— Будьте любезны, — очень кстати прокричал вслед делегации Гавриловский. — Пришлите ко мне Поля! Он обещал помогать с автомобилем! Мне нужно, чтобы кто-то из кабины завел мотор. Скажите, пусть идет, насколько б ни был пьян. Испортить что-то в этом деле невозможно…
Света окинула друзей радостным взглядом, дождалась, когда Луи Арагон, пробормотав что-то вежливо-пригласительное, зайдет в подъезд, а потом, не удержавшись — вдруг кто-то все же не оценил момент, — тихонько сообщила:
— Вот вам и возможность поговорить с мадам Триоле наедине.
— Придумать бы, куда девать мадам-поэтку и Арагона, — в такт хмыкнул Коля, но вскоре успокоился, потому что Луи Арагон, как оказалось, срочно должен был поработать и ушел в свой кабинет, а мадам Бувье решили не стесняться, потому что она и так уже знала столько, что глупо было что-то скрывать.
— Она надежный человек, — пояснила Ирина. — Ей понравился мой спектакль, и вообще она же все же моя родственница…
Дверь как всегда была приоткрыта и гости привычно, уже даже без всяких вежливых покашливаний, прошли в гостиную.
— Звонили из какой-то редакции, — отчитывался в этот момент Поль Шанье, пьяно растягивая слова. Отличить, был он действительно подшофе или отыгрывал выбранный образ, у Морского не получилось. — Так вот, — кивнув вошедшим в знак приветствия, продолжил поэт. — Спрашивали, что мы думаем про какой-то памятник актрисе. Наверное, про тот, о котором все спорили на празднике в честь переезда.
— Наверное, — ответила мадам Триоле, сосредоточенно выстукивая что-то на машинке. Гостям она успела улыбнуться, предложить сесть кивком подбородка и, одновременно, попросить не отвлекать красивым мимолетным взмахом ладони. — И что ты ответил?
— Сказал, что так как это памятник не мне, то и не мне судить, хорош ли он. Предложил им устроить сеанс спиритизма и расспросить актрису. Они обиделись и положили трубку. Что я не так сказал?
— Все так, — ответила Эльза Юрьевна. — Ты вправе нести любую чушь, если делаешь это от своего имени.
— Ну почему же чушь? Вот я давно считаю, что нужно вызвать дух Владим Владимировича, чтобы, наконец, покончить с нашим с вами вечным спором, был он убит или и правда застрелился. Я что угодно готов поставить, что он не мог стреляться. В тот наш единственный с ним важный разговор он многое сказал мне о поэзии конфиденциально — этого я вам не расскажу, но также и прибавил, что надо любить жизнь и дорожить любым ее глотком…
— Вы про глотки восприняли неверно, — усмехнулась мадам Бувье, явно намекая на пристрастия поэта к выпивке. Мадам внесла в гостиную поднос с чашкой и чайничком чая. — Наверное, нам нужно еще немного чашек? — сообразила она тут же и, ко всеобщему удивлению, молча отправилась к посудному серванту.
— Кроме того, милый мой, доподлинно известно, что Маяковский много раз стрелялся. В какой-то это все же получилось… — ответила Триоле для Шанье.
— Простите, что мы вас перебиваем, — вмешался Коля. — Но мы пообещали Гавриловскому, что Поль пойдет помочь ему с машиной…
— А что это вы за меня решили? — Поль, как обычно, молниеносно перешел от благодушия к агрессии. Но тут же передумал, подмигнув Коле: — Ладно. Вам — можно. Вы слишком похожи на Маяковского, а ему можно все.
Выбравшись из покрывал на кресле, поэт взбил свою копну волос, словно подушку, затем потер глаза и потянулся.
— Пойду во двор! Вот только есть моментик. Ирина, можно вас на минуточку изъять для разговора? Пройдемся возле дома?
Ирина вздрогнула, растерянно обернувшись, но тут же взяла себя в руки. Морской едва заметно утвердительно кивнул. Даже если Поль — убийца, вряд ли он стал бы заманивать новую жертву настолько явно.
— Идите, детка! — покровительственно вмешалась возникшая на пороге мадам Бувье. — И захватите что-то пишущее. Я думаю, мои слова дали плоды, и наш негодник хочет взять автограф!
Когда поэт и балерина вышли, Коля, не в силах больше ждать, прикрыл локтем дверь в комнату и решительно заговорил.
— У нас есть серьезные основания полагать, что мы знаем имя убийцы. Для окончательного подтверждения нам нужна ваша помощь, Эльза Юрьевна!
Но тут зачем-то в разговор вмешался Морской со своей чертовой дипломатией:
— Прежде чем мы назовем имя и, возможно, очерним безвинного человека, хотелось бы уточнить еще пару моментов. Скажите, Эльза Юрьевна, храпит ли Гавриловский?
— Ай, бравушки! — расхохоталась вдруг мадам-поэтка. — Как не ответь, будешь скомпрометирована. Вопрос-ловушка, надо полагать. Такая тонкая красивая издевка.
— Ни в коем случае! — Морской аж покраснел. — Нам важно это знать для следствия.
— Так, — Эльза Юрьевна (вот что значит настоящий человек и коммунистка!) решила не обращать внимания на гнусные намеки. — Насколько я могу судить по жалобам Поля…
— Нет-нет, — перебил Морской. — Слова Поля мы как раз и проверяем. Кто-то еще может подтвердить, что жить с Гавриловским в одном пространстве невозможно, поэтому оправдано бегство в гостиную? И вот еще один вопрос: во сколько лично вы и другие обитатели квартиры обычно идете спать?
