворов. В Ивановской слободке, помещавшейся за рекой Нарой, было 39 дворов. Здесь жили люди, занимавшиеся обработкой камня («тешет камень»). В Ключничьей (Подключничьей) слободке стояло 16 дворов. Вероятно, эта слободка возникла еще во времена самостоятельного существования Серпуховского княжества и была подчинена княжескому ключнику. Такое же происхождение, вероятно, имели оброчные дворы бобровников (10 дворов) и «оброчные конюшенные» дворы, которых насчитывалось 5. Кроме того, на посаде были разбросаны дворы, «что были оброчные».
Если сложить количество дворов, находившихся в слободках и приписанных заново к посаду, то общее число их превысит цифру 200. Иными словами, в Серпухове беломестные дворы равнялись по крайней мере 1 / 3 всех городских дворов. Таким образом, сотная 1552 г. обнаруживает в Серпухове примерно ту же картину, что и в других подмосковных городах. Здесь старина в виде Ключничьей, Бобровой, Конюшенной и других княжеских слободок сохранялась еще сильнее, чем в других городах, хотя Серпухов потерял уже значение удельного центра. Посад буквально оброс слободками, жившими на особом праве. «А оброку давали, – читаем в сотной, – великому князю городцкие люди по старому з земли за дань восмьдесят пуд меду, а оброчники, да Ивановская слобода, да Ключничья, да бобровники, да Кузмадемянская слобода давали великому князю оброку за дань и за посошной корм тритцат четыре пуды меду с полупудом, а Конюшенная слобода давали деньгами по дватцати алтын».
Таким образом, мы застаем серпуховский посад в очень интересное время – в момент приписки к нему слобод. Сотная прямо предусматривает возможность того, что посадские люди все—таки попытаются уйти от тягла путем перехода на церковные места: «а городцким людем торговым и мастеровым в тех дворех на церковных местех не жити, а которые городцкие люди торговые и мастеровые учнут в тех дворех жити, и серпуховскому сотцкому и всем городцким людем тех людей ис тех дворов вывозити да сажати в свои в старые дворы в тяглые». Сотная отмерила и городскую землю: «а земли у города, по обе стороны реки Нары, у всех городцких людей, и с оборочники и слободцкими, тысяча тритцат три четверти, сена три тысячи сто пятнатцат копен».
Сотная 1552 г. была своего рода уставной грамотой для серпуховского посада, и это подтверждается тем, что к ней приложена печать князя Фуникова, производившего описание города. Этим объясняется и сохранность сотной в местном городском архиве. Документ долго служил обоснованием городских прав на землю. Вместе с тем, этот документ бросает некоторый свет на политику избранной рады при Иване Грозном, которая, видимо, ставила вопрос о сокращении беломестного владения в городах.
Тем не менее, и сотная Фуникова при всей решительности писцов не уничтожила беломестное владение в Серпухове. При 20 городских церквах (их цифра дана с приделами) стояло 27 церковных дворов и 30 дворов попов и дьяконов («а поповских двадцать шесть, да попадья, да три дьяконы»). Таким образом, на церковной земле находились 57 дворов.
При церквах находилось 42 крестьянских двора, «которые у тех церквей на церковных местех живут без пашни». Таким образом, к 623 посадским дворам надо причислить еще до сотни дворов. Можно быть уверенным, что были и другие дворы, не попавшие в сотную. Так, при Высоцком монастыре наверняка существовала слободка, а в самом городе стояли дворы приказных людей и осадные дворы, не попавшие в сотную.
Серпухов середины XVI в. рисуется как крупный ремесленный и торговый центр, притом центр с довольно определенной ремесленной специализацией. Большое количество посадских людей Серпухова занималось ремеслами. Даже по неточным данным сотной, таких людей насчитывается 420 человек, больше половины учтенного населения посада. Основными ремесленными специализациями были обработка железа, кожевенное и гончарное дело.
Наибольшее развитие в Серпухове имело кожевенное дело. В городе насчитывалось 48 сапожников (и сапожных мастеров), 36 кожевников, 8 овчинников, 2 рукавишника, 1 чоботный мастер.[903] Таким образом, около сотни серпуховских ремесленников, почти всех посадских людей, занимались обработкой кожи и производством кожаных изделий. На это обратил внимание уже Н. Д. Чечулин, отметив, что «в Серпухове заметно особенное развитие изготовления предметов домашнего обихода».[904]
Кожевенное дело было распространено во многих русских городах, но все—таки не так, как в Серпухове. Этот город в XVI в. представляется до некоторой степени кожевенным центром, и только по недоразумению не отмечен С. В. Бахрушиным.
