— Так значит, вы… — начал Горленко.
— Да, — нехотя признался Морской. — Я пижон. Сын пижона. И дети мои будут пижонами, — кривляясь, процитировал он последний роман Ильфа и Петрова. — Тяга к прекрасному даром не проходит. Мне год назад презентовали пачку. Сигареты давно кончились, но я люблю эффектные вещицы.
— А сразу мне про это рассказать нельзя было? — не сдержался Коля. — Ах, да, «пижон и сын пижона»… Простите, забыл!
— Так значит, вы в купе не заходили! — захлопала в ладоши Света.
— По крайней мере, тот окурок был не его, — поправил Коля.
— Да, не его, — подтвердила Ирина. Решительным жестом она передала Морскому мороженое, вышла из клетки и встала на середину комнаты, явно готовая все рассказать. — Но чей он, мы не знаем. Ни я, ни Владимир в момент убийства Милены в купе не находились. Я это знаю точно, потому что, когда я покидала купе в коробке из-под книг, поставленной в баул, Милена — живая, невредимая и предвкушающая свое светлое будущее, — сидела на моем месте в купе и смотрела в окно, изображая обиженную на бывшего мужа балерину. Мне было видно в щели на боковине. Больше в купе никого не было. Морской при этом находился в коридоре. И именно из коридора он оттолкал баул со мной к тамбуру.
— Ну наконец-то вы заговорили! — вздохнул все еще рассерженный Коля. И ехидно добавил, напоминая срывщикам следствия про ответственность: — Спасибо, что перестали зря тратить мое время.
— Не за что, — в тон ему ответил Морской. — Ваше время тут совершенно ни при чем. Нам нужно доказать свою непричастность к смерти Милены до того, как вы передадите нас своим коллегам, поэтому мы пытаемся помочь в расследовании. Все же лучше, когда тебя обвиняют в попытках бегства за границу, а не в убийстве…
С последним тезисом Коля мог бы поспорить, но промолчал, не желая вносить новую смуту.
— Между прочим, мы никогда не тратили зря время следствия, — Ирина смотрела на Колю с явным укором. — Все, что мы вам рассказывали, правда. Вернее, почти все. То, что вы не знали, никак не влияло на происшедшее.
— Давайте по порядку, — попросил Коля очень осторожно и сам поразился своей железной выдержке, не позволившей закричать вслух: «Не вам решать, что влияет на происшедшее, а что нет!» Вместо этого он мягко попросил: — Начните, если не трудно, с момента, когда вы пообещали Ма уехать и начали готовить свой побег. О том, что было перед этим, мне рассказала Света. А дальше?
— Дальше мы узнали, что в Париже есть девушка Милена, мечтающая перебраться на родину, — послушалась Ирина. — Дед Хаим знал название кафе. Мы сообщили это моей матери. Она — своему мужу и его друзьям, которые, как я узнала позже, нашли Милену и создали даже тайное общество, посвященное моему приезду. «Вернем дитя в семью» или как-то так. Кто б мог подумать, ради одной меня — и целое общество.
— Дань моде, не более, — вмешался Морской. — Закрытые кружки, секретные задания — любимое времяпровождение зажиточных и буржуазных парижан. Этим людям не надо бороться за выживание, поэтому каждому хочется пощекотать нервишки, будучи причастным к какому-то неординарному событию. Поиск дома для бездомных котят, подброшенных на крыльцо ресторана, тихое осуждение новой волны симпатии к фашизму среди капиталистов Германии, возвращение матери застрявшего в СССР подросшего ребенка — это все для них вещи одного порядка. Вроде и доброе дело делаешь, и при этом ничем не рискуешь, потому что тебя лично это совершенно никак не касается и не коснется. Я несколько раз бывал в командировках в Германии — еще в той старой-доброй дружественной нам Германии, какой она была до 33 года, — и общался там с «прогрессивными французами». Они как раз из подобного класса общества.
— Вы так передавали письма? Общаясь в командировках с иностранцами? — Коля и не думал скрывать охотничьего азарта.
— Да, поначалу именно так, — ответил Морской, мысленно прикинув, что все знакомые из тех командировок находятся сейчас за пределами СССР.
— А как вы получали ответные весточки и передачи? — не удовлетворившись ответом, Коля повернулся к Ирине. — Вот хотя бы эту злополучную краску для волос, кто вам передал?
— Не помню, — безразлично пожала плечами Ирина. — Мы же все-таки столица! Были… Тут каждый день сплошные иностранные делегации. Ученые, журналисты, критики… Всем, у кого есть близкие за границей, все время что-то привозят, и я была в их числе.
