Света немного испугалась. Не за себя, а за Миколу Гуровича. Она не помнила точно, о чем шла речь, но точно знала, что в какой-то момент очень обрадовалась, что их никто не слышит.
— Не волнуйтесь, — поспешила успокоить Лена. — Вы говорили достаточно тихо, чтобы злые люди не могли ничего узнать. Просто я, как человек, лишенный зрения, обладаю обостренным слухом. И нюхом на порядочных людей. Поэтому я и подумала, что вы могли бы нам помочь… Ведь это ваша тетя имеет возможность передать письмо товарищу Сталину, так?
Ну что тут было делать? Света молча кивнула.
— Пропали люди, — продолжала Лена. — Много. И никто не хочет их искать. Вот здесь я расписала все подробно. — Ловким движением она вытащила из нашитого на пояс кармана незапечатанный конверт. — Почитайте и если сочтете это важным — а вы сочтете, я не сомневаюсь, — припишите пару строк для вашей тети и попросите передать эту информацию Вождю. Я верю, он не оставит без внимания пропажу бедных кобзарей…
Ах вот она о чем! Света, конечно, тоже слышала удивленные рассказы харьковчан о том, что с базаров, улиц и площадей внезапно исчезли все нищие кобзари. Невзирая ни на что, их в Харькове любили и относились к ним не как к обычным попрошайкам и тунеядцам, а как к носителям культуры, чудо-старцам. Лично Света ничего удивительного в том, что их убрали с улиц, не видела. Еще в 28 году, как она знала, в стране открылось Общество слепых, которое бралось обучить и трудоустроить всех инвалидов по зрению. Должно же оно было когда-то заработать? Вот, заработало. Наверняка весь этот нетрудовой элемент пристроили куда-нибудь на завод, а кто не захотел, пошел работать в ДК или в ансамбли народных инструментов. А люди напридумывали невесть что. Впрочем, отчего бы не выслушать их точку зрения. Вреда от этого точно не будет, а совесть при этом будет чиста. «Хотя какая уж тут совесть, если я смотрю людям в глаза, киваю, а сама думаю про них всякую гадость. Я становлюсь ужасной», — с внезапной горечью подумала Света и решительно взяла письмо.
— Я расскажу вам вкратце причину наших волнений. — Елена решила только на письмо не полагаться. — Я родилась в 16 году. И от рождения уже была незрячей. Не знаю, как так вышло, но малышкой меня отдали странствующему кобзарю. Наверное, родители считали, что незрячим проще понять друг друга, или что лишь так я смогу найти себе занятие для жизни и пропитания. Кобзарь Микита и его проводник — моя первая семья. Не буду рассказывать, насколько я привязана к дядьке Миките, скажу лишь, что все знакомые мне кобзари — люди чистые, незлые, истинно преданные искусству и считающие свои странствия чем-то вроде служения народу и стране. Для них скитания как для нас служба партии и родине, понимаете? — Света не понимала, но этого, кажется, и не требовалось. Лена продолжала: — Заметив, что у меня куда больше таланта к математике, чем к музыке, и прослышав про Школу слепых, Микита отдал меня профессору Соколянскому. С восьми лет я проживаю в Харькове. И все эти десять лет дядько Микита и его проводник желанные гости в нашем доме. И у меня в интернате, и у профессора — в его отдельной пристройке на территории Школы слепых, где странники могли даже заночевать и подкормиться пару дней. В последний раз они заходили осенью сразу после счастливого освобождения профессора. И сказали, что едут на съезд кобзарей, где будут держать думу о том, что делать дальше. Больше их никто не видел. Они не пришли ни в мой день рождения, ни на Рождество. Десять лет до этого всегда приходили, а тут — нет. Мы, конечно, кинулись расспрашивать людей, но кобзарей вообще никто не видел. Они исчезли со времени того съезда. Тогда мы вооружились документами о культурно-исследовательской экспедиции, не побоявшись застав и непогоды, поехали в родное село Микиты — профессору как раз вернули автомобиль… Дом дядьки кобзаря был разграблен и пуст.
«Ничего себе, униженные и оскорбленные. Личный автомобиль, персональная квартира в отдельной пристройке. У нищего кобзаря и то, вот вы посмотрите, собственный дом», — подумала Света, но все равно, конечно, озаботилась судьбой таинственно исчезнувших Микиты и проводника.
— Я обращалась в милицию, — продолжала Лена. — Там ничем не могут помочь. Как наводить справки о бродягах? Заявление о пропаже не принимают… А после того, как и на день рождения профессора дядька Микита не пришел, я точно знаю, что с ним что-то неладно. Наверное, их всех арестовали. Но тогда ведь им нужно помогать. Я готова понять их вину и ненужность обществу, готова носить им передачки или даже, если это возможно, жить рядом с ними, заботиться о них. Только скажите, где они? Все молчат.
— Кроме того, — робко вмешался профессор, — в тюрьме без специальной поддержки слепому человеку совершенно невозможно приносить пользу обществу. Они только зря тратят ресурсы государства! А я берусь в своем интернате помочь с социализацией кобзарей. Пусть переводят их к нам, мы найдем им дело. Мои воспитанники умеют читать и писать, могут выполнять уйму работ. Кстати, у меня уже готов образец «машины для чтения», которая поможет слепому распознать обычный текст. Я воспитал и подготовил к достойной жизни довольно много детей, создал достойную реабилитационную среду, смогу, вероятно, применить свои педагогические способности и для слепых взрослых.