Вторая ремесленная специальность Серпухова – обработка железа. В Серпухове насчитывалось 63 кузнеца. Под словом «кузнец» понимался, конечно, не только кузнец в современном смысле слова, но и ремесленник, добывающий или обрабатывающий металл. Развитие этого производства в Серпухове объясняется тем, что поблизости от города находились залежи железной болотной руды. О железной руде в районе Каширы и Серпухова упоминает и Герберштейн. Здесь, по его словам, «даже и на ровном месте добывается железная руда».[905]
Серпуховской «уклад», как и прутовое железо, имел большое распространение. По Далю, укладом называлась сталь, которую укладывают, наваривают на лезвия столярных и других орудий. Серпуховские железные товары пользовались широкой известностью и распространением, их везли в Сибирь, продавали в других городах, в частности, в Туле. Железоделательное производство держалось в Серпухове до конца XVI в., когда оно начинает перемещаться в соседнюю Тулу.[906]
Третьей специальностью Серпухова было гончарное дело, которым занимались 29 человек. Серпуховские гончары, судя по их количеству, обслуживали не только город, но и ближайшую округу.
Большая группа ремесленников была занята производством продуктов питания. В Серпухове насчитывалось 19 мясников, 18 хлебников, 9 калачников, 4 ситника, 3 масляника, 2 пирожника, 2 солоденика, хмельник, соляник, рыбник, пивовар, кисельник.[907] Тем не менее, количество ремесленников, занятых производством съестных припасов, значительно уступало числу кузнецов, сапожников и гончаров. Серпухов больше был ремесленным, чем торговым центром.
Среди других ремесленников бросается в глаза небольшая группа посадских людей, которые «камень тешут», их было 5 человек. К ним надо причислить еще посадского человека, занятия которого определены неясными словами «за каменем стоит». Это ремесленники—строители, почему—то названные не просто каменщиками, а иносказательно. Упомянут также «шаровной мастер», мастер, изготовлявший «шары» – краски, а не бубенчики, как думал Симсон. Среди ремесленников находим также 2 гусельников и доморника. Под последним, как и предполагал П. Симсон, следует видеть мастера, изготовлявшего домры. И гусельник, и доморник были ремесленниками, а не музыкантами, так как отдельно указаны скоморохи в количестве 5 человек.
Сотная 1552 г. сохранила нам описание серпуховского торга, к сожалению, только в виде перечисления лавок. Главный ряд, как и в других городах, назывался Большим. Кроме того, существовали Сапожный и Хлебный ряды, а также группы лавок без обозначения их рядов. Всех лавок было 250, но чем они торговали, неизвестно.
Сопоставление имен и прозвищ владельцев дворов и лавок позволяет сделать заключение, что торговым людям во многих случаях и принадлежали лавки в торговых рядах Серпухова. Таков был, например, Семен Бакшеев, живший в Остром конце и державший две лавки. Другой Бакшеев, Иван, может быть брат первого, также жил в Остром конце и имел пол—лавки. Торговый человек Роман Иванов, живший на Богоявленской улице, держал лавку. В той же Богоявленской улице жил другой владелец лавки и торговый человек Семен Кузьмин. Имел лавку торговый человек Андрей Омельянов, живший в Пищальной улице, а также Григорий Паршин, тоже торговый человек, живший во Фроловской улице.
Как видим, название «торгового человека» в основном присваивалось владельцам лавок в рядах, торговавшим разными товарами.
Среди владельцев лавок обычно находим ремесленников. Самое замечательное, что среди них чаще всего встречаются ремесленники, связанные с обработкой кожи. Так, среди владельцев дворов и одновременно лавок находим 4 кожевников, 3 сапожников, 2 овчинников. Среди владельцев лавок встречаем доморника. Очень интересны также указания на существование «железного скупщика» и «животинного прасола». В первом надо видеть скупщика железных изделий. Занятия второго понятны и без пояснений – это скупщик скота. Следует заметить, что эти немногие сведения о серпуховских торгах получаются только при помощи сопоставления по той же сотной 1552 г. имен владельцев дворов и владельцев лавок.
Сопоставления, систематически проведенные Симсоном, оставляют много неясного, потому что среди владельцев лавок встречаются чаще всего имена и прозвища, не совпадающие с именами к прозвищами владельцев дворов. Выходит, как будто, что владельцы лавок жили в таких дворах, какие не вошли в сотную, что допустить очень трудно. Поэтому приходится предполагать, что в сотной одни и те же люди выступают под разными именами. Например, Иван Алексеев владел лавкой, а Вешняк Алексеев имел двор в Благовещенской слободе. Вероятно, это одно и то же лицо, только под двумя именами, одно церковное – Иван, другое прозвище – Вишняк. Впрочем, и в этом случае среди владельцев лавок найдем таких людей, которые не упомянуты в числе владельцев дворов.[908]
Из 600 с лишним дворов посадских людей на долю «середних» приходится более сотни дворов (109). Зато в сотной нет и упоминания о «лучших людях». Это тоже показатель того, что Серпухов был скорее ремесленным, чем торговым центром, так как среди средневековых ремесленников имущественное расслоение было меньшим, чем среди торговых людей.
