Света даже забыла на миг, что большую часть письма Эльза Юрьевна тогда написала сама.
— Спасибо! Вы не думайте, письмо не пропадет. У меня в запасе есть другое важное доброе дело, под которое я переделаю текст.
Еще секунда, и Света выложила бы мадам Триоле, что собирается после ареста Морского и Ирины — а их наверняка будут судить за попытку сбежать за границу — писать письмо с прошением смягчить им наказание, учитывая, что Ирина просто хотела навестить мать. Рассказав об этой цели, Света выглядела бы в глазах Эльзы Триоле куда лучше, чем сейчас, когда писательнице кажется, что перед ней просто мечтательница или, того хуже, хвастунья. Да и, в конце концов, в деле будущего освобождения Морского и Ирины совет Эльзы Юрьевны никак не помешал бы…
Почувствовавший неладное Коля вовремя выбежал из кабинета Луи Арагона и практически силой вытащил жену из-под влияния гипнотического взгляда хозяйки квартиры.
— Давай не забывать, зачем пришли! — схватив Свету за плечи и развернув к себе лицом, с нажимом шикнул Николай. — Все подтвердилось. Жестянка с леденцами принадлежит Полю, а Гавриловский раньше не храпел.
— Да-да, — встрепенулась Света. — Мы к вам с не очень добрыми вестями, Эльза Юрьевна. Мы думаем, что убийца Милены — это Поль.
— Что? Это совершеннейшее ложье! Тьфу! Абсолютная ложь! — оговорилась и тут же исправилась мадам Триоле и вдруг довольно громко закричала, дублируя на французском русские слова: — Луи! Мадам Анита! Гавриловский! Скорее все сюда, у нас беда!
Сохранить в тайне озвученную Эльзе Юрьевне проблему не удалось. И если Гавриловский с улицы отчаянного призыва, к счастью, не услышал, то Луи Арагон и мадам Бувье влетели в гостиную буквально в тот же миг.
— Нет, нет и нет! — Эльза Юрьевна металась от одного присутствующего в комнате к другому. — Я отказываюсь верить! Это не может быть один из нас. И уж точно не Поль. Вы видели его глаза? Он не способен на настоящую подлость. Ревность, злость — да, это может быть. Но убийство? Он любит мир, стихи, Маяковского… Он любит жизнь! Такие не убивают…
С улицы вернулась Ирина, которую все это время Поль уговаривал не рассказывать Арагонам, что он, воспользовавшись опьянением Эльзы Юрьевны, принял подарок, о котором потом молчал, хоть знал, как эта книга важна.
— Я объяснила, что скрывать ничего не буду, он обиделся и ушел то ли жаловаться Гавриловскому, то ли помогать ему с машиной. А может, и мешать, потому что по его собственному признанию он не способен завести мотор, так как боится резких звуков!
— Во-о-от! — хором с нажимом произнесли Эльза Юрьевна и Коля, имея в виду прямо противоположные вещи.
— Тот, кто боится громких звуков, не стал бы стрелять! — объяснилась мадам Триоле. — Хотя… — она снова сбилась. — Поль такой ранимый, такой впечатлительный. Возможно, его сбил с толку тот мой рассказ о жившем в доме «Слово» убийце, застрелившем дочь и жену, чтобы спасти их… Зачем? Зачем я тогда стала говорить, что в жизни такой мотив вполне может служить оправданием…
— А еще повышенное внимание к истории с книжкой подозрительно! — подлил масла в огонь Коля. — Была бы ситуация обычной, проговорился бы и тут же позабыл. Но наш преступник понимает, что «Капитал» в данном случае может быть уликой.
— Давайте не будем делать поспешных выводов, — осторожно вступил в беседу Морской. — Мы потому и пришли к вам, Эльза Юрьевна, чтобы вы поговорили с Полем. Ну, так, как вы умеете, — он сделал руками в воздухе витиеватые па, явно намекая на что-то магическое. — Гипнозом или встречной откровенностью… Уж и не знаю, чем вы так влияете на людей, что все вам сразу изливают душу… Но, будьте так любезны, расспросите Поля про его отношения с Миленой и про то, что он на самом деле делал в вечер убийства.
— Да, кстати! — вмешалась мадам Бувье. — У парнишки алиби. Как вы в удобный вам момент забыли, — она презрительно сверкнула глазами в сторону Морского, — Гавриловский притащил тем вечером сонного Поля в квартиру и уложил спать в кресло.
— В это кресло? — насмешливо спросил Морской, показывая рукой на гору покрывал и тряпок, оставшихся вместо поэта Шанье в гостиной. — Не знай мы, что его сейчас здесь нет, могли бы думать, будто он тут спит, закутавшись.
— Мда, — неожиданно проявила покладистость поэтка. — Ваша правда. Признаю ошибку. Я, знаете, с тех пор, как побывала на балетном спектакле Ирины Александровны, поняла, что зря критиковала танцовщиц, и теперь легко допускаю, что могу быть неправа. Оказывается, балет — действительно серьезное искусство и заслуживает свободы, в смысле, эмм… уважения. — Поймав на себе возмущенные взгляды, она ничуть не смутилась. — А что я такого говорю? Момент всегда неподходящий! Когда я еще это смогу поблагодарить Ирину Александровну за доставленное удовольствие и… извиниться? Милена бы меня поняла, я уверена. — Она обвела строгим взглядом всех присутствующих, потом царственно вскинула голову и заявила: — У меня все. Можете продолжать расследование. Мадам Триоле, вы поговорите с Полем?