Ирина тут же вспомнила, как, получив звонок в редакцию от какого-то физика, Морской ужасно взволновался и, ведя Ирину под локоть вниз по улице Чайковской к Украинскому физико-техническому институту, приговаривал, что вот сейчас им предстоит увидеть настоящего гения. Человека, который первым в мире сумел расщепить атом! И пояснял, что все гении, виденные ими ранее, меркнут, потому что этот стопроцентный и, как представитель точной науки, не зависит ни от вкуса, ни от взглядов смотрящего. На деле физик оказался очень остроумным и доброжелательным и, несмотря на крайнюю свою занятость, пытался предложить гостям чай. На двери его висела табличка «Л. Ландау. Осторожно! Кусается!». Высокий, несколько сутулый, в белом пиджаке, белоснежной рубашке и красном галстуке, хозяин кабинета с радушием и любопытством глядел на вошедших. Ноги у него при этом лежали на столе. Рядом, погруженный в книги, сидел короткостриженый мужчина в очках. Читая справочник, он так увлеченно что-то шептал сам себе и так ярко реагировал, что Ирина всерьез задумалась, не спрятан ли под суровой обложкой какой-нибудь юмористический трактат Остапа Вишни. Мужчина оказался физиком Матвеем Бронштейном. В Харьков он прибыл на конференцию, причем сразу после конференции московской, на которой присутствовали иностранные делегации, передавшие ленинградцу Бронштейну для его друга Ландау, проживающему в Харькове, небольшую посылочку, предназначенную для совершенно Ландау неизвестной балерины, разыскать которую можно было по телефону редакции, в которой работал ее муж. Так это и работало. Долго, с оказией через десятые, но надежные руки. Через людей, которые друг с другом были незнакомы, но, разумеется, не отказывались помочь. Ирина тоже не отказывалась, когда ее просили передать аналогичные посылки на гастролях.
— Если честно, эти приезжие к нам, местным, относятся весьма неприветливо. — на всякий случай добавила она вслух. — Никогда не зайдут, делают вид, что ужасно заняты. То в гримерку попросят передать конвертик, то с посыльным что-то пришлют.
Кстати, Бронштейн тоже оказался гением. Этот — уже по утверждению самого хозяина кабинета. А Морской, по своей странной привычке всех со всеми связывать и запоминать фамилии, тут же построил довольно глупую, но забавную, цепочку: «Послушайте! Да вы ведь тот Бронштейн, который муж Лидии Корнеевны Чуковской, великого отца которой моя дочь в детстве так обожала, что я даже ревновал. Вот удивительная встреча!»
— Иностранцы передают что-то с посыльным, и мы про это не знаем? Ирина Санна, так не бывает, — начал было Коля, но осекся, осознав, что нужный отдел, может, и знает, а угрозыск такими вещами не занимается. — Впрочем, сейчас это не важно. На следствии вам все равно придется назвать фамилии, но я тут ни при чем. И, вот что, — он вдруг как-то очень странно обернулся, словно проверяя, нет ли в подвале посторонних. — Если среди ваших почтальонов был Гарет Джонс, британский журналюга, то… лучше про него не говорите. Всех, кто с ним связан, хорошо бы вообще стереть с лица земли. — Коля грозно нахмурился, вспоминая рассказ Игната Павловича. — Этот бессовестный вредитель в прошлом году воспользовался нашим гостеприимством, чтобы втоптать Советский Союз в грязь. Взял билет до Харькова, а сам сошел на полустанке и шлялся по колхозам, вынюхивая, что там происходит. Увидеть голод и разруху каждый может, ты, гнида, лучше разглядел бы успехи пятилетки или сколько стало школ! А он давай писать в свои газетенки: «Убийство тысяч людей, преднамеренный мор, катастрофа». И все в таком же духе. Я понимаю, вы могли не знать, поэтому, коль с ним пересекались, молчите в тряпочку. Его вам наши точно не простят.
— Мы не пересекались, — хором заявили Ирина и Морской, хотя уверенности в этом у них не было. За время длительной подпольной переписки однажды они встречались с каким-то британцем, бывшим в Харькове проездом и обмолвившимся, что передаст письмо по дипломатической почте, и, стало быть, цензуры можно не бояться. Имени своего он не называл. Каналы связи всякий раз подыскивала мама Ирины, а разбираться, кто есть кто, Морскому не всегда было с руки.
— Вернемся к вашему плану, — призвала всех к порядку Света. — Итак, ваша мама разыскала Милену.
— Дальше вы все знаете, — покорно переключилась Ирина. — Анита Бувье говорила правду про Милену и Союз Возвращения на Родину. С той лишь разницей, что к мадам Бувье никто не обращался, а она сама нашла Милену и предложила кругленькую сумму за то, что та согласится поехать в СССР и поменяться со мной местами.
— Вы, душа моя, упустили целую главу, — Морской тоже вышел из клетки и вступил в разговор. — Перед этим мать Ирины узнала, что Луи Арагон собирается в СССР и пришла к мадам Аните Бувье. Знаменитая романистка, внезапно увлекшаяся авангардом, — ну кто еще мог попроситься в группу к Арагонам? Мадам, конечно, раскритиковала идею на корню. Ей не нравился ни сам план, ни, главное, его цель. «Эмиграция — дело интимное! Мы в свое время уезжали сами, никто нас не тащил! А так вы мне потом заявите, что раз я поспособствовала ее переезду, то теперь виновата и должна, чего доброго, нести ответственность за всю ее жизнь. Или, не дай бог, за жизнь оставленной на растерзание коммунистам официантки!» Да что там! Само существование внучки-балерины приводило мадам Бувье в бешенство: «Я видела таких танцовщиц, бывших русских балерин, неоднократно в таких заведениях, где приличной женщине и кофе выпить стыдно!» кричала она, отказываясь верить, что ее внучка столь талантлива, что в Париже сможет найти работу на приличной сцене. Мадам Бувье «все это крайне не нравилось», но отказаться она тоже не могла, потому что «не каждый день такие приключения, я перестала бы сама себя любить, когда бы струсила и не пошла на дело». Я знаю это все со слов мадам Бувье. Приехав в Харьков, она действовала по плану: якобы случайно из всех предложенных экскурсоводов выбрала меня, а потом отстала от экскурсии и потерялась. Я кинулся ее искать, и мы получили возможность поговорить наедине и без прослушки.