Наиболее значительным серпуховским монастырем был Владычный монастырь, стоявший на окраине города, рядом с начинавшимся здесь обширным бором. Монастырь был основан в 1360 г. митрополитом Алексеем. Тогда же, в 1362 г., в нем заложили каменный собор Введения во храм и трапезу. С давнего времени при монастыре существовала подмонастырская слободка, но о количестве дворов в ней и о занятиях ее жителей ничего не известно.
Монастырю принадлежал луг «под Серпуховым по Наре реке» и мельница «в Серпухове на посаде». Эта мельница была подарена монастырю царем в 1572 г. «со всем на ходу изобрану без перекупки».[909]
КОЛОМНА
Пожалуй, самым крупным из всех подмосковных городов была Коломна. Это определялось прежде всего ее выгодным положением при слиянии Москвы—реки и Оки. Уже в XIII столетии Коломна могла считаться как бы ключом к внутренним районам обширного междуречья Оки и Волги. После присоединения к Московскому княжеству Коломна всегда находилась во владении самих великих князей и не передавалась в удел кому—либо из великокняжеских родственников, как другие подмосковные города.
Коломна стояла на невысоком речном берегу при впадении в Москву—реку небольшой речки Коломенки. Свое название город, впрочем, получил не от этой речушки, а скорее сам дал ей свое наименование. В богатом русском языке существовало слово «коломище», обозначавшее могильник. Срезневский указывает на имеющиеся в финском языке слова kalma (могила) и kalmisto (гробище).[910] Возможно, от этого слова и произошли многочисленные Коломны и Коломенские – названия довольно распространенные в России.
На берегу Москвы—реки возвышался каменный кремль. Его начали постройкой в 1525 г. и закончили в 1531 г..[911] Это было одно из самых мощных оборонительных сооружений в России, к сожалению, в настоящее время запущенное и разрушающееся без достаточного присмотра. К крепости примыкал посад с его слободками. На другой стороне реки стоял Бобренев монастырь.
Значение Коломны подчеркивалось существованием особой коломенской епархии, возникшей уже в первой половине XIV в. Коломенский «владыка» не принадлежал к первостепенной церковной иерархии, но пребывание такого крупного церковного феодала накладывало на город особый отпечаток; среди населения Коломны насчитывалось немало людей, зависевших от владыки.
Хорошее, хотя и дошедшее до нас в неполном виде, описание коломенской крепости имеем в писцовой книге 1577–1578 гг. В это время коломенский кремль имел в окружности 1020 сажен с толщиной стены в 1 1 / 2 сажени. Мощные башни, ворота и стены сохранились до нашего времени на некотором протяжении. В писцовых книгах названы ворота Молаховские («а в них не ходят»), Михайловские, Косые, Мельничные, Водяные, Пятницкие. Крепость была снабжена в достаточном количестве пушками и боевыми припасами.
Внутри кремля находилось немалое количество церквей. Тут стоял каменный собор Успения, который по иконе Донской Богородицы в XVI в. назывался «Успение Донская». Собор сохранился до наших дней и поражает своей громоздкостью и некоторой неуклюжестью – результат многочисленных перестроек. Нижний его этаж (подклеть) частью восходит к первому каменному собору XIV столетия. Собор Успения имел богатую библиотеку (до 100 рукописей).
В кремле стояло и несколько других каменных и деревянных церквей. На колокольне были устроены «часы боевыя большия». В стенах кремля стояли два монастыря: Девичий монастырь и Успенский «у Брусеные», т. е. у брусяной царской избы. Из числа построек Брусенского монастыря сохранилась до нашего времени шатровая церковь XVI в.[912]
В кремле стоял государев двор с обширными хоромами, хотя в это время он был уже полуразрушен. Это было красивое и большое строение. Особенно выделялась столовая «брусяная» изба, сложенная из больших бревен, что придавало особую внушительность зданию. Брусяная изба стояла па подклети. В нее вели сени, а перед ними помещалось «красное крыльцо» с шатровым верхом. Переходы соединяли избу со сложенным из дубовых бревен «чердаком» – светлым летним помещением с 25 большими окнами. Под «чердаком» находилась каменная палата, а перед ним другое «красное крыльцо» с тремя шатровыми верхами.
