— Надоели уже! Сколько можно! Я буду жаловаться, в конце-то концов! — привычной бранью разразился балкон первого этажа.
Тихо захихикала явно довольная эффектом от своих рассказок Ирина. Морской тоже хмыкнул.
— Товарищ Арагон! — закричал Коля вслед. — Мы к вам! А где остальные?
— О! Друзья мои, я рад вас видеть! Пойдемте в дом, — Арагон изобразил жестом что-то похожее на разворот, призывая всех пойти во двор к отрытой двери черного хода. Коля с удивлением заметил, что, говоря на разных языках, они с Арагоном прекрасно понимают друг друга.
— Эльза Юрьевна и мадам Бувье отправились отдать кому-то книгу и в целом попрощаться с соседями. Мы наконец-то уезжаем, — бодро пояснил догоняющий Арагона юноша в хорошем костюме. Николай с удивлением узнал Поля. Поэт был гладко выбрит и подтянут.
— Приветствую! — довольный произведенным эффектом небрежно бросил Поль и помчался следом за мэтром. У подъезда компанию уже поджидали оживленно переговаривающиеся Эльза Юрьевна и мадам Бувье.
— Эй, обыватели! — зычно заголосил в этот момент кто-то посреди двора. — Айда играть на пиво! — и тут же процитировал знаменитый шуточный девиз харьковского пива, придуманный все тем же Маяковским: — «Какая б ни была авария — пью пиво “Новая Бавария”»! Слыхали? Словяне, хватит спать, соседи наступают!
— А вот это уже настоящий Майк Йогансен. Тот самый гений, но в дворовой ипостаси, — начала рассказывать Ирина, незаметно робко глянув на Морского. Тот одобрительно кивнул, подтверждая, что она ничего не перепутала и может продолжать рассказ. — У них тут иногда будто не жилой дом, а санаторий. Со всеми предлагающимися спортивными состязаниями. Зимой заливают каток, летом играют то в вышибалу, то в футбол. Все скопом — взрослые и дети. Соревнуются с соседними домами и друг с другом…
— Собирайся народ, кто в футбол идет! — словно в подтверждение ее слов хором закричали какие-то детишки с дальнего конца двора.
— Я! Я пойду! — внезапно закричал Поль и побежал переодеваться.
— Хоть кому-то вся эта история пошла на пользу, — уже в квартире констатировала Эльза Юрьевна, глядя, как обновленный поэт расшвыривает вещи в поисках спортивной формы.
— У меня не было выхода, — отвечал Поль. — Когда тебя презирает даже такое ничтожество, как Гавриловский, невольно начинаешь задумываться и меняться. И потом, Маяковский тогда на сеансе не зря ведь придирался… — Было не ясно, шутит он или действительно верит в откровения духов. — Да где же моя форма?! — раскидав все вещи из своего чемодана, Поль переключился на содержимое шкафов. — Что вы смеетесь? Наверное, ее никогда не было, правда? А, черт с ним, поиграю и в костюме… — он глянул в зеркало и удовлетворенно хмыкнул. — Покойник говорил, я не могу не пить? Так вот, могу!
Задорно хлопнув дверью, поэт ушел. Мадам Бувье с Ириной, не сговариваясь, кинулись собирать разбросанные вещи обратно в чемодан.
— Спасибо за помощь, — походя всхлипнула мадам-поэтка. Глаза у нее были, как говорится, «на мокром месте». Считалось, будто из-за пришедшего, наконец, осознания смерти Милены и трагического объяснения Гавриловского, но знающие люди полагали, что Ирина успела переброситься с бабушкой парой слов наедине и посвятила ее в свои дальнейшие планы. Вернее, в отсутствие тех планов, что у нее были раньше.
— Вас, Анита, между прочим, эти дни тоже весьма переменили, — заметила Эльза Юрьевна. — Наводите порядок? Принимаете помощь посторонних… Я словно в очень милом Зазеркалье…
— Порядок — это для страховки. Не хочу, чтобы из-за чьих-то несобранных вещей мы опоздали на поезд. А помощь от посторонних — это не про меня, нет! Просто Ирочка — не посторонняя. Она так похожа на мое милое погибшее дитя. Жаль, что я так поздно разглядела… — Мадам Бувье снова всхлипнула. — Я так виновата…
Ирина подняла на нее полный признательности взгляд. Морской с ужасом покосился на телефонный аппарат.
— Милое дитя — это Милена. Вы же так и подумали? — насмешливо сверкнула глазами, мгновенно успокоившаяся мадам Бувье и твердо взяла Ирину за локоть. — Кстати, милочка, раз уж мы с вами так подружились, но расстаемся, я должна показать вам несколько семейных портретов. Да, вожу их с собой на случай, если с кем-нибудь вдруг сойдусь характерами. Я такая странная, вы не находите?
