Глава 1
После того как меня наконец вынули из гипса и врачи вдоволь пощупали и повертели, а медсестры уговорили начать потихоньку двигаться, сюсюкая к величайшему моему отвращению как с младенцем, доктор Кент повелел мне отправиться в какое-нибудь тихое и спокойное местечко.
— Свежий воздух, покой, полнейшее безделье — вот что я вам прописываю. И пусть ваша сестра присмотрит за вами. Ешьте, спите и по возможности ни о чем не беспокойтесь.
Я не спросил его, смогу ли когда-нибудь снова летать. Есть вопросы, которые трудно задать, потому что боишься определенных ответов. По той же причине я в течение пяти месяцев не спрашивал, суждено ли мне до конца жизни пролежать без движения. Я боялся, что медсестра бодро и лицемерно будет восклицать: «Что за вопрос! Не смейте о таком даже думать!»
Я не спрашивал — и все обошлось. Я не стал беспомощным калекой. Я мог стоять и даже передвигать ногами. При этом чувствовал себя как отважный младенец, который только-только учится ходить, — колени то и дело вихлялись и были точно ватные. Что ж, это пройдет, это только от слабости и с непривычки.
Маркус Кент — действительно доктор от Бога — сам ответил на не заданный мною вопрос.
— Скоро вы совсем поправитесь, — сказал он. — Последнее обследование это ясно показало. Однако прежде пройдет немало времени, восстановление будет длительным, и дело это довольно скучное. Когда в исцелении нуждаются нервы и мышцы, телу должна помогать голова. Нетерпение и раздражительность будут вам только во вред.
Ни в коем случае вы не должны форсировать полное выздоровление. Иначе можете снова оказаться в больнице. Живите в спокойном, размеренном ритме. И главное, подлечите нервы. Они истощены лекарствами, которые мы так долго вынуждены были вам давать. Поэтому езжайте куда-нибудь в деревню. Снимите там домик и окунитесь в местные страсти. Я посоветовал бы ехать туда, где у вас никого нет.
— Знаете, я уже думал об этом, — кивнув, сказал я.
Ибо нет ничего хуже, чем визиты приятелей, полных сочувствия, но озабоченных лишь собственными проблемами.
«Джерри, старина, да ты прекрасно выглядишь! Посмотрите-ка на него! Сейчас я тебе такое расскажу… Знаешь, что наш Бестер отмочил на этот раз?»
Нет уж, увольте! Надо как порванный пес отползти в угол и там зализывать свои раны и не показываться на глаза, пока все не зарастет «как на собаке».
Вот почему, перебрав кучу рекламных каталогов, превозносивших до небес чуть ли не каждый уголок Англии, мы с Джоанной остановили свой выбор на коттедже «Золотой дрок» — главным образом потому, что в Лимстоке никогда не бывали и никого в тех краях не знали.
А когда Джоанна увидела «Золотой дрок» воочию, она сразу решила: это именно то, что нам требуется.
Дом находился примерно в полумиле от Лимстока, у дороги, ведущей к вересковым[42] холмам. Это был низенький белый дом с верандой, зеленой, но уже выцветшей, в викторианском стиле. Отсюда открывался приятный вид на поросшие вереском холмы и на шпиль лимстокской церкви.
Дом принадлежал неким сестрам Бартон, незамужним особам, из которых в живых оставалась только младшая, мисс Эмили.
Мисс Эмили Бартон была очаровательная маленькая старушка, которая удивительно гармонировала со своим домом. Тихим извиняющимся голосом она поведала Джоанне, что никогда прежде не сдавала внаем и даже не думала ни о чем подобном, но «видите ли милочка, сейчас жизнь такая трудная! Прежде всего — налоги. А мои акции? Я всегда считала их такими надежными, ведь их рекомендовал сам директор банка… Сейчас же от них никакого толку!.. А все эти иностранные компании… Боже, как же стало трудно жить! Неприятно, конечно, чтобы в доме были посторонние… Вы, безусловно, понимаете, о чем я… только не обижайтесь… у вас такое доброе лицо… В общем, надо было что-то делать… А когда я увидела вас, то даже обрадовалась. Вы мне сразу понравились… вы такая молодая, красивая… Более всего я боялась, что здесь окажутся мужчины!»
Джоанне пришлось сообщить обо мне. Но мисс Эмили стойко перенесла удар: «Боже! Какой ужас! Авиакатастрофа?.. Как же они отважны, эти молодые люди! Так, значит, ваш брат сейчас инвалид…»
Это обстоятельство, видимо, успокоило старушку. Можно было надеяться, что я не предамся определенным мужским слабостям, которых она так опасалась. Она осведомилась, курю ли я.
«Дымит как паровоз! — сказала Джоанна. — И я, кстати, тоже».
«Да, да, конечно… Сейчас, наверное, все курят! Я словно еще в прошлом веке. Я была самая младшая в семье, а моя мамочка дожила — подумать только! — до девяноста семи лет, и она очень этого не любила. Но сейчас, конечно, все курят. Вот только пепельниц у нас нет».
Джоанна тут же уверила ее, что мы привезем с собой кучу пепельниц, и добавила, улыбаясь: «Обещаю, что мы не станем оставлять окурки где попало. Меня просто бесит, когда кто-нибудь так делает».
