— Не выдумывайте! Людям только польза — следствие увидит, что вы оставили их обращения без ответа, и сомневаться в их благонадежности не станет. Они же ничего плохого не делают, просто обращаются к вам с вполне законной просьбой, ничего не требуют, не пытаются подкупить… — тут глаза Морского и Ирины случайно встретились. Ее лицо внезапно озарилось тем удивительным внутренним светом, что появлялся, когда она ощущала нечто важное. — Я, кажется, кое-что поняла… И это что-то — про любовь!
Морской застыл, внимая вдруг окатившей его волне тепла и благодарности за это напоминание. Действительно, при чем тут переписка и бумаги, когда вот рядом один из самых важных людей в твоей жизни, и скоро, может быть, вам надлежит расстаться, а ты так и не сказал то самое «люблю», которое потом для вас обоих, возможно, будет чем-то вроде стержня среди лишений.
— Про любовь Милены! — закончила Ирина свою мысль. — Она ведь по ночам ходила на свидания? Ну, то есть у нее была любовь. Мне кажется, я знаю, как нам понять, кто это был. Скорей идемте к Коле!
Морской нервно рассмеялся, вспомнил, что так и не привел себя в порядок, хотя планировал хоть часик подремать, еще раз глянул на светящееся воодушевлением лицо бывшей жены и молча сдался, покорно согласившись уходить.
— Все расспросила, все подтвердилось! — радостно сообщала в это самое время Света, вытаскиваю Колю из его кабинета. — Как здорово, что они не обманывают!
«Все-таки хорошо, что мы муж и жена! — думала она при этом. — Можем шептаться в коридоре, сколько угодно. Все думают — милуемся. В том, что мы важные секретные данные обсуждаем, которые Колиным коллегам знать не положено, никто нас не заподозрит!»
Отпустив измученного Морского и заплаканную Ирину, чета Горленок, конечно, активно принялась за дело. Коля отправился в управление, слать новые запросы и искать результаты старых, а Света помчалась домой. Формально — чтобы принести мужу необходимые средства гигиены, ведь сегодня Коле предстояло отчитываться перед самим товарищем Журбой, а побриться утром из-за спешки было некогда. «Настоящий профессионал должен быть всегда опрятен», — процитировал Николай Морского и попросил привезти ему из дома бритвенные принадлежности. А еще кое-что разузнать.
— Товарищ Найман сейчас на больничном бюллетене, поэтому на завод к нему бежать не пришлось, — шептала Света мужу. — Сначала подозрительно косился и толком ничего не говорил. Тогда я напрямик сказала, что или он расскажет, или ты пошлешь запрос и инициируешь расследование. Сказала, что информация нужна для совсем другого дела и чтоб он не боялся. Потом напомнила про мясо в первый месяц, и это, наконец, подействовало верно.
Немецкий инженер, выписанный в ХПЗ еще три года назад как ценный специалист, жил замкнуто и, судя по всему, мечтал скорее разорвать контракт с заводом и вернуться в свою Германию, хотя газеты вроде бы читал и понимал, что там как раз сейчас засилье фашистов, нещадно эксплуатирующих рабочий класс и ненавидящих все честное и коммунистическое. Хотел домой, за что тут осуждать? И, не скрывая, в этом признавался. Например, заходя в уборную после дяди Сени (а дядя Сеня часто забывал, что время дыр в полу прошло и нужно дернуть за цепочку), товарищ Найман ругался на немецком и громко, прям на русском, восклицал: «Когда уже я буду мочь уехать!!!» Кроме того, он вешал в коридоре таблицы-календари и с явной тоской зачеркивал дни. Начиналась его коллекция с производственной таблицы-календаря 1931 года. В то время как раз ввели непрерывную трудовую пятидневку с плавающим выходным, поэтому отменили дни недели и выпускали календари с пронумерованными римскими цифрами днями. Позже от этой практики отказались, и, если бы не вывешенный Найманом в коридоре календарь, Света и не помнила бы уже, что первый месяц года — Великий Октябрь — был разбит на 6 недель. А общесоюзные массовые выходные дни — 7 и 8 ноября, 1 и 2 мая и 22 января — в трудовой календарь попросту не вписывали. Например, День памяти Ленина, то есть 22 января, в таблице отсутствовал. За I рабочим днем недели 21 января в календаре сразу шел II день — 23 января. Сейчас инженер работал над зачеркиванием дней в более привычном календаре с нормальными днями недели и одним плавающим выходным. Предполагалось, что контракт рассчитан на 5 лет, потому в коридоре на своей стене Найман оставил место еще ровно под один календарь.
