Труп из Первой столицы — страница 53 из 57

— Беру заложницу, как вы могли догадаться. — после секундного раздумья, Гавриловский решился на переговоры. — Не думали же вы, что я буду ждать сложа руки, пока вы закончите этот цирк и арестуете меня? Я же не идиот, я вижу, к чему вы клоните и зачем все это делаете. Эльза Юрьевна, Луи, вы достаточно впечатлились, чтобы отвернуться от меня и не вступиться, когда понадобится?

— Э-э-э, — невнятно протянула мадам Триоле и, взяв себя в руки, принялась шепотом переводить слова преступника мужу. Тот смотрел на Гавриловского с явным изумлением, сменяющимся постепенно то ли едва сдерживаемым возмущением, то ли брезгливым неприятием.

— Не стоит утруждаться, я и не рассчитывал на ваше покровительство, — опередил ответ Арагона Гавриловский. — Изначально у меня, конечно, была мысль попросить заступничества, если меня раскроют. Одного вашего, Эльза Юрьевна, звонка сестре хватило бы, чтобы меня забрали в Москву. А там люди понимающие, вместо того, чтобы бросать ценный кадр гнить в тюрьму, предпочтут завербовать, но… Во-первых, эти товарищи, — он кивнул на Колю со Светой, — подсуетились и разыграли отличную драму, дабы вы увидели во мне кровавого убийцу и не захотели помочь, во-вторых… я подумал и решил… — Он гордо откинул голову назад и выпятил вперед подбородок. — Я не хочу превращаться в скотину. Быть агентом — низость… Я хочу покинуть эту страну и никогда больше не вспоминать о ней.

— Гавриловский, милый… я не понимаю, — осторожно начала Эльза Юрьевна. — Отпустите бедную девочку. Вы напридумывали каких-то небылиц. Вовсе не вы и не наше отношение к вам были целью этого розыгрыша. Мы, безусловно, осуждаем того, кто мог причинить вред Милене, но это, конечно, никак не связано с разыгранным спектаклем. Все это «цирковое представление», как вы изволили выразиться, было устроено, чтобы проверить Поля, в невиновности которого я и так была уверена, но молодежь настаивала на экспертизе. И вдруг вы вскакиваете, кричите, хватаете ни в чем неповинную девушку…

Воцарилась долгая пауза.

— Поля? — наконец осознал Гавриловский. — Проверить Поля? О! Жизнь еще более нелепа, чем я думал. — Он вдруг громко расхохотался. — Не может быть… Я выдал сам себя? Вы шутите! Вы проверяли Поля? Это все было про него? — Гавриловский с отвращением посмотрел на поэта.

— Да, про него, — проговорила мадам Триоле, глядя Гавриловскому в глаза. — Как оказалось, мой «Капитал», найденный потом у Милены, был у Поля. И он об этом никому не сообщил, даже когда услышал, что я ищу книгу… И то кольцо, что нашли у покойной, было украшено фамильным вензелем Шанье…

— Ну вот, приплыли! — откинул челку назад Поль. — Кольцо я проиграл Гавриловскому в карты в первый же вечер знакомства. Нельзя было напрямую спросить меня про кольцо? Обязательно нужно было присылать духа с посланием? Хотя, конечно, было интересно.

— Напрямую я вас когда-то спрашивала, не помните ли вы, где моя книга. И вы солгали. Так же могли бы поступить и в случае с кольцом.

— Ох, — Поль смутился. — Да, «Капитал» я потерял. И промолчал или солгал. Уже не помню. Кому ж охота сознаваться в ротозействе?

— Но леденцы? — Морской вдруг разозлился. — На кой черт вам понадобилась вдруг прекращать курить и покупать леденцы?

— Прекращать? — обескураженно переспросил поэт. — Я никогда и не курил. Всегда в курилках развлекался тем, что лопал монпансье, спросите у любого…

— Вы оскорбляете память покойной, считая, что у нее мог быть роман с таким ничтожеством, как Поль! — не выдержал Гавриловский. — Взрослый с характером самолюбивого ребенка. Человек-тряпка, который уже и рад бы, да не может не пить… Милена и мне-то, если честно, ответила взаимностью не сразу, — он тяжело вздохнул, вытерев пот свободной от пистолета рукой.

— Вы пачкаете мне волосы! — внезапно подала голос Ирина и тут же обратилась к Морскому: — Убийца рассекречен, я могу уже не прикидываться духом Милены?

Не обращая никакого внимания на пистолет, Ирина извернулась, встала на ноги и попыталась отодвинуться от Гаривловского:

— Мне больно! Пустите!

— С какой стати? — возмутился преступник и еще сильнее притянул заложницу к себе. — Вы — мой пропуск, мой шанс на спасение. Вы же сами сказали, я — рассекреченный убийца. Так какое же мне дело до того, больно вам или нет?

Потребовалось довольно много времени, чтобы присутствующие мысленно сопоставили факты и пришли к выводу, что все их подозрения выглядят куда более убедительными, замени в них личность Поля на Гавриловского. Гавриловский при этом явно все еще переваривал информацию о том, что выдал сам себя, и, совершенно неудачно, пытался пойти на попятную:

— Даже если на миг представить, что я вас отпускаю, вы ведь теперь ни за что не забудете этот… хм… инцидент… Нет-нет, назад дороги уже нет!

— Чего вы добиваетесь? — Коля наконец оправился от удивления и заговорил. — Как единственный тут представитель закона я должен предложить вам сдаться и, в случае отказа, узнать ваши требования.