— Спасибо, Анита. Но… я не могу… — Эльза Юрьевна явно считала, что Бувье своей речью просто затягивала время, чтобы она успела обдумать просьбу следственной группы. — Если допустить, что Поль действительно преступник, то от расспросов он, конечно, уклонится. Или отшутится. Или, что хуже, отоврется, как с книжкой Маркса… Если же вы ошибаетесь — а я почти уверена, что так, — то я обижу друга подозрением. Поймите, он шалопай и, в сущности, мальчишка, но он нам близкий человек. Как и любой из делегации. Мы потому и приняли Поля в наш круг, что многие суждения у него красивы и нестандартны, а интересы глубоки и… как бы так сказать… все про добро… Все о спасении, а не об отнимании жизни. Я не смогу расспрашивать о том, во что сама не верю. Да, к тому же Поль слишком хорошо со мной знаком. Я для него не авторитет, я же не Маяковский, — она тихонько засмеялась — Вот если бы те заветные секретные слова, что Маяковский когда-то сказал Полю, произнесла я, то, конечно, он был бы со мной полностью откровенен. Но, увы…
— Да знаю я прекрасно, что мог говорить Маяковский начинающему поэту, — неожиданно разнервничался Коля. — Он всем одно и то же говорил. И добавлял, мол, это по секрету между нами и это никому не говори. Я знаю, потому что случайно услышал, что он для мальчишки одного за кулисами вещал. — Николай покраснел и даже отвел глаза. — А перед тем слово в слово мне то же самое говорил, когда я подошел после выступления…
— Для какого еще мальчишки? — удивилась Эльза Юрьевна.
— Ой, долго объяснять, — отмахнулся Коля, но объяснять, конечно, начал: — Один рабочий сцены по доброте душевной провел за кулисы своего сынишку и дружка его. Они, как Маяковского увидели, давай к нему цепляться: «На всякие там оперы и балеты отец нас и не звал, стыдился такого репертуара, а на поэта, вот, привел. В расчете, что мы, может, тоже поэтами станем, прославимся, денег в семью принесем». И что вы думаете? Маяковский в ответ ввернул дословно ту же речь, что мне была знакома и казалась моим личным с ним секретом…
— Послушайте! — вдруг оживилась Ирина. — Это же наш шанс! Николай знает, что говорил Полю Маяковский. Я в общих чертах представляю, что Поль, если конечно он и есть убийца, мог рассказывать Милене. При этом наш подозреваемый просил пари и сеанс спиритизма, все ведь помнят? Вот три кита, на которых опирается наша победа. Три, так сказать, олицетворения нашего успеха. Ну и еще алкоголь. Нужно, чтобы Поль был в той степени опьянения, когда он еще разговорчив, но уже легковерен. Сделаем? — Лихорадочно оглядываясь, она подскочила к столу в центре комнаты и, обняв его широко расставленными руками, загадочно произнесла: — Как здорово, что он такой круглый, да? — и тут же попыталась разъяснить. — Как вы там говорили, Николай? «Хочешь вынудить кого-то к нужному тебе поступку, сделай вид, будто этим поступком он сможет тебя обхитрить», — внезапно вспомнила Ирина свой вывод про историю с Яловым и романом про хлеб. — Ну что? Вы до сих пор не догадались? — и пояснила, как маленьким, еще больше всех запутав: — Сеанс спиритизма, значит, вызов духов…
Прежде чем давние друзья разгадали идею Ирины, мадам Бувье все поняла, пришла в восторг и азартно прокричала:
— Отличная идея, дорогуша! Прекрасный план! Но только «тссс!» — она приложила палец к губам и подмигнула. — Мы больше никому не должны рассказывать, что задумали. Я в юности бывала на парижских сеансах мадам Блаватской, а лет пять назад даже строила из себя медиума на традиционном «воскресенье» у Гиппиус и Мережковского. Поль не разочаруется, поверьте! Прекрасное решение! И смело, и довольно элегантно. Хм… — она на миг замерла и окинула Ирину с ног до головы оценивающим взглядом. — Похоже, вы сильны не только танцем. Еще одна моя ошибка. Что ж, я каюсь.
16
— Мы начинаем! — загробным голосом начала тщательно подготовленный сеанс спиритизма мадам Бувье на следующий день.
Круглый стол был избавлен от скатерти и выставлен в гостиной. Яркий свет стоящий под ним настольной лампы острыми лучами сочился из щелей между досками, искажая лица присутствующих странными полосами. Тусклый светильник, брошенный в углу комнаты, не столько освещал, сколько окрашивал пространство в зеленоватый цвет. Пахло благовониями, которые мадам Бувье наскоро соорудила из собранных за ближайшим оврагом трав, и алкоголем, который источал никем не останавливаемый сегодня пьющий с самого утра Поль. Поэт был пьян настолько, что стол, кажется, вращался перед его глазами и без всяких трюков спиритизма. Рядом с завороженно пялящимся на стол Полем скептически кривился Гавриловский. Взволнованная Эльза льнула к мужу, тихонько нашептывая ему что-то про происходящее. Напротив Арагонов, явно чувствуя себя неловко на выпрошенных у соседей тяжелых деревянных стульях с высокими спинками, старались демонстрировать серьезный настрой Света и Коля. Ирина и Морской сидели порознь, как чужие. Он — рядом с открывающей сеанс напыщенной мадам Бувье. Она — поближе к Полю, чтобы «лучше видеть его реакции».