С соседями по этажу инженер был во вполне нормальных и даже теплых отношениях. В первый месяц своего пребывания в Харькове Найман никак не мог разобраться с бытовыми вопросами. Не желал питаться в столовой, требовал в мясных лавках какие-то определенные сорта мяса, отказываясь считать продукцией то, что лежало на прилавке. Получив первую зарплату, он радостно побежал на базар, купил то мясо, которое хотел, приготовил, съел и… уже через неделю остался совершенно без средств к существованию. Если бы не доброе семейство Горленок, по мере сил подкармливавшее в тот месяц бедного инженера домашней едой, он, пожалуй, умер бы с голоду, потому что в столовой хоть и отпускали работникам в долг, но готовить так, чтобы немецкий инженер мог есть, не умели. В последние два года Найман, конечно, научился есть в столовых и распределять зарплату. Кроме того, иногда он получал посылки от родственников и даже угощал Свету и Колину маму заграничными печенюшками. Всем было ясно, что в голодные годы обычной почтой посылка с печеньем, не говоря уже обо всей остальной продуктовой помощи, к товарищу Найману не дошли бы. Раньше соседей происхождение этих сказочных угощений не интересовало, но сейчас…
— Он все рассказал, — закончила свой коридорный доклад Света. — Это действительно не агентурная сеть, а случайные передачки через приезжающих в Харьков иностранных журналистов или участников международных конференций. Ирину наш Найман не знает, но не сомневается, что, если барышня получала посылки из-за границы, значит, попадали они к ней точно таким же путем.
— Хорошо, — растерянно проговорил Коля и как бы между прочим сообщил то, о чем думал последние полчаса: — Пришел ответ по Силио. — Он постарался улыбнуться. — Жив, курилка! И даже работает по специальности. Нет, не дворником. По образованию он инженер, как оказалось. Вот и прилагает свои профессиональные силы на благо Родины. В каком-то ОТБ в Казани. Заведение закрытое, поэтому расспросить его ни о чем не удастся. Но нам и без него достаточно данных про неудавшиеся контакты Милены с парижским Союзом Возвращения на Родину. Точнее, нам достаточно данных о том, что роль его в нашем деле несущественна.
— Что значит ОТБ? — Света, конечно же, не дала сбить себя с толку.
— Тюрьма такая, — вынужден был признаться Николай. — Особое Техническое Бюро. Номер не скажу. В простонародье это называется «шарашка». Ты не переживай, я поинтересовался, там отличные условия, они даже какие-то газеты выпускают…
О том, что несколько недель назад от «шарашек» решили отказаться и, ликвидируя их, часть арестантов отпустили, а часть перевели в трудовые лагеря, Коля решил умолчать. Как и о том, что Силио был задержан по ошибке. В запутанном процессе покушения на товарища Постышева — в том самом, где фигурантом был и давний приятель Морского литератор Яловой, — фигурировал некий грек, Филио Константин Паскалевич. Имени, отчества и созвучия фамилий оказалось достаточно. Силио арестовали, чтобы приписать к отчету, что упомянутый в допросе преступник взят под стражу. Ребята непременно б разобрались, и невиновного, конечно, отпустил бы, но Силио зачем-то нет, чтоб объясниться, все подписал и с ходу признал вину. Тем самым узаконив задержание. И это было выше Колиного понимания — почему люди так часто признаются в том, чего не совершали? Понятно, ты напуган и растерян, ты знаешь, что ты классово чуждый элемент, и опасаешься, что если что случится, то первым попадешь под подозрение. Но можно же хотя бы в очевидном — в том, что на самом деле ты вовсе и не ты — не признаваться? Почему-то признавались…
— Троцкистские? — расстроенно спросила Света.
— Что? А, газеты? Ну не знаю… Наверное, нет. Про троцкистов — это та злая тетка все сама придумала. На самом деле Силио был обвинен в шпионской деятельности, и вроде как-то косвенно участвовал в том громком деле с подготовкой покушения на товарища Постышева. Но я уверен, он не знал, что делает. Возможно, кому-то что-то передал, потом втянулся… Потом, небось, ему задурили голову…
— Ну хорошо хоть не троцкисты, — неуверенно пожала плечами Света.
— С троцкистами — кошмар! Сейчас газеты ими так всех запугали, что люди помешались, вот чесс-слово! Недавно к нам в органы заявление поступило от коллектива уважаемых товарищей, мол, в пламени огня на коробке спичек отчетливо видна бородка Троцкого, и, дескать, это вражеские происки, и все вредители, кто это допускает.
— Смешно! — улыбнулась Света.
— Ага, но только не ребятам. Они обязаны ведь дело завести, обращение рассмотреть, виновных наказать.
— А если нет виновных?
— Так не бывает. Если нет виновных, то виноваты те, кто обратился.
Тут дверь Колиного кабинета распахнулась и на пороге, нарочито глядя куда-то в сторону и громко кашляя, появился оперативник Дядя Доця.
— Товарищ Малой! — крикнул он в глубь коридора, делая вид, что не замечает стоящих в обнимку Свету с Колей. — Тебя дежурный вызывает! Пришли к тебе!
Увидев на проходной Морского и Ирину, Коля обрадовался. Хорошо, что не сбежали.
— Сейчас, я пропуска оформлю, подождите.
— А может, лучше там поговорим? — Морской кивнул на выход. — Ну, чтобы все же на свободе?
— Да бросьте! — засуетился Коля. — Там Света ждет. У нас очень удобно. Коллеги как раз сейчас уедут по делам, мы сможем все спокойно обсудить. Мой кабинет, считайте, ваш кабинет.
И Коля, сам того от себя не ожидая, сплошным потоком шуток-прибауток, словно порывом озорного, но уверенного ветра, сумел собрать следственную группу, как положено, в рабочем кабинете.