«После некоторого времени великий государь, вечно памятный Василий Иоаннович, призвав инока Максима, вводит его во свою царскую книгохранительницу и показал ему бесчисленное множество греческих книг. Этот же инок был во многом размышлении и удивлении о таком множестве бесчисленном созданного с любовью собрания и сказал благочестивому государю, что и в Греции он не сподобился увидеть такое множество книг».
Это сказание о библиотеке греческих книг, принадлежавшей великому князю Василию Ивановичу, находится в рукописях XVII века. Однако Белокуров считает его недостоверным на том основании, что оно относительно позднее и написано не современником. Нет сомнения в том, что «Житие Максима Грека» было составлено, вероятно, не раньше конца XVI века, но почти все сказания об иноках, которых стали считать святыми, возникли через некоторое время после их смерти. При жизни к святым никого не причисляли и их биографий не писали. К тому же о существовании греческих рукописных книг в России, в частности в Москве, говорят и другие источники. Поэтому даже Белокуров вынужден был признать наличие какого—то числа греческих книг в России. Но, по его мнению, такие книги были исключительно церковного содержания: апостолы, псалтыри и т. д.
У нас имеется сообщение о царской библиотеке, записанное уже со слов очевидца. Оно принадлежит ливонцу Ниенштедту (1540–1622 гг.), составившему хронику Ливонии, в которую включен рассказ о выселении немцев из Юрьева (Дерпта, Тарту) в русские города в 1565 г. В числе выселенных он называет и пастора одной церкви в Юрьеве магистра Иоанна Веттермана. В связи с этим рассказывается следующая история:
«Его (то есть Веттермана. – М. Т.) как ученого человека очень уважал великий князь, который даже велел в Москве показать ему свою либерею (библиотеку. – М. Т.), которая состояла из книг на еврейском и латинском языках и которую великий князь в древние времена получил от константинопольского патриарха, когда московит принял христианскую веру по греческому исповеданию. Эти книги как драгоценное сокровище хранились замурованными в двух сводчатых подвалах. Так как великий князь слышал об этом отличном и ученом человеке, Иоанне Веттермане, много хорошего про его добродетели и знания, потому велел отворить свою великолепную либерею, которую не открывали более ста лет с лишком, и пригласил через своего высшего канцлера и дьяка Андрея Солкана, Никиту Висровату и Фунику, вышеозначенного Иоанна Веттермана и с ним еще несколько лиц, которые знали московитский язык, как то: Фому Шреффера, Иоахима Шредера и Даниэля Браккеля, и в их присутствии велел вынести несколько из этих книг. Эти книги были переданы в руки магистра Иоанна Веттермана для осмотра, он нашел там много хороших сочинений, на которые ссылаются наши писатели, но которых у нас нет, так как они сожжены и разрознены при войнах, как то было с Птоломеевой и другими либереями.
Веттерман заявил, что, хотя он беден, он отдал бы все свое имущество, даже всех своих детей, чтобы только эти книги были в протестантских университетах, так как, по его мнению, эти книги принесли бы много пользы христианству. Канцлер и дьяк великого князя предложили Веттерману перевести какую—нибудь из этих книг на русский язык, а если согласится, то они предоставят в его распоряжение трех вышеупомянутых лиц и еще других людей великого князя и несколько хороших писцов, кроме того, постараются, чтобы Веттерман с товарищами получали от великого князя кормы и хорошие напитки в большом изобилии, а также хорошее помещение и жалованье и почет, а если они только останутся у великого князя, то будут в состоянии хлопотать и за своих.
Тогда Веттерман с товарищами на другой день стали совещаться и раздумывать, что—де как только они кончат одну книгу, то им сейчас же дадут переводить другую, и, таким образом, им придется заниматься подобной работой до самой своей смерти; да, кроме того, благочестивый Веттерман принял и то во внимание, что ему придется совершенно отказаться от своей паствы. Поэтому они приняли такое решение и в ответ передали великому князю: когда первосвященник Онаний прислал Птоломею из Иерусалима в Египет 72 толковника, то к ним присоединили наиученейших людей, которые знали Писание и были весьма мудры; для успешного окончания дела по переводу книг следует, чтобы при совершении перевода присутствовали не простые миряне, но наиумнейшие, знающие Писание и начитанные люди.
При таком ответе Солкан, Фуника и Висровата покачали головами и подумали, что если передать такой ответ великому князю, то он может им прямо навязать эту работу (то есть вместе присутствовать при переводе. – М. Т.) и тогда для них ничего хорошего из этого не выйдет; им придется тогда, что и наверное случится, умереть при такой работе, точно в цепях. Поэтому они донесли великому князю, будто немцы сами сказали, что поп их слишком несведущ, не настолько знает языки, чтобы выполнить такое предприятие. Так они все и избавились от подобной службы. Веттерман с товарищами просили одолжить им одну книгу на шесть недель; но Солкан ответил, что если узнает про это великий князь, то им плохо придется, потому что великий князь подумает, будто они уклоняются от работы. Обо всем этом впоследствии мне рассказывали сами Томас Шреффер и Иоанн Веттерман. Книги были страшно запылены, и их снова запрятали под тройные замки в подвалы».