«Брусяная изба» и «чердак» были окружены другими строениями, соединенными переходами. Тут возвышалась «повалуша» бочкою – высокое строение с крышей наподобие бочки. Особо стояли хоромы царицы и царевича. К дворцу примыкали хозяйственные постройки и дворцовая церковь Воскресения. Государев двор был обнесен забором и занимал большую площадь. Два других государевых двора (конюшенный и житничный) стояли рядом с дворцом.
Кроме царского двора в Коломне находился двор удельного князя Владимира Андреевича Старицкого, называвшийся так по традиции спустя несколько лет после смерти этого князя. Впрочем, двор удельного князя не отличался ни обширностью, ни богатством, а имел, по—видимому, чисто хозяйственное значение: на нем стояли хоромы, ледники, погреба, «портомойная изба» и пр.
В городе находился также двор коломенского епископа, «владычен двор», окруженный «заметом».[913] Владычные покои состояли из брусяной кельи с комнатою и сенями, к которым примыкали «казенные» строения, служившие не для личных удобств епископа, а имевшие служебное или хозяйственное применение, в том числе каменная палата.
Коломна была типичным феодальным центром, где боярское и монастырское землевладение преобладало над посадским. По подсчетам Н. Д. Чечулина, в Коломне находилось 215 «осадных» дворов, которые заполнялись дворянскими семьями во время набегов крымских татар. Это все были «дворы бояр и князей и дворян и детей боярских осадные».[914] В мирное время на таких дворах жили дворники, по крайней мере, на 188 дворах из общего числа 215 осадных дворов. Дворники занимались ремеслом и торговали на рынке. В их числе находим портных мастеров, сапожников, колпачников, овчинника, шубника и пр.[915]
Дворян, владевших дворами на Коломне, по подсчетам Чечулина, насчитывалось не менее 280 человек. Часть их в мирное время жила на Коломне. Двор князя Ивана Вольского представлял собой сложное сооружение с множеством жилых и хозяйственных строений. Однако хоромы стояли пустыми и ветхими, при них жили только два дворника. Кроме того, в кремле насчитывалось девять дворов различных монастырей.
Крупнейшим феодалом—землевладельцем в Коломне был епископ. Ему принадлежали слободки и дворы, разбросанные по всему городу «на владычне земле».
Самая большая владычная слободка располагалась в непосредственной близости от крепости «у Пятницы святые на Ямках». В ней, по выражению писцовой книги, «живут лопатников 29 дворов». Термин «лопатники» неясен и оставлен без объяснения Чечулиным. Можно предполагать, что речь идет о строительных рабочих, от слова «лопатка» – приспособление для штукатурных работ.[916] По словарю Даля, впрочем, лопатниками называли землекопов. Возможно, это название сохранялось за жителями слободы по традиции. По писцовой книге, слобода была населена ремесленниками разных специальностей (два калачника, пирожник, извозчик, квасник, колпачник, сапожник и пр.).
Другая владычная слободка находилась у Троицы на Репне. В ее 18 дворах также жили ремесленники. Вместе с другими дворами общее количество дворов, принадлежавших коломенскому епископу, достигало цифры в 50–60. Но эта цифра дает только отдаленное представление о количестве дворов коломенского епископа. По подсчетам Чечулина, «за владыкою разных людей в городе, в двух слободах на посаде и в числе владельцев лавок, перечислено 154 чел., дворов у них 123».[917]
Документ более раннего времени, жалованная грамота коломенскому епископу Васьяну 1538 г., дает возможность установить, что обе владычные слободы были населены ремесленниками. В 1538 г. в 11 дворах владычных слободок жили подошевник, рожечник, животинный прасол, хлебники, пирожник, хлебник—пирожник, плотник, доморник. В других 14 дворах отмечены гвоздочники (2), хлебник, колпачник, портные (2), пирожник. В остальных 5 дворах, принадлежавших епископу, жили колпачник, скорняк, сапожники (2). Коломенский владыка выхлопотал для себя жалованную грамоту, поставившую его «владычных людей» в особое положение, выделив их из посадской общины.[918]
Коломна была наполнена и другими беломестными слободками.
Отдельные слободки и дворы принадлежали государевым ратным и приказным людям. Самой большой слободой была Ямская с ямским двором, где стояли хоромы (три избы, два сенника, конюшни), во дворе жил дворник. В Ямской слободе помещались 73 двора ямских охотников, занимавшихся различными ремеслами (овчинник, кожевник, мыльник, гончар и пр.). Ямские охотники, кроме того, жили в трех деревнях. По писцовой книге, ямским охотникам принадлежал 81 двор, да 4 двора бобыльских.[919]
Некоторые слободки были населены ратными людьми. В слободке Затинщиковой стояло 19 дворов затинщиков, в Михайловской слободке жили рассыльщики (2 двора), в Свищовской – плотники струговые, строители речных судов (10 дворов). Отдельными группами стояли дворы пушкарей (7 дворов), казенных кузнецов (8 дворов), дворцовых плотников (19 дворов), «у Спаса за торгом» жили сторожа (4 двора). Существовали также слободки каменщиков (9 дворов) и кирпичников (8 дворов).
