В самой Западной Европе все более устанавливался взгляд на Русскую землю как на передовой оплот христианских земель на Востоке. Русский митрополит Исидор занял почетное место на Флорентийском соборе 1439 г., получив кардинальскую шапку и звание апостольского легата. Конечной целью унии, которой добивался папа Евгений, было присоединение к римской церкви многочисленных русских, греков, румын, болгар и сербов. Поэтому папа извещал Василия Темного «о благословенном успехе Флорентийского собора, славном в особенности для России, ибо архипастырь ее более других способствовал оному».[1031] Отказ московского великого князя принять унию был равнозначен провалу всего предприятия, задуманного римской церковью. Так это расценивают и некоторые современные католические историки.
Та посредствующая роль звена, связывающего Запад и Восток, которая выпала на долю Москвы, ярко очерчивается и в известиях о сношениях Москвы с Востоком. Эти сношения в основном поддерживались при помощи великой волжской дороги. Ближайшим посредником в торговле Москвы с Востоком служила Казань, выросшая ко второй половине XV в. в крупный город, где собиралась ежегодная летняя ярмарка. На нее съезжались русские купцы «и многие иноземцы далния и торговаху с Русью великими драгими товары».[1032] В восточной торговле соперничала с Москвой все еще богатая Тверь, но уже намечались признаки преобладания Москвы. В конце XV в. московские митрополиты посылали в Казань своих купчин, снабжая их особыми рекомендательными письмами к казанским князьям. В Москву гонят свои конские стада ногайские татары и располагаются для торговли лошадьми на больших лугах под Симоновым монастырем. Вместе с лошадиными барышниками приезжают и другие купцы с Востока. Для государей Средней Азии далекая Москва начинает представляться столицей великого и богатого народа, и в Москве появляется посол чагатайского султана Усейна для переговоров «о любви и дружбе».[1033]
Почти одновременно прибывает в Москву посольство грузинского царя Александра. Героически обороняющаяся от напора турок и персов Грузия уже ищет поддержки на далеком севере, в Русском государстве. Нельзя без волнения читать слова грамоты грузинского царя, обращенные к Ивану III: «…веры нашие крепости всесветлый государь, всем еси государем прибежище, бедным еси подпора и бесерменом еси надея, законной земли грозный государь».[1034]
Истинное значение этих связей Москвы с Востоком обнаруживаем при чтении посольских дел по сношениям России с Турцией в начале XVI в. Когда султан Сулейман Великолепный запретил крымскому хану воевать с московским государем, хан написал султану следующее: «Не велишь мне пойти на московского и на волошского, ино мне чем быти сыту и одету. А московский князь великий стоит на тебя с одного Кизылбашом. Прислал к нему Кизылбаш посла своего, и князь великий дал Кизылбашу пушек много, и мастеров, и доспехов».[1035] Слух о помощи Василия III персам (Кизылбашу) был ложным, но показательно, что этому слуху верили в Константинополе, где смотрели на Москву как на военный арсенал, откуда персы могли получить пушки и доспехи.
Многочисленные нити связывали Москву с Востоком и Западом, создавали из нее подлинный крупнейший международный центр. Если для Запада Москва была, крайним пунктом европейского цивилизованного мира, то для Востока она являлась также конечным пунктом восточной цивилизации. Эта мировая международная роль Москвы до сих пор не отмечена в наших исторических работах, в которых привыкли рассматривать московскую культуру XV–XVI вв. с точки зрения передовых европейцев того времени, умевших ценить только свою культуру и считавших все чужое низким, мелким и отсталым.
Наряду с этим международным значением Москвы, окончательно сложившимся уже ко времени княжения Ивана III, все яснее становится ведущее значение Москвы как передового и направляющего центра русской культуры XV–XVI вв. Мы встречаемся с поразительным разнообразием способов распространения политического влияния Москвы на другие феодальные центры, хотя бы на Великий Новгород. Новгородцы рано появились на русском севере, но деятельность их за пределами бассейна Северной Двины ограничивалась военными экспедициями и собиранием дани. Московские князья уже в конце XIV в. поступили по—иному. Центром утверждения русского влияния в глухой стране зырян (коми) явилась вновь основанная Пермская епископия. Владычный городок на Усть—Выми был не только укрепленным замком, но и местом, откуда русская культура распространялась среди зырян, для которых первый пермский епископ Стефан изобрел особую азбуку. Есть предположение, что для новой епископии были заново составлены сборники законов и особая Кормчая, включившая в свой состав Русскую Правду.[1036] Таким образом, военная экспедиция на север сопровождалась и своеобразной культурной миссией, и это в тяжелые годы татарского ига!