— Начну с конца. Ответить очень просто, потому что мы с мадам Бувье большие поклонницы здорового сна и следим за этим аспектом. Хоть в чем-то мы с вами солидарны, да? — Эльза Юрьевна подмигнула мадам-поэтке и продолжила: — Мадам ложится в десять, приняв снотворное. Я же иду в постель в одиннадцать. Что до остальных… Луи, понятно, делает, как я. Про Гавриловского я ничего не знаю…
— То есть, если бы Поль придумал храп Гавриловского как оправдание своего переезда в гостиную и, скажем, после 23–00 привел бы девушку, никто бы не заметил? — не отставал Морской.
— Не может быть! — воскликнула мадам Бувье, начиная понимать, чтó стоит за расспросами Морского.
— Вот мы и проверяем, может или нет. А вы мешаете, — твердо проговорил Коля.
— Это очень странное предположение, — осторожно сказала мадам Триоле. — Думаю, нужно спросить у Луи. Во-первых, он как раз перед этой поездкой ездил с Гавриловским по делам в одном купе и может знать про храп. Во-вторых, он мог решить покурить среди ночи, а курим мы, как вы знаете, только в его кабинете, поэтому он мог бы видеть гостью, выходя из спальни…
— Да, а второй вопрос как раз про курение. В кабинете вашего мужа на столе лежит коробка с советскими леденцами, которые обычно используют как табакозаменитель. Кому она принадлежит? Кто из курящих среди вас решил недавно бросить эту вредную привычку?
Тут Коля понял, к чему клонит Морской, и не удержался от комментария:
— Вы думаете, он, осознав, что дал нам в качестве улики окурок, решил заделаться некурящим? Умно! Что ж, Эльза Юрьевна, прошу вас, отвечайте!
— Я не слежу, кто курит, а кто нет, и кто что ест и кто с кем ходит на свидания, — немного нервно сообщила мадам Триоле. — Знаете, все это я вам рекомендую узнать у Луи. Он может знать, чьи леденцы. В конце концов они ведь лежат в его кабинете. Пойдите и спросите. Без меня. Мне нужно кое-что еще тут доработать.
— Я все переведу! — подключилась мадам Бувье и, постучав в дверь кабинета, ринулась вперед, едва услышала французское «Войдите!»
— Вы думаете, я что-то скрываю? — обратилась Эльза Юрьевна к Свете, поняв, что они остались наедине. — Я и сама не знаю, если честно.
Света очень удивилась такому заявлению.
— Меня пугает степень ответственности при таких ответах. С одной стороны, вроде я не помню никаких разговоров о храпе Гавриловского до этой поездки. С другой — раз я не помню, это же не значит, что их не было. Тем паче, если речь про леденцы. Могу сказать с уверенностью только, что покупала их не я. Но кто и для чего? И на кого ведь не подумаешь, рискуешь своими мыслями его нечаянно подвести под подозрение. Или же, наоборот, не рассказав какой-то эпизод, становишься виновна перед памятью Милены. И это так смущает, что воображение сразу подсовывает разные варианты развития событий, и мне уже не отличить, где правда, а где выдумка… Луи, скорее, точно все ответит. Он в творчестве абстракционист, а в жизни — реалист. По крайней мере, больше, чем я…
Светлана с умным видом закивала. Она действительно прекрасно понимала, что значит путать все, едва поняв, что от твоих слов многое зависит.
— Ну что же это я все о себе, да о себе, — Эльза Юрьевна подлила Свете чай и посмотрела своим теплым светящимся взглядом. — Как продвигаются ваши хлопоты про украинскую библиотеку? Я много думала про это ваше дело и поняла, что совершенно забыла сказать, насколько ваш поступок благороден…
— Никак не продвигаются, — ответила Света, немного смутившись. Она была ужасно польщена, что Эльза Юрьевна помнит про ее дела, потому врать было совершенно невозможно. Напротив, хотелось выложить мадам Триоле всю правду. Причем, с весьма корыстным интересом: она наверняка придумает какое-то оправдание Светиному решению пойти на попятную, и тогда можно будет его не стыдиться. В двух словах Света рассказала про встречу с Миколой Кулишом и про то, что товарищ Быковец сам отказался от своей библиотеки, признал ошибки и теперь, выходило, нельзя поднимать шум вокруг этого дела, чтобы не привлечь излишнего внимания и не испортить вроде бы как наладившуюся работу товарища Быковца.
«Это как с делом о бродягах-кобзарях!» — подумала Света и едва удержалась, чтобы не сказать это вслух. — «Чтобы не навредить существующему, решено забыть прошлое. Правда, одно дело простить закрытие библиотеки, другое — массовый расстрел», — вспомнив разговор с Еленой, Света снова внутренне содрогнулась.
«Вот! Вот как она это делает! — тут же пронеслось в Светиной голове. — Эльза Юрьевна просто искренне сопереживает и участвует в каждом разговоре, поэтому ей хочется рассказывать о всех своих радостях и невзгодах. Всем хочется!»
— Вы приняли правильно решение, деточка, — после короткого раздумья кивнула мадам Триоле. — Не навреди — принцип мудрейших! Если бы я знала, что товарищ Быковец уже вышел на место новой службы, то и сама отговорила бы вас писать то письмо. Хотя как произведение эпистолярного жанра оно вышло отменным. Вы хорошо пишете!