В писцовой книге не указаны стрелецкие слободки, но о стрельцах говорится в самом тексте. Следовательно, надо добавить сюда и стрелецкие дворы. В описываемое время стрельцов в Коломне было, по—видимому, мало. В Степановской слободе Сухобокова (стрелецкой слободе) «в разных местех» считалось всего 20 дворов (28 человек). Стрелецкая слободка была почти пустой, в ней числилось 357 дворовых мест. Население всех этих слободок также занималось ремеслом.
Как и в других русских средневековых городах, значительную группу населения составляло духовенство. По подсчетам писцовых книг, в самой крепости 16 дворов принадлежали духовенству. На посаде стояло 12 дворов духовенства и 13 дворов нищих. Кроме того, на церковной земле находились 4 двора ремесленников и 12 дворов «богадельных старцев», 1 двор калачника. На церковных местах жили также «черкасы».
К этим цифрам надо добавить духовенство, жившее в монастырях. В Брусенском монастыре стояло 14 келий и 2 игуменских; в них жило 13 монахов. В Девичьем монастыре считалось 9 келий, «а в них 15 старцев, а питаютца с миру».[920] В монастыре Спасском «на посаде за торгом» считалось 10 дворов да 3 двора ремесленников в слободке. За рекой Москвой находился Бобренев монастырь с одной игуменской кельей и остальными пустыми.
Самой незначительной группой населения в Коломне были тяглые посадские люди, им принадлежало всего 12 тяглых дворов, раскинутых по всему городу в улицах и слободках. На черных посадских местах жили «черкасы», всего 54 двора.
Изданные писцовые книги дают неполное представление о Коломне. Издатели подвергли сокращению как раз сведения о населении и его занятиях. Не вполне точны сведения о Коломне и у Н. Д. Чечулина, который насчитывает в Коломне 930 человек, замечая: «так что всего, с женщинами и детьми, тут было, несомненно, более 3000 жителей».[921] Действительно, по писцовым книгам, в Коломне можно насчитать значительно больше 600 дворов.
Учитывая неполноту данных, цифру дворов в Коломне можно округлить до 700, считая же в среднем по пять человек на двор, получим почти ту же цифру, что и у Чечулина. Следовательно, Коломну надо отнести к довольно крупным русским городам того времени.[922]
Коломна была типичным феодальным центром XVI в., где беломестцы подавляли своей численностью посадских тяглых людей. По сравнению с количеством зависимых людей, живших на «осадных дворах и в слободках», посад кажется совсем ничтожным. Посадских людей, как мы знаем, насчитывалось 14 человек в 12 дворах. Зато стояло 54 пустых тяглых двора и числилось 249 дворовых мест и 357 мест оброчных. Таким образом, примерно 650 пустых дворов, дворовых и оброчных мест приходились на 12 дворов посадских людей.
Тяглые люди, как видим, тонули в общей массе беломестцев. В 54 бывших посадских черных дворах жили «черкашене», под которыми, возможно, надо понимать не черкасов, т. е. украинцев, а настоящих черкесов, кабардинцев и других пришедших с Михаилом Темрюковичем и его сестрой царицей Марьей Темрюковной. Казалось бы, при таком маленьком количестве посадских людей Коломна как торговый центр должна была бы являть картину полного запустения. В действительности же так не было. Уже Н. Д. Чечулин отметил, что в Коломне велась значительная торговля.
Как же объяснить ничтожное количество посадских людей в таком торговом и ремесленном центре, каким была Коломна в конце XVI в.» По этому поводу в исторической литературе высказано следующее мнение. Указывая на огромное количество пустых мест в Коломне, Н. Д. Чечулин пишет, «что не менее заметно стремление населения отсюда из центра, чем стремление туда, ибо в пограничных городах по южной окраине мы находим приходцев преимущественно из подмосковных городов».[923] Коломна, по его мнению, пустеет ввиду непрерывного отлива населения. В доказательство этого положения Чечулин указывает на огромное количество пустых тяглых дворов и особенно пустых дворовых мест. Мысль Чечулина была еще резче поддержана Платоновым, отметившим следующее: «Есть признаки, что народный поток, стремившийся к югу от Москвы, уносил с собой и население этих городов, расстраивая их общественное хозяйство и торг».[924] Ту же мысль о «запустении Коломны и других русских городов в XVI в.» поддерживает П. П. Смирнов.