— Не сможет, — обращаясь явно к Свете, но глядя сквозь нее, сказала Лена. — Заставить кобзаря отказаться от его образа жизни — все равно, что обрезать птице крылья. Социализировать силу природы никому еще не удавалось. Я пыталась, я знаю. Они даже паспорта получать отказывались. Половина кобзарей, кстати, за эти несколько лет исчезла, попавшись во время облав на тех, кто не носит с собой документы. Но это только половина. И потом про облавы еще долго ходят слухи. Можно узнать, кого задержали, в какое поселение отправили. А про моих совсем никакой информации нет. Но я верю, что обращение к товарищу Сталину поможет прояснить ситуацию. Где кобзари? Пусть нам отыщут хотя бы двух пропавших — Микиту-кобзаря и Алешку-проводника. Где бы они ни были, им нужна забота…
Тут Свете нечего было возразить. Она горячо закивала, пообещав, во-первых, постараться выяснить что-то через Колю, во-вторых, завтра же почитать письмо и переслать его тетке с припиской от себя.
— Вы не торопитесь, — деловито напутствовала Лена. — Не надо «завтра же». Почитайте наше письмо, подумайте и найдите, пожалуйста, те слова, которые затронули бы вашу тетушка. От того, согласится ли она посодействовать, зависит очень много.
В этот момент в зале раздался шквал оваций. Гнату Хоткевичу по-театральному кричали «бис», просили рассказать еще что-то, но регламент есть регламент, поэтому слово быстро перешло к следующему выступающему. Елена и профессор наскоро попрощались и, чтобы «не упустить» Гната Мартыновича, отважно орудуя он локтями, а она белой тростью, ринулись в зал пробиваться сквозь толпу.
— И вы здесь? Приветствую! — К Свете подлетел раскланивающийся Морской и тут же начал весело жаловаться: — Не видали моего фотографа? Опаздывает, зараза…
— Хорошенькое опоздание, — в тон журналисту улыбнулась Света. — Уже Гнат Мартынович, вон, за кулисы пошел.
— Ах, Света! Вы плохо думаете про отечественных газетчиков! За такое опоздание я бы своего фотографа давно расстрелял. На Хоткевича я ходил сам, по собственному, так сказать, желанию. Хоткевича освещать в прессе пока отмашки не было. Фотограф нужен для вон того унылого типа в кепке. О! Вот и мой стервец с аппаратурой. Так, ладно, побежим устраиваться.
— Передавайте мой привет Ирине! — вежливо ввернула Света. — И, кстати, что ж вы не повели ее на Гната Хоткевича?
— Я ей никто, — Морской нервно дернулся и с нескрываемой горечью развел руками. — Мы развелись и, как вы знаете, решили разъезжаться. С чего это мне ее куда-нибудь водить? Да даже если вел бы, то не пошла бы…
Извиваясь между наполнивших фойе спин уходящих зрителей, он бежал к фотографу, а Света растерянно глядела ему вслед.
— Зачем вы меня обманываете? — на правах старого друга решила выяснить все открыто она, но Морской уже ничего не слышал.
7
— Зачем он нас обманывает? — вскоре возмущенно жаловалась мужу Света. — Мы вроде бы друзья. Ну помирились они с Ириной, что тут такого? Зачем скрывать? Да еще так нарочито, изображая нервный тик и скорбь… Милуется с Ириной при всем народе, а потом прямо мне в лицо врет, мол, они разъезжаются и друг для друга никто…
— Вот гад, — как-то даже слишком горячо поддержал тему Николай. И тут же, встретив удивленный взгляд жены, объяснился: — Всем милым девушкам, чтоб бросить пыль в глаза, он хочет казаться холостяком. Ты еще не привыкла? Но одно дело — все, другое — ты.
Света весело рассмеялась. Она понимала, что Коля шутит, но все равно обрадовалась такой его реакции. Как и самой возможности вот так вот вместе, беззаботно болтая, идти по Колиным делам. Времена, конечно, поменялись, и отпросить Свету с работы ради совместного расследования, как четыре года назад, Коля не мог. Но писательский съезд, с разбросанными по всему городу мероприятиями и обязательством сотрудников библиотеки на них присутствовать, предоставлял широкие просторы для маневров. Ради любимого супруга Света согласилась стать прогульщицей. И это было очень романтично.
— Ревность — удел буржуев-собственников, — поддразнила мужа она. — Советский человек обо всем может спросить товарища по браку напрямую и не таить нелепых подозрений. И, да, мне пыль в глаза Морской не бросит. В конце концов, он для меня ужасно стар.
— Ах так! — присвистнул Коля. — Выходит, будь наш приятель помоложе…
— Будь он моложе, я была бы младше. — хитро подмигнула Света. — Училась бы еще в своем поселке в школе. Эх ты! Такую важную следовательскую работу выполняешь, а считать и просчитывать так и не научился!
— Это точно, — Коля внезапно нахмурился и посерьезнел. Тратить драгоценные совместные минуты на тишину не хотелось, поэтому Света пошла в атаку: