— Всего-то ночь тюрьмы, допрос и полдня в клетке, — вслух хмыкнул Коля, — Вы уже сам не свой. Да и я тоже. Наверное, нам нужно взять паузу и все обдумать. Через пару часов с новыми силами все обсудим снова. Что скажете?
— Ну уж нет! — взревел Морской. — За пару часов я тут с ума сойду. Тем более с Ириной Санной… Давайте побыстрее покончим с этим делом!
— На глупые шутки у него силы есть, значит, и на расследование найдутся, — поддержала бывшего супруга Ирина.
— Не могу поверить, что я это говорю, но… В целях интересов следствия и ввиду серьезной мотивации у вас… Вы ведь действительно заинтересованы поймать убийцу. Да и деваться вам некуда. — Коле явно было страшновато, но он решился. — До окончания следствия вы свободны. Идемте к черту из этого подвала. — И уже по дороге тихонько добавил: — Лично от себя прошу: пожалуйста, не пытайтесь никуда убежать. Мне на службе просто голову оторвут, если поймут, что, зная о ваших планах на отъезд, я не передал вас в руки правосудия, а отпустил на время, достаточное, чтобы доказать свою непричастность к убийству.
Выходя из подвала парами, участники следственной группы тихонько перешептывались.
— Черт! Выходит, им сейчас выгодно затягивать расследование, чтобы подольше оставаться на свободе! — жаловался Свете Николай.
— Нет! Ты что, не видишь, они взаправду хотят помочь! Нам и себе, и памяти Милены. Забудь свое нелепое «затягивают». Не могут они быть настолько прагматичны…
— Да вижу, вижу… Но должен же я все предусмотреть… Это я как раз стараюсь быть прагматόчным, раз больше некому, — примирительно бурчал Коля, то ли играя словами, то ли, как частенько бывало, путаясь в них.
— Мне кажется, Коля повеселел, поняв, что может хоть немного нам помочь, — в это же время шептала Морскому Ирина. — И он нам доверяет! Отпустил ведь! Вот видите, не билась ваша дружба!
— Ну, скажем так, она, конечно, билась. Но не разбилась. Надеюсь, он действительно готов дождаться, когда мы найдем убийцу, и уж потом отчитываться начальству о прорыве в деле.
Ни те ни другие не ошиблись.
13
— Что это вы делаете? — удивилась Ирина, глядя, как Морской, едва войдя в квартиру, принялся, пыхтя, отодвигать в зале книжный шкаф.
— Привожу в порядок дела, — ответил он, выуживая из импровизированного тайника какие-то бумаги. — Тут наверняка будет обыск. Я кое-что обдумал этой ночью. Жить так, чтоб можно было с чистой совестью умереть в любую минуту, — не достаточно. Жить нужно так, будто в любую минуту можешь быть арестован. Последнее обязывает больше. — Морской с тоской смотрел на старые газетные вырезки. — Всего-то журнальные вырезки, завернутые в газеты. Но собирал все детство и всю юность, так жаль выбрасывать…
— Ого! Аверченко! — Ирина присмотрелась к заголовкам. Как и все покинувшие страну дореволюционные публицисты, Аркадий Аверченко, то есть «классово чуждый элемент», был запрещен, а хранение запрещенной литературы могло повлечь за собой страшные последствия. — Не думала, что вы такой отважный!
— Скорее безответственный. Не задумывался, что в один прекрасный день все тайное может стать явным и при этом навредить. Если бы умер, был бы только рад, что, скажем, Ларочка или ее потомки найдут за шкафом дедово послание с примером чудесных качественных газетных фельетонов. Но арестован — это по-другому. Найдут, дополнят компрометирующими личность обстоятельствами и припишут подрывающую советский строй деятельность вместо обычной помощи супруге.
Ирина с грустью смотрела, как Морской топил измельченные газетные вырезки в уборной. Цепочку сливного бачка пришлось дергать раз пять, чтобы весь Аверченко и Тэффи, прицепившаяся к нему на оборот страницы, наконец пошли ко дну… Морской, между тем, пошел в прихожую, достал из-под свисающих по вешалке плащей свой толстый рабочий портфель и выгрузил оттуда поочередно свежую сорочку, носки, зубную щетку и бритву.
— Все это тоже вас компрометирует? — удивилась Ирина.