Если принять выводы Чечулина и других, то надо прийти к заключению, что к концу XVI в. почти все коломенские посадские люди покинули город, Коломна пустеет, посадские люди «бредут розно». Следовательно, надо допустить, что Коломна как город в какой—то период времени была богаче. Однако сведения о ремесле и торговле Коломны, приводимые той же писцовой книгой, не говорят о полном запустении города. Объяснение бегства посадских людей из посадской общины надо искать в другом. В Коломне происходили те же явления, что и во многих других русских городах конца XVI столетия: развитие беломестного феодального землевладения за счет посада.
Писцовые книги 1577 г. рисуют состояние города вскоре после набега на него крымских татар в 1571 г., когда Коломна была разорена. Посадские люди, потеряв имущество, поступали в дворники к служилым людям, имевшим на посаде осадные дворы, но продолжали заниматься ремеслами и промыслами. Таким образом, посад пустел, а посадские люди попадали в зависимость от феодалов.
Кроме того, не надо забывать, что само понятие «пустое дворовое место» представляет собой понятие, исторически сложившееся. С точки зрения писца и посадских людей формально считалось, что дворовые места в городе запустели с такого—то времени, но дворы ставили и на новых местах, принадлежавших посаду. Поэтому нельзя сказать, что, например, в 1510 г. коломенский посад был заселен полностью, а к 1577 г. он запустел.
Один документ середины XVI в. ярко характеризует господство беломестцев в Коломне. Стрелецкий голова жаловался на то, что в городе «многие люди и пошлинники держат корчмы великия», где пропиваются коломенские стрельцы. Эти «пошлинники», вероятнее всего, беломестцы.[925]
Преобладание беломестных групп в населении Коломны не лишает ее черт крупного ремесленного и торгового центра. Мы видели уже, что дворники осадных дворов и жители слободок были ремесленниками самых различных специальностей. Однако найти какую—либо преобладающую ремесленную специализацию в Коломне очень затруднительно, так как сведения писцовой книги неполны. Впрочем, здесь, как и в других подмосковных городах, находим большие группы ремесленников, занятых производством одежды: сапожников (13), овчинников (5), по—дошевников (3), скорняков (3) и т. д. Бросается в глаза большое количество казенных плотников (30) и каменщиков (9). Есть основания предполагать, что в писцовых книгах упомянуты не все плотники и каменщики, жившие в Коломне. Во всяком случае, перед нами факт, заслуживающий упоминания, в особенности, если вспомнить, что Коломна и ее окрестности богаты памятниками каменного зодчества XVI в. Отметим также относительно значительное количество коломенских серебряных мастеров (6).
Ремесленный облик Коломны более или менее ясен. Перед нами значительный городской центр с большим количеством ремесленников разных специальностей, обслуживающих в первую очередь ратных людей и ближайшую городскую округу.
Коломна имела большое торговое значение, что определялось ее положением поблизости от впадения реки Москвы в Оку. Через нее шел речной путь из Москвы в Рязанскую землю и в Заоцкий край. Коломна являлась передовым портом Москвы и в этом отношении напоминает Дмитров.
Большие торговые ряды располагались на посаде в непосредственном соседстве с кремлем. Среди них в писцовых книгах отмечены: Большой ряд, Пушной, Колпачный, Чупрунный, Сермяжный, Овчинный, Щепной, Железный, Рогожный, Соляной, Иконный, Щепетинный, Рыбный, Мясной, Льняной, Масляной, Сапожный, Ветошный, Малый Щепетинный, Хлебный, Калачный, Овощной, Горшечный, Сырейный, Хмелейный, Шалашный, Солодейный. Из всех этих рядов наибольшее значение имел Большой ряд носивший также названия Большого Суконного ряда, в лавках которого торговали сукнами и шелком. В большом ряду насчитывалось 17 лавок с полулавкою, 5 лавок стояли пустыми, имелось еще 14 лавочных мест.
В Коломне находился также Соляной гостиный двор, стоявший на берегу реки, а напротив него «онбар соляной кладовой» Строгановых. У моста через Москву—реку стояла «зелейня» для порохового производства.
