— «Скорая»? Старушка? — обалдело хлопал глазами Коля, стараясь одновременно слиться со стволом дерева и заслонить собой слишком рьяно размахивающего руками агента.
— В точку, товарищ Малой! Именно что «скорая старушка»! Да мы ее вот-вот увидим. Она внутри у твоего отслеживаемого сидит. Не навек же она у него поселилась, а?
— Надеюсь, не на век, — согласился Коля. — Только не «мы» ее увидим, а я один. Тебе, Дядя Доця, идти нужно.
И Коля объяснил, почему пришел сменять товарища.
— Тьфу ты! — расстроился Дядя Доця. — Вечно они меня к себе требуют, ироды. Прямо сейчас, да? А как же ж я пойду в гражданке-то?
— Генка форму какую-нибудь захватит, я попросил, — Коле было немного неловко, что из-за его поручения у Дяди Доци столько проблем. — Я хотел пораньше прийти, но пока то, пока се, пока совещание…
— Ладно, товарищ Малой, не хандри. Прорвемся! Чай, не впервой в казенщине с чужого плеча ходить, — успокоил Дядя Доця и засеменил вверх по улице.
Заступив на пост вместо него, Коля немного подумал и… полез на дерево. Не из бравады, а потому что, в отличие от Дяди Доци, был хорошо знаком некоторым жильцам подконтрольного объекта, а значит, обязан был затаиться и не попадаться им на глаза. О том, что слежка больше не нужна, он уже не задумывался. Уж очень любопытно было понять, что за старушка навестила деда Хаима.
Когда ожидаемая гражданка принялась спускаться по лестнице с занимаемого дедом Хаимом второго этажа, Коля остолбенел. Он знал этот потасканный старушечий полуплащ-полухалат, знал эту косынку и, главное, прекрасно знал ярко-красную авоську, которую сгорбленная и с трудом ковыляющая вниз авантюристка растерянно теребила в руках. На середине лестницы, там, где ступеньки заворачивали в противоположную от калитки сторону, «старушка» решила срезать путь, приподняла сползающий на глаза платок, резво огляделась, взобралась на перила и лихо сиганула вниз. После чего снова скрючилась и заковыляла по двору.
Коля в три прыжка оказался перед калиткой и, как только «старушка» скрылась с поля зрения жильцов дома, зажал ей рот рукой и затянул за изгородь из кустов сирени, окружающих забор.
— Какого лешего ты тут делаешь? — зарычал он, срывая с жертвы косынку.
Света — а это, увы, была именно она — обезоруживающе засияла и уткнулась в плечо мужа. Коля, конечно, тут же ослабил хватку. Убегать, кричать или отнекиваться жена явно не собиралась.
— Какое счастье, что это ты! Как ты меня напугал! — шепотом затараторила она. — Никогда так больше не делай.
— Это ты никогда так больше не делай! — нашелся Николай. — Хотя одного раза уже достаточно. Что ты натворила? Зачем переоделась в Прасковью Марковну?
Прасковьей Марковной звалась старушка-гардеробщица из библиотеки, где работала Света, и только ленивый не обсуждал ее странную манеру надевать необъятных размеров халат вместо плаща поверх многочисленных подряпаных кофточек.
— Ой! — Света съежилась, нырнув в плащ-халат, словно в палатку. — Я переоделась из осторожности. Ты же сам говорил: тут будет задержание. Ни к чему, чтобы меня работники ГПУ тут видели… Прасковья Марковна летом обычно с полдня уходит — кому гардероб нужен летом-то? А свой рабочий наряд оставляет на мешке у окна, чтоб, если с улицы кто глянет, казалось, что гардеробщица на рабочем месте. Не смотри так строго, она старенькая, ей можно. Тем более, видишь, как все удачно сложилось. Я сразу и плащ, и платок позаимствовала. Как иначе я могла бы переодеться, чтобы все быстренько провернуть…
— Что провернуть?
— Ты только не волнуйся, — сказала Света таким тоном, что Коля заволновался еще сильнее. — Я сделала все, как ты велел. Просто Морского искать не стала, а пошла сразу к Хаиму.
— Я про Хаима ничего не говорил.
— Ну… Ты просил предупредить! Результативнее предупреждать того, кто живет рядом с Тосей и опекает ее… — Света, конечно, прекрасно понимала, о чем на самом деле просил Николай, и сейчас просто нелепо оправдывалась. Наконец, и сама понимая, как глупо звучат ее выдумки, она все же призналась: — Ты сказал, что надо действовать по закону. А по закону больным людям место в больнице. Поэтому мы с дедом Хаимом сбегали на переговорку, позвонили Якову и попросили прислать за сошедшей с ума соседкой психиатричку.
— Ты… Ты… — Коля аж заикаться начал от возмущения. — Да как тебе только в голову такое пришло?
— Сама удивляюсь, — Света, похоже, еще и гордилась содеянным. — Я просто знала, что беднягу Тосю надо спасать. Ваши, конечно, разобрались бы. Но когда? Через два месяца, как с профессором Соколянским?
— С кем?
— Не важно! — отмахнулась Света. — Тося — больной человек. Ей нельзя в тюрьму, она там не выдержит, еще больше с ума сойдет, совсем связь с реальностью потеряет… И она совсем не сможет там приносить пользу обществу, а у нас, как ты знаешь, тюрьмы исправительно-трудовые! Тосе надо в больницу!