Итак, все было решено, и мы сняли коттедж «Золотой дрок» на шесть месяцев с правом продления аренды еще на три месяца. Эмили Бартон объяснила Джоанне, что сама она устроится просто замечательно — будет жить в меблированных комнатах, которые содержит ее бывшая горничная («моя верная Флоранс»). Она. «прослужила у нас пятнадцать лет, а после вышла замуж. Очень славная, а муж у нее по строительной части. У них прекрасный дом на главной улице… и у меня будут две комнаты на верхнем этаже, очень удобные. Флоранс будет мне рада».
Короче, все отлично уладилось: бумаги на аренду были подписаны, мы с Джоанной поселились в доме, а Партридж, служанка мисс Бартон, согласилась остаться при нас. Ей помогала девушка, приходившая каждое утро, явно со странностями, но приветливая.
Партридж, немолодая уже, сухопарая особа, прекрасно готовила. Не одобряя наших поздних обедов (обед мисс Эмили состоял всего лишь из вареного яйца), она все же приспособилась к нашим порядкам и даже согласилась, что мне и в самом деле необходимо хорошо питаться, чтобы окончательно выздороветь.
Спустя неделю мисс Эмили Бартон прилюдно с торжественным видом вручила нам свою визитную карточку. Ее примеру последовали: мисс Симмингтон, супруга адвоката; мисс Гриффитс, сестра местного врача; миссис Дэйн Колтроп, супруга викария, и мистер Пай, владелец старинного дома, принадлежавшего ранее настоятелю местного монастыря.
На Джоанну это произвело большое впечатление.
— Вот уж не думала, — сказала она почтительно, — что где-то еще наносят визиты — и даже с карточками!
— А это потому, дорогая, — заметил я, — что ты совсем не в курсе порядков, царящих в сельской местности.
— Ничего подобного! Я столько раз ездила за город в гости на выходные…
— Это совсем не то, — сказал я.
Я на пять лет старше Джоанны и еще помню наш просторный, белый деревенский дом, обветшалый и неприбранный, и поля перед ним, спускавшиеся к реке. Помню, как я прятался под кустами малины от садовника. Помню запах пыли на конюшенном дворе, рыжего кота, там расхаживающего, и стук копыт в стойлах.
Но когда мне исполнилось семь, а Джоанне два года, мы переехали в Лондон к тетке. С тех пор рождественские и пасхальные каникулы мы проводили в городе, где были детский театр, кино, Кенсингтонский сад[43], лодки, каток… В августе мы выезжали куда-нибудь на побережье и жили в гостинице.
Вспоминая это, я словно почувствовал свою вину, ощутил этаким эгоистом, сосредоточенным на своих немощах, и сказал Джоанне:
— Боюсь, здесь тебе будет несладко. Ты умрешь со скуки.
Джоанна, должен сказать, очень хорошенькая и очень веселая девушка, она любит танцы, коктейли, флирт и быструю езду на автомобиле.
Джоанна засмеялась и стала уверять меня, что нисколечко ни о чем не жалеет.
— Я даже рада была уехать. Надоела вся моя компания. И потом… знаю-знаю — ты мне совсем не сочувствуешь, но после разрыва с Полем я еще не скоро оправлюсь.
К подобным ее заявлениям я всегда относился скептически. Любовные истории Джоанны всегда развиваются По одной схеме. Сначала она безумно увлекается каким-нибудь бесхребетным юнцом, разумеется, непонятым гением. Выслушивает его бесконечные жалобы и не жалеет сил, чтобы сделать все, чтобы он добился признания. А когда он платит ей черной неблагодарностью, страшно переживает и твердит, что сердце ее разбито… Пока не появляется очередной мрачный молодой человек, как правило, недели через три.
Так что я не был склонен принимать ее разбитое сердце всерьез. Однако я понял, что сельская жизнь для моей очаровательной сестры будет чем-то вроде нового развлечения.
— Во всяком случае, — сказала она, — смотрюсь я отлично, правда?
Окинув ее критическим взглядом, я не мог с этим не согласиться.
Джоанна была упакована фирмой «Миротэн» по последнему слову спортивной моды. Это значит, что на ней была юбка в огромную клетку, плотно ее облегавшая и до смешного короткая трикотажная блузка, практически без рукавов, — в якобы тирольском[44] стиле. На ногах красовались тонкие шелковые чулки и новенькие спортивные туфли.
— Нет, — сказал я, — смотришься ты вовсе не здорово. Лучше бы тебе надеть старую твидовую юбку, грязно-зеленую или тускло-коричневую, кашемировый[45] джемпер, а к ним мешковатый плащ, фетровую шляпу, грубые чулки и разбитые спортивные туфли. Только тогда ты могла бы вписаться в интерьер Главной улицы[46] Лимстока. А еще лицо… что-то не то у тебя с лицом… — добавил я.
— Что значит не то? «Деревенский загар номер два». Обычный мой макияж.
— Вот именно! — сказал я. — А если бы ты жила здесь, достаточно было бы чуть-чуть пудры, чтобы нос не блестел, ну и, может быть, намек на губную помаду, не очень умело наложенную. И уж конечно, ты бы носила нормальные бро