При изучении количества пустых лавок и лавочных мест в различных рядах коломенского рынка бросается в глаза то обстоятельство, что в Коломне пустели ко времени составления писцовых книг определенные ряды. В Большом ряду количество пустых лавок и лавочных мест несколько превышало количество лавок «живущих», действующих. В Чупрунном ряду (чупрун – женская верхняя одежда) остались 1 лавка и 4 лавочных места. В Сапожном ряду стояло 17 лавок, пустовало 2 лавки, насчитывалось 29 лавочных мест. Но существовали и такие ряды, где совсем не было пустых лавок и лавочных мест, или процент тех и других по отношению к действующим был ничтожен. Например, в Железном ряду считалось 36 лавок и 1 лавочное место. В Рыбном ряду было 20 лавок, 3 лавки пустых и 1 лавочное место, в Мясном ряду – 23 лавки, 2 лавки пустых и 2 лавочных места.
Являются ли приведенные здесь цифры чем—то случайным или они позволяют проследить некоторые сдвиги в коломенской торговле» Думается, что позволяют. В Коломне заметно уменьшается торговля сукнами, одеждой, сапожными изделиями, вероятно, по той причине, что усиливается торговля и ремесло в самой Москве. Рынки подмосковных городов начинают приобретать все более местное значение. Писцовые книги по Коломне отразили состояние города вскоре после разрушительных татарских набегов, после опустошительных эпидемий, но не этим объясняется относительно печальное положение Коломны как посадского центра. Запустение посада и захудание коломенской торговли к концу века вызвано было не временными несчастьями, а изменениями в экономике России во второй половине XVI в. Непрерывный рост Москвы как ремесленного и торгового центра приводил к сокращению ремесла и торговли в соседних с ней городах. Процесс, приведший к образованию всероссийского рынка, начал сказываться уже во второй половине XVI в. Поэтому пустеют посады подмосковных городов, в том числе и Коломны. Посадские люди бегут под защиту крупных феодалов, становятся дворниками дворянских и монастырских осадных дворов. По писцовым книгам Коломны, многочисленные дворники оказываются одновременно ремесленниками, торгующими на рынке.
Писцовые книги XVI в. позволяют заглянуть и в культурную жизнь города, нашедшую отражение в его церковных библиотеках. Конечно, сведения их неполные, так как писцовые книги отмечали только часть книжных богатств, хранившихся при церквах, но и такие сведения по—своему интересны. Приведем их выборочно для Коломны, имея в виду, что такие же сведения есть и о других городах.
Наиболее богат книгами был Успенский собор. В нем в двух сундуках хранилось более 100 рукописей, в том числе немалое количество «на хоротье», на пергамене. Эта отметка показывает, что пергаменные рукописи и тогда уже высоко ценились. Большинство книг принадлежало к числу богослужебных, но среди них находим «Маргарит», книгу Василия Великого, «Книгу новых чудотворцев» и т. д. Рукописи еще настолько преобладали в конце XVI в., что из старопечатных книг упоминается лишь одна Триодь Постная (безвыходное московское издание 1553–1555 гг.).
В Успенской церкви Брусенского монастыря хранилось также несколько десятков рукописей, в том числе и харатейных. Среди книг здесь указаны «Златоуст» и книга Ефрема (Сирина).
В Спасском монастыре за торгом подавляющее число книг были бумажными, в их числе указаны «Богородичник» и Ефрем Сирин. В библиотеке Бобренева монастыря хранились пергаменные рукописи, в их числе Лествица, книга Иоанна Златоуста и др. Среди других рукописей здесь следует отметить «Сергиево житие и иных». Особым богатством отличался Голутвин монастырь, библиотека которого насчитывала более сотни книг, бумажных и харатейных. В их числе найдем книгу «Криница» на пергамене, книгу «Зерцало» на бумаге, «Пчелу», две книги с житием Сергия и т. д.
Даже писцовые книги с их неполным итогом показывают, что в коломенских монастырях и церквах насчитывались не десятки, а сотни рукописей. Но все это остатки более богатого прошлого, от которого сохранилась известная коломенская Палея и о котором напоминает Повесть о Митяе – одном из коломенских попов, неудачном кандидате на русскую митрополию при Дмитрии Донском, но прославленном книжном знатоке.
КАШИРА
В XVI в. Кашира стояла уже на новом месте – на правом, или степном, берегу Оки. Писцовые книги 1578–1579 гг. застали город вскоре после его разорения татарами в 1571 г. В Кашире в это время находилось только «место городовое» длиной в 80 и шириной в 60 сажен. Раньше здесь стояли 8 башен, 2 ворот и 180 городен стены. Следовательно, в Кашире до разорения существовал хорошо укрепленный деревянный кремль. Все строения в Кашире были деревянными, и это само по себе в достаточной степени рисует состояние Каширы как второстепенного городского центра. Даже соборная церковь Успения была деревянной, да еще построенной «клетцки», стало быть, без претензий на красивую архитектуру.