— Мне нужно время и ваше краткосрочное бездействие, — сказал преступник, глядя исподлобья. — Внизу стоит автомобиль. Сейчас вы все останетесь на своих местах, а мы с Ириной-балериной тихонечко в него сядем и уедем к моим немецким друзьям. Немецкое консульство, слава богу, неподалеку. Если дадите мне сейчас уйти, то там внутри я отпущу заложницу. Меня у немцев знают. Меня не выдадут большевикам, а по закону ваши полицаи не имеют ни малейшего права врываться на территорию иностранного консульства.

— Не выдадут убийцу? Право слово, вы слишком плохо думаете о немцах, — фыркнула мадам Бувье и принялась что-то говорить Арагону. Тот, соглашаясь, закивал и обратился к Гавриловскому на французском.

— Луи предлагает Гавриловскому сдаться по-хорошему. Обещает дать хорошую характеристику, рассказать, что убийство было совершенно в состоянии аффекта… — начала было переводить Эльза, но запнулась, видя, что с каждым словом Арагона Гавриловский сатанеет и окончательно теряет контроль над собой.

— Не было никакого состояния аффекта! Не несите ерунды! — прокричал убийца на французском, причем так яростно, что все присутствующие поняли смысл фразы. — Это все вы виноваты! — переключился он на Колю спустя миг. — Напоказывали тут историй, теперь даже умные и уважаемые мною люди видят в геройстве зверство… Ну, ничего. В немецком консульстве я объясню все, как было. Они поймут, что мой поступок — подвиг и результат политических гонений…

— О боги, Гавриловский, вы свихнулись… — прошептала Эльза. — Во-первых, немцы нынче лучшие друзья большевиков, и цацкаться с вами, рискуя карьерой, никто не станет. Во-вторых, как связаны какие-либо гонения и убийство Милены?

— Вы накопали факты, это да. — Гавриловский все еще обращался к Коле. — Но вы совсем не ведаете правды. Истинная любовь не знает ревности. Я убил Милену вовсе не из-за ее интереса к Михаэлю. Я в достаточной мере здравомыслящий человек, чтобы понимать, что затмить меня в глазах женщины какой-то мерзкий тип из захолустного Киева не сможет никогда. — Гавриловский вдруг успокоился и самодовольно хмыкнул. — Кто — я, а кто — он? Подумайте сами! Из сумасбродства, Милена, возможно, встретилась бы с этой своей первою любовью, но и все. Потом — уж поверьте — вернулась бы ко мне без разговоров. От Гавриловского любимые женщины не уходят!

— По крайней мере живыми, — неожиданным хором вставили Ирина и мадам Бувье, после чего впились друг в друга глазами так, будто виделись впервые.

— Я убил ее, чтобы спасти, — выпалил Гавриловский, не замечая язвительных замечаний дам. — Милена сделала неверный выбор, хотела обречь себя на боль, унижения, лагеря… Об этом не принято говорить здесь, но в любой уважающей себя французской газете есть интервью с перебежчиками, которые открыто заявляют о пытках в советских тюрьмах. Милену тут неминуемо арестовали бы. — Гавриловский едва перевел дух и тут же снова ринулся в бой, стараясь убедить слушателей в собственной правоте. — Как долго она смогла бы путешествовать по документам беглой балерины? Что сказала бы родным при встрече? Сестра первая написала бы донос на нелегально оставшуюся в СССР иностранную гражданку! — Он вдруг успокоился и, прикрыв глаза, заговорил тихо и обреченно. — Узнав, что Милена собирается оставаться в СССР, я умолял ее передумать. Приводил веские доводы, читал отрывки из газет… Она и слушать не хотела. Мир представлялся ей радужным, а будущее — бесконечным и счастливым. Говорила, что найдет работу, — преступник перешел на фальцет, с явной издевкой копируя убитую возлюбленную: — «Да такую, чтобы приносить социальную пользу». Говорила, что вытащит сестру из всех материальных и моральных затруднений, ведь «когда есть деньги, можно решить практически все проблемы». Говорила, что заведет семью — и непременно с Михаэлем, «ведь у них с юности так совпадали все душевные порывы». Тьфу! — Гавриловский аж весь передернулся и снова начал распаляться. — Я спрашивал: «А как же я?» Она: «Но я ведь сразу вас предупреждала, что флирт наш будет очень мимолетным». Каково? — он нервно хмыкнул и с отвращением произнес: — Выходит, даже те три сумасшедшие ночи, что, как мне казалось, между нами все навек решили, Милена и не думала отказываться от запланированного. Я был ей чем-то вроде тренировки перед встречей с ушастым Михаэлем… Очень мило! — он брезгливо поежился. — Я рисковал, интриговал, готовился. Храпел в купе в поездке, надеясь, что Поль обрадуется, когда я заявлю, что все понимаю и не обижусь, если он предпочтет в новой квартире спать в гостиной. Надежда оправдалась, но напрасно. Для Милены все это было мимолетным развлечением… Да еще в поезде она вела себя строптиво! Кольцо взяла, но несколько с насмешкой. Мол, ваши буржуазные подарки меня не вдохновляют… Проникнуться ко мне она изволила, лишь когда я временно заделался в теоретики марксизма, красиво исполнял цитаты и воззвания и даже «Капитал» ей подарил, найдя его в вещах неряхи-Поля… — Поэт и Гавриловский обменялись красноречивыми презрительными взглядами. — И вот, когда она уже была моя, когда я верил в наше единение, вдруг оказалось, что все планы ее в силе. А я был мимолетным приключением. Поигралась и бросила, помчавшись реализовывать свои нелепые фантазии.