Несомненной особенностью московских культурных тенденций являлось стремление отказаться от местных сепаратистских стремлений, типичных для эпохи феодальной раздробленности, выдвинуть на их место идею общерусского единства. Конечно, эта идея выросла не сразу и не являлась только московским достоянием, но она получила особенное развитие именно в Москве. Видимым показателем этой идеи было составление общерусских летописных сводов, время появления которых относится к первой половине XV в.[1037] Далеко еще не все ясно в истории появления этих сводов, но одно несомненно: их существование. Общерусские летописные своды ставили своей задачей дать историю не одного какого—либо княжества, а всей Русской земли в целом и, надо сказать, разрешали эту задачу более или менее удачно в рамках летописных произведений и с их особой формой исторического повествования. В Москве возникла и первая попытка создать труд, посвященный общемировой истории, с включением в нее русских исторических событий. И хотя составление этого труда приписывается сербу Пахомию Логофету, общая тенденция «Хронографа» московская.
Таким образом, еще в период феодальной раздробленности именно в Москве зарождаются и крепнут тенденции общерусского единства, и они находят свое выражение в знаменитых словах, с которыми летописец обращается к своим соотечественникам в смутные дни нашествия Ахмата в 1480 г.: «О храбрии, мужествении сынове Рустии. Потщитеся сохранити свое отечество Русскую землю от поганых, не пощадите своих глав».[1038] Так московский автор вносит новую идею – идею общерусского патриотизма на смену местному, областному патриотизму москвичей, новгородцев или тверичей, умиравших за святую Софию, за святого Спаса или еще за какой—либо символ местной самостоятельности.
Образование Русского государства создало новые предпосылки для развития русской культуры в целом и культуры Москвы в частности. Можно сказать без преувеличения, что вся русская культурная жизнь XVI–XVII вв. была тесно связана с Москвой как столицей и важнейшим центром русского народа. В эти столетия еще заметнее стало особое международное положение Москвы. Трудно было найти европейскую столицу, в которой так причудливо смешивалось бы самое пестрое население, где встречалось бы такое число представителей различных народов. Итальянцы, немцы, шведы, голландцы, англичане, поляки, венгры, румыны с Запада, сербы, болгары, греки, армяне, грузины и турки с Юга, татары, узбеки, персы с Востока были постоянными гостями нашей столицы. Эти связи с дальними странами нередко углублялись дипломатическими сношениями и обменом посольствами между московскими государями и иноземными властителями. Вот почему те культурные связи, которые Русское государство поддерживало и развивало в XVI в., были разносторонними и вовсе не укладываются в общую схему восточных или западных влияний, как это изображается в ряде наших исторических трудов.
В Западной Европе с пристальным вниманием следили за Русским государством. «Перечитывая твой тщательный труд о Московии, Иовий, я начал верить в иные миры Демокрита», – пишет один автор по поводу труда Павла Иовия Новокомского о Московском государстве начала XVI в. В этих характерных словах замечаем удивление образованных иностранцев, внезапно увидевших на востоке Европы большое государство со своеобразной вековой культурой, с которой они не были знакомы до того времени.[1039] Московское государство все больше привлекает к себе внимание, и уже в начале XVII в. француз де Ту посвящает ему особые страницы в своей всемирной истории.
При посредстве Русского государства ученые Западной Европы знакомятся с севером Европы и странами Сибири и Средней Азии. Герберштейн прямо говорит, что он свои сведения заимствовал из русского дорожника, «хотя в нем, по—видимому, и есть нечто баснословное и едва вероятное».[1040]
Несомненно, московский дорожник был источником, в некоторых случаях не вполне достоверным. Зато сведения Герберштейна о татарах, особенно о Казанском ханстве, отличаются всеми признаками доброкачественности. Во всяком случае, и Герберштейн, и Меховский писали о странах Поволжья и Сибири на основании русских сведений. Таким образом, круг европейских географических сведений о странах Северной Азии расширялся при посредстве русских материалов. И в этом отношении России принадлежит почетное место в истории географических знаний о земном шаре.
Что касается южнославянских стран, то для них русская, в основном московская, культура получила в XVI в. особое значение. Если в XIV–XV вв. болгарские и сербские образованные люди приезжали на Русь и привозили с собой старинные культурные навыки южнославянских стран, то в XVI в. мы уже встречаемся с новым явлением – мощным культурным влиянием, которое распространяется по славянским землям из России. Книги, церков