Посадское население состояло, по писцовым книгам, из 18 дворов. Из них 4 двора находились в кремле («в городе»), остальные размещались на посаде, главным образом на церковных землях. Каширские люди занимались нехитрыми промыслами и торгами, среди них отмечены хлебники (5), сапожники (3), калачники (2), рыбники (1).
Кашира была типичным беломестным городом с большим количеством разного рода слобод. Самой крупной была Ямская слобода с ямским двором, где жили
два дворника. Она раньше состояла из 42 дворов, но ко времни составления писцовых книг запустела. Другая большая слобода размещалась за речкой Каширкой. Там стояли «дворы белые осадные князей и детей боярских помещиков». В ней насчитывалось 30 дворов, в которых жили рыболовы и ремесленники. В слободку сбежались и ямские охотники из запустевшей Ямской слободы, рыболовы из Рыболовской слободы, разные ремесленники, в том числе овчинник и плотник. Все они спасались под защиту беломестцев – дворян и детей боярских.
Запустела и слобода рассыльщиков, в которой раньше считалось 10 дворов. Рассыльщики разбежались и жили за помещиками и монастырями. Та же участь постигла названную ранее Рыболовскую слободу с ее 10 дворами. Кроме того, существовала слободка Каширского Белопесоцкого монастыря с несколькими дворами.
Кашира была таможенным пунктом, где собирали свальную и причальную пошлину с проходящих судов. Тут же ведались перевозы через Оку: в Сенкине, под Тешиловым, в Липицах, под Любвиным. В Кашире ловили рыбу на государя. Ловили «по старине» дорогую красную рыбу: осетров, стерлядь и белорыбицу. Посадские, церковные люди и ямщики были наделены большими землями вокруг города. Каширский торг состоял всего из 16 лавок, лавки были «плетены, пусты».
Интересны те сведения, которые писцовая книга 1578 г. дает о более раннем положении города. В Кашире до разорения считалось 315 дворовых мест, «дворы пожгли татарове».[926] Если к этому числу добавить 42 двора в Ямской слободе, 10 дворов в Рыболовской слободе, 10 дворов в слободе рассыльщиков, то окажется, что до разорения в Кашире насчитывалось около 400 дворов, считая дворы на церковных землях и в Белопесоцкой монастырской слободе. Следовательно, Кашира до разорения была довольно населенным русским городом.
Этот вывод подтверждается указанием на то, что в Кашире стояло 104 пустых лавочных места. Лавки были тоже сожжены татарами. Во время составления писцовых книг в Кашире торговали два раза в неделю (в четверг и в воскресенье), причем на торги съезжались из сел с хлебом и мелким товаром. Лавки принадлежали стрельцам и казакам, но кому принадлежали названные выше 104 лавочных места, остается неизвестным. Надо предполагать, что ранее в торгах принимали участие и посадские люди.
О Кашире до разорения косвенно узнаем из одного судного дела. В нем прежде всего указаны посадские «тяглые» попы, под которыми следует понимать попов посадских приходских церквей. Всего указано девять попов, названных по церквам, одна из них, Пречистенская, была соборной. В деле также названо около 70 посадских людей с их детьми. Может быть, эта цифра не совсем соответствует ссылке «на всех посадцких и на черных людей на коширян». Но, во всяком случае, она довольно близка к цифре посадских людей в этом городе, имевшем значение передовой крепости. В деле упомянуты также шесть воротников и «Шатцкие слуги со своим десятником». Вероятно, в городе должны были находиться и другие ратные люди.[927]
На другой стороне Оки, почти напротив города, стоял Троицкий Белопесоцкий монастырь, получивший несудимые грамоты от трех казанских царей, одно время владевших Каширой, и от великих князей. Между монастырем и городом шла долгая тяжба о посадской черной земле и о мельнице, поставленной монастырем под городом на реке Каширке. Мельница состояла из плотины, мельничной клети, двух житниц с запасом, молола двумя жерновами, не считая двух маленьких мельниц «мутовок». Стоимость мельницы оценивалась в 70 рублей. Монастырского запаса на мельнице оказалось: 400 четей ржаной муки, 600 четей овсяной, 230 четей солоду ржаного, 300 четей солоду овсяного, 50 четей круп гречневых, 30 четей толокна немолотого, 200 четей овса, 30 четей пшеницы, 70 четей солоду ячного, общей ценой в 80 рублей.
Борьба посадских людей с Белопесоцким монастырем дошла до такого ожесточения, что посадские люди вместе с «шатцкими слугами» разорили мельницу. Посадские люди вышли из города «с ослопы и рогатины». В это же время пищальники стояли на городских укреплениях с орудиями, «а хотели деи з города ис пищали игумена убити». Дело происходило в сентябре 1542 г.,[928] в малолетство Ивана Грозного, и прекрасно рисует порядки боярского правления.