Поэтка утащила внучку в свою комнату, Эльза, выразительно покрутив пальцем у виска, отправилась «пошептаться с Арагошей», а пришедшие попрощаться гости, чтобы не топтаться нелепо в коридоре, отправились на балкон.
— Хотел рассказать им про наследство, но говорить-то некому, — заворчал Коля. — Никто меня и слушать не хочет. Думал, порадую иностранных гостей перед отъездом. Я специально узнал: те деньги, что мы у покойной обнаружили, вовсе не реквизируются в пользу государства, а передаются в установленном порядке наследникам. Часть, по крайней мере. Милена Иссен хотела решить материальные затруднения сестры, и она их решит…
— Справедливо, — одобрил Морской, вынимая из нагрудного кармана потертый никелевый портсигар с надписью СССР и пятиконечной звездой. Коля одобряюще усмехнулся.
— Товарищ Морской! — недоуменно молчавшая все это время Света решилась, наконец, спросить напрямую. — Объясните мне, какая муха опять укусила Ирину? Что значит «надеюсь, вы три года теперь про меня ничего не услышите». Между собой у вас такие разговоры приняты, я знаю, но мы-то тут при чем?
— Да! Я бы тоже хотел знать, — поддержал жену Коля.
— Вы действительно не понимаете? — изумился Морской. — Что ж, поясню. Вы, Коленька, имели неосторожность сказать, что о том, кто кому посторонний, органы судят не по загсовым регистрационным записям, а по частоте общения. Помните? — Коля не помнил, и Морскому пришлось процитировать: — «Одно дело, вы три года друг про друга знать ничего не знаете — тогда, может, и чужие люди. А так»…
— То есть она… — ахнула Света.
— Именно, — окончательно сформулировал Морской. — Чтобы не навлечь на нас неприятности, она вознамерилась стать чужой. Выждет время и снова попытается пробраться к матери. Вы же знаете Ирину, она никогда не сдается. — Он краем глаза отметил, как помрачнели лица друзей, подумал, что действительно есть отчего волноваться, добром Иринины игры наверняка не кончатся… А вслух, чтобы подбодрить всех и в том числе себя, сказал как можно безразличней: — Наверное, к лучшему, что все это будет происходить уже вне нашего поля зрения.
— Оба ехать будете? — уточнила молоденькая проводница, ожидая билеты и удостоверения.
— Ни в коем случае! — хором выпалили Ирина и Морской.
Проводница прыснула в кулачок, но взяла себя в руки и со строгим видом уткнулась в бумаги.
— Сейчас я скажу «спасибо за все», потом «прощайте» и убегу, чтобы вы не видели моих слез, — не поднимая глаз, прошептала Ирина.
Морской не удержался:
— В прошлый раз, когда вы говорили эти слова, я через час обнаружил вас в своей постели…
И началось!
— Могли бы хоть сейчас не тешить свое самолюбие! Акцент на подобных воспоминаниях не делает вам чести! — Ирина вспыхнула, забыв о всей серьезности момента. — Тогда я не знала, что нам нельзя видеться. К тому же, мы оставались в одном городе. Мне было одиноко… И… Какая вообще разница?
Морской тихонько рассмеялся, обеими руками взяв Ирину за плечи, развернул и подтолкнул к вагону. Не переставая сокрушаться, она послушно взлетела по ступенькам, развернулась и замерла. Он понял вдруг, что годы, прошедшие с первой встречи, совсем ее не изменили. Ирина по-прежнему была прекрасна, беззащитна и… непоправимо одинока.
— Храни вас судьба! — крикнул он вслед, когда поезд уже начал набирать скорость.
Последние вагоны, проносясь, стегали по лицу потоками горячего воздуха. Но этого Морской не замечал, осознавая с удивлением другое: подобно тому, как с переносом столицы Город очистился от множества непрошенных интриг и страстей, Морской с отъездом Ирины, вместо ожидаемой горечи, внезапно испытал облегчение. Не будет больше душераздирающих обид, не будет страха оказаться ненадежным, не будет мук про любит иль не любит. Он чувствовал, что стал значительно сильнее. Что он теперь уже не тот дурак, который мог себя растрачивать на милые, но в сущности пустые любовные страсти.
Он верил, что отныне будет жить спокойно, с наслаждением отдаваясь любимому делу и легкому, ни к чему не обязывающему общению с миром. Жить, радуясь, что всякого рода романтическим безумствам и страданиям в его судьбе пришел конец.
Он ошибался.