— Владимир, вы напрасно смеетесь! Для меня это действительно травма. И все это несправедливо, в конце концов. Как вы мне и советовали, я отдала в отдел кадров письмо от нашего общества краеведов. «Просим освободить на неделю от работы для исполнения общественно-полезного долга в качестве экскурсовода при иностранных гостях города». Или как вы там писали, я уже точно не помню? Зачем вообще вы заставили меня нести это письмо?
— Вы не вышли на службу в Киеве. Без уважительной причины это тянет на злостное нарушение трудовой дисциплины, а это нынче уголовная статья, — терпеливо пояснил Морской.
— Но в Киеве у меня сейчас нет ни репетиций, ни спектаклей, труппа только переезжает… Даже ваша любимица Галина Лерхе возмущалась, что нам чуть ли не неделю придется обойтись без классов. А она, как вы знаете, не слишком жалует наших хореографов, предпочитая заниматься сама или даже просто импровизировать.
— Опять все вспять! — хмыкнул Морской. — Почему снова «любимица»?
— Не вы ли писали про нее как про «зарождающуюся на наших глазах звезду» и «характерную танцовщицу с прекрасными внешними данными и большим сценическим темпераментом»? Это при том, что моей партии в том же спектакле ваша рецензия даже не коснулась!
— Вы из-за этого развелись? — не удержался Коля.
— Очень косвенно, — отмахнулся Морской. — Цитируемая статья вышла еще в тридцать первом, но каждый раз, когда мы ссоримся, Ирина ее мне припоминает. Страдаю за правду и справедливость! Лерхе действительно невероятно сильная танцовщица, а нахваливать в рецензиях собственную жену я считаю недопустимым использованием служебного положения. Но речь сейчас не об этом. Даже не имея расписания, вы все равно обязаны посещать место службы! Всегда говорил, что вас слишком балуют в нашей харьковской труппе. По закону артист должен являться в театр в обозначенное время вне зависимости от наличия репетиций или классов хореографии!
Тут Коля осознал, что развод Морским не помеха. Будь они хоть действующими, хоть бывшими супругами, все равно умудрятся затеять спор в самый неподходящий момент.
— Если вы так интересуетесь бюрократией, могли бы и предугадать, что меня уже перевели в ведомство киевского отдела кадров, и мой визит в харьковский театр вызовет лишь неприятности. Да, они пообещали переслать документы в Киев, но при этом я встретила помрежа и… и… — тут Ирина так тяжело вдохнула, будто собиралась сообщать о каком-то ужасном горе. — И меня попросили вспомнить прошлогоднюю партию и заменить сегодня вечером Валюшу Дуленко в «Эсмеральде». Валентина заболела, спектакль уже хотели снять, но… Как? Как я смогу? Все это совершенно ужасно…
— Да будет вам! — не выдержал Николай. — Даже я, ни бельмеса не смысля в балете, и то все те разы, что был на ваших спектаклях, замечал, что пляшете вы отменно. А значит справитесь отлично. Подумаешь, просил заменить. Если б каждый, всякий раз, когда просят выйти на дежурство вместо товарища, впадал бы в такое уныние, у нас никакого взлета производства не наблюдалось бы!
Ирина посмотрела на Николая с крайним сожалением, как на тяжелобольного, замолчала и отвернулась. Собственно, этого Коля и добивался.
— Давайте лучше обсудим более серьезные дела? — обратился он к Морскому и тут же, спохватившись, стал оправдываться: — Мне, конечно, не разрешили привлекать вас к делу, но в данном случае всем будет лучше, если я забуду про этот запрет. У меня очень хорошая зацепка в деле об убийстве Милены, и нужны ваши комментарии.
Ирина, побледнев еще больше, резко развернулась, явно возмущенная пренебрежительным отношением к ее переживаниям:
— Хотите сказать, ваши вчерашние надежды оправдались? Дед Хаим дал ответы, которые помогли вывести всех на чистую воду?
— До Хаима я еще не добрался, — отмахнулся Николай. — Зато добрался в управление, а там отчет про пассажиров. В общем, так сложилось, что теперь под подозрением все художники, живущие в доме «Слово», а также все их друзья, знакомые и ученики… Не смейтесь! — умоляюще глянул Коля на Морского. — Круг сузится, как только мы докрутим эту версию. Я к вам за этим и пришел. Давайте отработаем одну методику. Называется «метод умственного штурма». В наших органах он совсем недавно на вооружении. Работает блестяще. Не задавайте мне вопросы, а отвечайте. Говорите первое, что придет вам на ум, не сдерживайте собственное сознание. Итак, нам нужно сейчас всем вместе подумать, кто из харьковских художников, имеющих отношение к дому «Слово», может быть убийцей.
— Да никто! — неопределенно пожал плечами Морской. — Равно как и кто угодно… А что у вас за зацепка? И планируете ли вы еще расспрашивать деда Хаима?