Коля молча закурил. Меньше всего он ожидал подвоха от Светы, и вот, надо же. Не справившись с желанием хоть капельку отомстить, он нехорошо сощурился и сказал:
— А ты знаешь, что в нашей психушке с пациентами делают? Колют им какие-то экспериментальные препараты, от которых кто-то выздоравливает, но большинство испытывает адские боли. Бьют током и в ледяные ванны силком запихивают. Якобы для успокоения, а на самом деле, потому что ищут действенное средство от безумия и ставят на беззащитных пациентах опыты с весьма плачевными последствиями. Мне это очень знающий человек рассказывал. Он с такими методами борется, но знает, что вне его отделения все это «франкенштейнство» цветет и пахнет.
— Какой-такой знакомый? — уже чуть не плача, спросила Света. — Ты ведь нарочно все это сейчас говоришь, чтобы меня напугать, да? — и тут же, докапываясь до истины, начала спорить сама с собой: — Хотя «франкенштейнство»… Франкенштейнство! — Это слово явно добило Свету, и она, активно всхлипывая, пояснила почему: — Существительное не из твоего лексикона. Выходит, ты и правда все эти ужасы от кого-то слышал. Что же нам делать? Но… Но… Но больница это же все равно лучше, чем тюрьма, да?
— Понятия не имею, — безжалостно отрезал Коля. — И какая вообще разница? Раньше надо было спрашивать мое мнение! Сейчас смысла в нем никакого нет. Остается только надеяться, что Дядя Доця не прикидывался, а действительно тебя, дуреху, не узнал.
— Доця-то тут при чем? — уже сквозь слезы, не привыкшая к грубостям от мужа, охнула Света.
— При всем! — и не думал менять тон Коля. К тому же Дядя Доця и правда имел отношение ко всем проводимым сегодня в этом дворе операциям. Сейчас, например, в составе оперативной бригады он гордо и уверенно подходил к калитке деда Хаима.
Коля резко приложил палец к губам и, показав глазами на пришедших оперативников, прижал Свету пониже к земле. «Отличная, кстати, точка наблюдения! — пронеслось у него в мыслях. — И обзор, и маскировка, и даже слышимость. Зря Дядя Доця выпендривался со своим деревом».
Бодро топча сапогами пробивающуюся сквозь щели между досками тропинки траву, опергруппа в составе Дяди Доци, Генки и неизвестного Коле ГПУшника с портфелем под мышкой уверенно прошла к дому. Навстречу им вышел дед Хаим. Замер на повороте своей лестницы, глянул на миг на небо с таким выражением, будто просил помощи, а потом решительно кинулся в бой.
— Товарищи, вы к кому? — глядя сверху вниз на гостей, спросил он.
— К кому надо, старик, не вмешивайся! — привычно рявкнул Генка. Коля, конечно, знал, что отпугивать обывателей эффективней, чем что-то объяснять, но все равно сморщился от Генкиной грубости.
— Нет уж, позвольте! — не отставал дед Хаим. — Я — староста дома. Всех жильцов знаю и опекаю по мере сил. Кроме того, у меня в квартире парализованная жена спит. Не хочу, чтобы вы подняли шум и ее побеспокоили.
— Какой шум? — искренне удивился Генка. — Мы только пришли. Как ты вообще, старик, про наш приход узнал? Чего высунулся? Подкарауливал, что ли?
— Ваша машина уже минут пятнадцать пыхтит с другой стороны дома под моими окнами. Как в квартире дышать стало нечем, так я и высунулся.
— Так! — Разговор взял в свои руки ГПУшник с портфелем. — Мотор мы уже заглушили, значит, дышать вам уже есть чем, поэтому пройдите, пожалуйста, к себе, товарищ Хаим Исаакович. Мы сейчас тут с гражданкой снизу потолкуем и к вам поднимемся. К вам тоже вопросы имеются. В меньшей, конечно, степени. В любом случае вы нам в качестве понятого пригодитесь.
— С гражданочкой снизу у вас ничего не выйдет, потому что ее час назад «скорая» забрала. По моему вызову. Умом девка тронулась. Пришлось сдать на лечение. Она прошедший год вообще не разговаривала, а тут вдруг речь вернулась, и такое началось… То у нее младенцев кто-то ест, то вурдалаки по городу гуляют, то вампиры в мясном отделе гастронома пир устраивают. Как марсиане с неба посыпались, так я не выдержал, в психиатричку позвонил…
— Ах, вот как… — ГПУшник явно растерялся, но старался не подавать виду. — У нас имеются немного другие сведения… Правда, источник своей надежности не подтвердил. Мы его сейчас в понятные звали, а он настолько пьян, что даже встать толком не может. Это между нами. Вообще же я вам должен сообщить, что ответственные соседи рапортуют, мол, жиличка эта ваша — антисоветчица. Обвиняет советских крестьян в каннибализме, войска НКВД, которые в прошлом году у них в деревне за выполнением планов по хлебозаготовкам следили, обзывает нечистью, ударниц совторга обвиняет в бесчеловечных ценах и кричит, что все они «красные кровопийцы ненасытные»… А вы, говорят, эти ее антисоветские настроения покрываете. По крайней мере, вы чаще всех с ними сталкивались, но никому про это не сигнализировали.
— Ну, знаете ли! — фыркнул дед Хаим. — Каждый мыслит в меру своей испорченности. Я в речах Тоси ничего, кроме бреда сумасшедшей, не заметил. Набор брани — был. А уж адресатов этой брани каждый сам подобрать может. Никакой конкретики, очерняющей нашу с вами дей