— Скорее вас, — подмигнул Морской. — Ведь это доказательства того, что я готов сбежать в любой момент. Гигиенические принадлежности и одежду, как вы знаете, всегда ношу с собой на случай, если придется заночевать вне дома. Ведь утром на планерке как профессионал я должен выглядеть свежо, что б ни случилось накануне. Но я в портфель подался не за этим, — он выудил со дна пачку бумаг. — Это задачи, нуждающиеся в моей рассмотрении. Тексты на рецензию, письма с вопросами, статьи на отзыв… Таких в редакции у меня еще два ящика стола, но эти особенно неоднозначны, и я их ношу с собой, чтоб, если выпадет минутка, все обдумать. А люди ждут. И если я не потороплюсь, то вообще останутся без ответа. Вот например! — Морской утащил Ирину снова в зал и положил перед ней небольшую стопку машинописных листов. — Рассказ на юмористическую полосу. Очень милый и злободневный. Автор описывает, как совершил противозаконные махинации с жилплощадью. Он преподаватель и имеет право на комнату в студенческом общежитии «Гигант». Учитывая, что он проживал с матерью в бывшей кладовке одной большой и ныне коммунальной квартиры, логично было б заняться «выбиванием» комнаты, но он тянул. Ему казалось, что преподаватель должен держать дистанцию и не может встречаться со студентами на кухне каждый день. Да и «Гигант» казался местом мрачным — прямо у кладбища, за множество трамвайных остановок от центра. И тут нашелся знакомый, захотевший вселиться в «Гигант». С женой и дочкой он жил неподалеку от автора рассказа, занимая одну из трех комнат старенького дома. Знакомый этот страшно разругался с соседями, живущими в двух остальных комнатах квартиры. Он предложил свое жилище на обмен. И все в итоге сделались довольны. Знакомый — потому что он всю жизнь мечтал жить в общежитии, где если уж есть соседи, то их сразу много, и ссоры с кем-то конкретным ничего не изменят. Соседи, от которых он сбежал, обрадовались еще и потому, что новый жилец использовал комнату только как рабочий кабинет, а кухней пользовался в квартире у матери. Сам автор тоже был в прекрасном настроении — нежданно-негаданно они с матерью оказались владельцами двухкомнатного жилища с минимальным набором соседей. Пусть комнаты разделяло некоторое расстояние, но это все равно был успех. Но вот недавно автор усомнился. Он прочитал предписанные ЖЭКом нормы и понял, что живет слишком зажиточно. На мать с сыном по нормам была положена одна комната, и все тут. Но как же так — если получать комнату по месту службы — то ты имеешь право жить отдельно. А если дом неведомственный — нет. Опять же, если обменяться — то имеешь, а если просто встать на очередь и въехать — то нет. — Морской перевел дыхание. — Рассказ о том, что нормы первой пятилетки устарели, когда жилищный кризис приводил к нещадным уплотнениям, и что надо принимать новые правила, с учетом развития строительного сектора. Написан текст блестяще. И остроумно, метко, и красиво.
— Так что же вы тянете с рецензией? — удивилась Ирина.
— То-то и оно. Рассказ автобиографичен. Есть подозрение, что, как только его опубликуют, у человека тут же заберут его рабочий кабинет. По нормам, мол, простите, но слишком вы зажиточно. Свой кабинет — удел буржуазии. До публикации про это никто не задумывается и ни на какие нормы сейчас уже не смотрят. Но кто знает, что начнется, появись этот рассказ в печати. Вот и не знаю, кого мне защищать — талантливое произведение или автора?
— А вы ему все прямо напишите — мол, рассказ хороший, но лучше не печатать.
— Мда… — вздохнул Морской. — Получая подобные отзывы, я раньше впадал в отчаяние. А теперь, став рецензентом сам, понимаю, что тексты, похоже, действительно были хорошие. Прямо беспокоюсь о качестве тех, которые напечатали — неужто полная нудотина, раз взяли?
— Что вы такое говорите! — Ирина нервно обернулась и пошла закрыть окно. — Опомнитесь! Вас еще даже не арестовали, а вы уже болтаете, как ссыльный!
— Или вот еще, — Морской продолжил перебирать бумаги. — Со мной советуется одна старинная приятельница. Учились вместе в мединституте еще до моих газетных дел. Она была на два курса старше, нечего на меня так смотреть! Так вот, она давно покинула столицу. Живет в Чернобыле — благодатные места, простые трудолюбивые люди, свежий воздух и отменные перспективы. А сын ее поехал к нам учиться на филологический факультет университета. И выучился, и преподает. А вот пришел момент писать диссертацию. Сын выбрал тему. Хочет писать про творчество Павла Тычины. А мать волнуется, она ведь слышала, что «там у вас в литературе большие чистки». И по своим каналам она знает, что Сосюра регулярно лечится в психиатрической больнице, Яловой — террорист, а Кулиша исключили из партии. Не рискует ли сын, выбирая такую тему, как Тычина? Потратит время, силы и жизнь, а потом Павел Григорьевич окажется под запретом и испортит мальчику будущее. Тем более, цитирую, — Морской начал читать: — «При всем уважении к творчеству личность Павла Тычины у меня лично вызывает подозрения. Говорят, он не курит, не пьет и не ест мяса. Не по-нашему это, не по-советски…»
— И что вы ей ответите? — Ирина даже заглянула Морскому через плечо, чтобы удостовериться, что он не фантазирует. — Было бы логично проделать все наоборот, вы не находите? В ответ на тот рассказ писать письмо с советом, а это вот послание напечатать в разделе «юмор». Там оно уместней.
— Возможно, — задумчиво протянул Морской, — но мы поступим иначе. — Он взял письмо и начал его рвать на кусочки.
— Вы с ума сошли! — Ирина вырвала письмо обратно. — Сами же говорили, люди переживают, ждут ответа. Да и потом, мы столько обрывков до утра не утопим! — Ирина утащила Морского на кухню. — Не знаете, что отвечать — не отвечайте.
— А вы задумывались, что нужно сделать перед арестом? Это, знаете, такой щекочущий нервы философский вопрос…. — сопротивлялся Морской. — Если будет обыск и у меня найдут эти бумаги, то это может навредить авторам…