— Не задавайте, а отвечайте! Раскройте сознание и говорите. Настройтесь снова на художников. Что вообще мы знаем об этих людях? — Николай, явно подражая какому-то следователю из учебников криминалистики, взял на себя роль лидера собрания. — Ну? — Он требовательно глянул на Морского. — Говорите все, что вспоминается…
— Художники, это ведь не только те, кто пишет картины. Художники слова часто куда сильнее по воздействию, — послушно выдало подсознание Морского. — Кстати, о художниках, работавших для харьковских журналов. Я знаю довольно много, благодаря своему знакомству с Михаилом Яловым. — Мозг журналиста выдал положенное лирическое отступление. — Миша был человеком увлеченным и наблюдательным. Жаль, что… хм… сбился с пути…
— Насколько мне известно, — Николай нахмурился, — Яловой был арестован за подготовку покушения на товарища Постышева. Нужно ли вспоминать его сейчас и можно ли доверять его рассказам?
— Про вспоминать — оно само вспомнилось, а про доверять — разумеется, — твердо заверил Морской. — Его заметки об окружающем обществе всегда были выпуклы и прекрасны. — Оказавшись в привычной роли рассказчика городских легенд, Владимир ощутил себя в родной стихии и уже не останавливался. — Все герои его описаний всегда превращались в гениев и чудаков… И сам он тоже был таким. Взять хотя бы историю о том, как Яловой обхитрил Олексу Слисаренко. Многие, впрочем, считают это историей о том, как Слисаренко обвел вокруг пальца Ялового.
— Начинается! — нервно дернула плечами Ирина. — Сейчас нет времени на выслушивание литературных сплетен… Вы можете говорить о своих друзьях целый день, я ведь знаю.
— Душа моя, так расскажите эту историю сами! — хмыкнул Морской. — У вас выйдет сухо и кратко, не сомневаюсь…
— Как я могу рассказать то, чего не знаю? — искренне изумилась Ирина, от удивления даже забыв обидеться.
Была у Ирины Санны такая странная черта — не замечать или не хранить в памяти массу услышанного. Раньше Морскому это казалось забавным. Он во всеуслышание заявлял, что в лице жены всегда имеет благодарного слушателя, которого по многу раз можно развлекать одними и теми же темами. Но сейчас Морской, кажется, немного растерялся:
— Как же так? Все в Харькове знают, как Яловой завлек Слисаренко в свой «ЛІМ». Все знают, а вы — нет, — с явным упреком обратился он к Ирине. — Хотя вы точно слышали эту историю неоднократно. Причем, от собственного мужа.
— Не все, — вмешался Коля, надеясь на результативность метода. — Я вот еще не знаю. Расскажите.
— Дело было так, — начал Морской. — Яловой тогда директорствовал в издательстве «Литература и Мистецтво» и ему позарез понадобился производственный роман о доблестных хлеборобах. Михаил объявил об этом громогласно, прямо в кафе «Пок», где в те времена решалась добрая половина всех литературных дел города. Литераторы отреагировали с энтузиазмом: кто-то брался написать роман за полгода, кто-то — за пять месяцев и 20 % надбавки к гонорару. Тут мэтр Олекса Слисаренко заявил, что справится за месяц. Если, конечно, ему удвоят положенную за десять авторских листов выплату. Яловой покачал головой с сомнением. «Рукопись будет у меня через месяц? Невозможно! Вы не справитесь!» Заключили пари, — увлекшись, Морской явно забыл обо всех обидах на жену и выглядел сейчас, как элегантный беззаботный журналист, которого знал раньше Коля. — И ровно через месяц, — азартно продолжал рассказчик, — Слисаренко принес готовый роман. Яловой в тот же миг заключил с ним договор и выплатил обещанные деньги. Слисаренко на радостях созвал всех угощаться и громогласно заявил, что облапошил глупого редактора. Роман ведь был готов давным-давно, а тут такое предложение. Все начали смеяться, но один критик, случайно пивший там же кофе, — не буду тыкать пальцем себя в грудь, — разгадал гениальный маневр Ялового и прилюдно поздравил удачливого издателя с победой. Тут все вспомнили, что Слисаренко уже давно о своем романе рассказывал на каждом углу и говорил также, что «ни за какие коврижки не отдаст свою рукопись одному из этих мелких, расплодившихся кругом с приходом нэпа издательств».
— Красивая история! — Коля тоже увлекся и реагировал сейчас вполне искренне. — Хочешь вынудить кого-то к нужному тебе поступку, сделай вид, будто этим поступком он сможет тебя обхитрить. Прекрасный ход!
— И мне так показалось, — с достоинством кивнул Морской. — Я оценил тогда маневр Ялового, он — мою проницательность. С тех пор мы приятельствуем. — Тут он встретился глазами с Ириной и снова сник. — Вернее, приятельствовали. Последние несколько лет…
— В вашей истории нет ничего элегантного, — строго осадила собеседников Ирина. — Давайте признаем, что писатели у нас — сплошные интриганы, и обсудим уже что-то более существенное. Николай хотел раскопать что-то о доме «Слово»…
И тут опять нашла коса на камень. Ничуть не заботясь о существенности истории для следствия, Морской — уже явно из чистого куража и чтобы еще больше раздосадовать Ирину — припомнил пару рассказов Ялового о смешных традициях дома и принялся красочно расписывать их.
— Поздравляю, все сказанное ни на шаг не приблизило нас к разгадке убийства, — язвительно резюмировала Ирина.
— Да. Точно, — не нашел что возразить Николай. — В методе штурма важны любые детали из вашего сознания, но… не настолько любые. Лучше бы что-нибудь конкретно про художников.