Вот, казалось бы, совершенно точное и ясное свидетельство о существовании библиотеки греческих и латинских рукописей в Москве XVI века – ведь о ней сообщается со слов очевидца. Совершенно непонятно, зачем нужно было Ниенштедту придумывать подробности о двух сводчатых подвалах, когда никакого спора о библиотеке московских царей не возникало.
Тем не менее навязчивая идея о малокультурности русских людей заставила Белокурова путем разного рода натяжек отвергнуть и это прямое свидетельство. Он считает его недостоверным, основываясь главным образом на том, что в этом известии говорится не только о греческих, латинских, но и еврейских книгах, которые будто бы не могли храниться у московского великого князя. Теперь, когда мы знаем о существовании ряда произведений, переведенных с еврейского на русский язык в XV–XVI вв., это замечание кажется почти смешным. Ведь русские люди того времени отнюдь не забывали, что Библия была написана на еврейском языке, и считали его одним из трех священных языков (греческий, латинский и еврейский), на которых было составлено Священное Писание.
К тому же в самом известии Ниенштедта имеются прямые указания на то, что его свидетельство имеет большую историческую достоверность. В нем в несколько искаженной форме названы действительные фамилии царских дьяков XVI в.: Андрея Щелкалова (Солкана), Висковатова (Висровата) и Фуникова (Фуника). При этом дьяк Щелкалов назван высшим канцлером. Этот титул иностранные писатели присваивают думному дьяку Посольского приказа, каким и был в действительности Андрей Щелкалов в то время. Откуда же можно было выдумать подобные подробности» Они явно записаны со слов очевидца, в данном случае пастора Веттермана.
Но есть и другое обстоятельство, которое не было замечено Белокуровым и которое свидетельствует в пользу достоверности известия Ниенштедта, – упоминание о 1565 годе, годе посещения царской библиотеки Веттерманом. Ведь 1565 год был началом опричнины. В этом году изменник князь Андрей Курбский написал Ивану Грозному послание, в котором укорял царя за преступление по отношению к московской аристократии. Презрительный тон послания бежавшего князя нарочито подчеркивал малокультурность самого Ивана Грозного и всех русских людей по сравнению с другими якобы образованными народами. Письмо Курбского вызвало возмущение царя, направившего ему свое ответное послание, в котором он неоднократно ссылается на различного рода литературные произведения. Вот тогда—то и могла возникнуть мысль о переводе греческих и латинских книг, хранящихся в Москве, для того чтобы показать всей Европе, обвинявшей Россию в варварстве, какие богатства хранятся у русского царя. Дальнейшие события помешали Ивану Васильевичу заняться своей библиотекой, но свидетельство Ниенштедта о ее существовании не может быть опровергнуто никакими натяжками и придирками. Библиотека московских царей с греческими и латинскими рукописями существовала – это факт, не подлежащий сомнению.
Помимо двух рассмотренных выше свидетельств о библиотеке, можно указать на то, что греческая письменность действительно находила распространение на Руси.
Главная ошибка буржуазных историков начала нашего века заключалась в плохом знакомстве с русской культурой старого времени, в отрицании того, что русские люди нуждались в знании греческого языка.
В самом деле, вспомним о том, что высшая церковная иерархия на Руси в значительной мере формировалась из числа ученых греков, приезжавших в Россию, вероятно, с малым числом книг на родном языке. Московскими митрополитами были греки: Феогност в XIV веке, Фотий и Исидор в XV веке, на рубеже этих столетий – болгарин Киприан, прекрасно знавший греческий язык и сам переводивший с греческого языка на русский некоторые книги. Но и высшее духовенство из русских уроженцев нередко владело греческим языком, как мы это знаем о митрополите Алексее, которому приписывается перевод Нового Завета с греческого языка на русский. В Москве был особый греческий монастырь; он находился на Никольской улице. Москвичи называли этот монастырь «Никола Старый», «Никола Большая голова», может быть, потому, что собор его имел византийский купол. Монастырь существовал уже в XIV веке и придерживался греческих обычаев. В келье монастыря Николы Старого жил одно время Медоварцев, работавший над переводом Псалтыри под руководством Максима Грека.
Вместе с иерархами прибывали сопровождающие их лица – тоже греки. На Русь из Византии приезжали и различные художники и архитекторы. Вспомним о знаменитом Феофане Гречине, который расписал церкви в разных городах. Его замечательные росписи и до сих пор сохранились в Новгороде, в церкви на Ильине улице. Современник, рассказывая о Феофане Гречине, упоминает и о том, что он нарисовал Москву в красках – во дворце серпуховского князя Владимира Андреевича.