Но если отныне Отравленным Пером двигал главным образом страх, неизбежны были определенные последствия. Возникали новые опасности, которые я не мог предвидеть. Но они были очевидны.
На следующее утро мы с Джоанной вышли к завтраку довольно поздно. То есть поздно по меркам Лимстока. Была половина десятого — живя в Лондоне, Джоанна в это время только открывала один глаз, а я еще сладко спал. Однако когда Партридж спросила: «Завтрак в половине девятого или в девять?», ни Джоанна, ни я не осмелились предложить более поздний час.
К великой моей досаде, на пороге нашего дома стояла Эме Гриффитс и беседовала с Меган.
Завидев нас, она с обычной своей энергичностью воскликнула:
— Привет, соням! А я уже давным-давно на ногах.
Меня сие обстоятельство совершенно не трогало. Врач, по-видимому, завтракает рано, и заботливая сестра должна приготовить ему чаю или кофе. Но это не оправдание для того, чтобы врываться к соседям, которые встают не так рано. Девять тридцать — не время для утреннего визита.
Меган улизнула в дом и прошла в столовую, где ее, вероятно, уже ждал завтрак.
— Я заходить не буду, — сказала Эме Гриффитс. — Хотя затащить гостя в дом, а не просто поговорить с ним на пороге, считается почему-то более вежливым. Я пришла спросить у мисс Бертон, не пожертвует ли она немного овощей с огорода для нашего благотворительного базара — в пользу Красного Креста. Если она не против, я пришлю за ними Оуэна на машине.
— Рано же вы встаете! — сказал я.
— Кто рано встает, к тому удача идет, — сказала Эме. — Так скорее застанешь людей дома. Сейчас пойду к мистеру Паю. И еще мне сегодня надо успеть в Брентон. По скаутским делам.
— Ваша активность слишком уж утомительна, — сказал я.
Тут зазвонил телефон, и я пошел в холл, предоставив Джоанне лепетать что-то несусветное о ревене и зеленом горошке, обнаружив тем самым свое невежество в данном вопросе.
— Слушаю! — сказал я в трубку.
На другом конце провода кто-то усиленно задышал, и робкий женский голос произнес:
— О!
— Слушаю! — повторил я ободряюще.
— О! — снова послышалось в трубке и кто-то спросил, немного в нос: — Это… то есть… это коттедж «Золотой дрок»?
— Да, это «Золотой дрок».
— О! — Видимо, это было непременным вступлением к каждой фразе. Потом незнакомка заискивающе спросила: — Можно мисс Партридж? Только на минутку.
— Конечно, — ответил я. — Что ей сказать?
— О! Пожалуйста, скажите, что звонит Агнесса Уодл.
— Агнесса Уодл?
— Да.
Я отложил трубку и крикнул в сторону лестницы, откуда доносились шварканье и стук.
— Партридж!
Мисс Партридж появилась у перил, вооруженная длинной шваброй. На лице ее сквозь неизменную почтительность проступало недовольство, дескать: «Ну что там еще?»
— Да, сэр?
— Вас просит к телефону Агнесса Уодл.
— Как вы сказали, сэр?
— Агнесса Уодл, — повторил я громче.
На слух эта фамилия звучала именно так, на самом же деле пишется она «Уоддел».
— Агнесса Уоддел? Что ей понадобилось?
Партридж очень смутилась и, отложив швабру, чуть не бегом понеслась вниз, взволнованно шурша накрахмаленным ситцевым платьем.
Я деликатно удалился в столовую, где Меган с волчьим аппетитом поедала почки и бекон. В отличие от Эме Гриффитс, Меган не сияла «бодрой утренней улыбкой»[78]. Угрюмо отозвавшись на мое приветствие, она молча продолжала есть.
Я развернул утреннюю газету, а минуты через две вошла несколько расстроенная Джоанна.
— Уф! — сказала она. — Устала! И к тому же выдала полное свое невежество относительно сбора урожая. Разве в это время года не бывает зеленого горошка?
— Он поспевает в августе, — сказала Меган.
— В Лондоне горошек бывает в любое время года, — попробовала защищаться Джоанна.
— В консервных банках, дурочка, — сказал я, — А также в рефрижераторах, доставленных судами со всех концов нашей обширной империи.
— Как слоновая кость, обезьяны и павлины? — спросила Джоанна.
— Вот именно.
— Мне бы лучше павлинов, — сказала мечтательно Джоанна.
— А я хотела бы ручную обезьянку, — добавила Меган.
Задумчиво очищая апельсин, Джоанна спросила:
— Интересно, каково это — быть такой, как Эме Гриффитс? Когда тебя просто распирает от избытка здоровья и жажды деятельности? Неужели она никогда не устает и ни над чем не размышляет?
Я заверил ее, что Эме Гриффитс размышлять некогда, и вслед за Меган вышел через стеклянную дверь на веранду.
Набивая свою трубку, я услышал, как в столовую из холла вошла Партридж и замогильным голосом произнесла:
— Можно сказать вам два слова, мисс?
«Бог мой! — встревожился я. — Неужели Партридж хочет попросить расчет? Эмили Бартон нам этого не простит!»
Однако Партридж заботило совсем другое:
— Прошу извинения, мисс, за телефонный звонок. Эта молодая особа должна бы знать, что такие вещи недопустимы. Я никогда не пользуюсь телефоном и моим знакомым тоже звонить не разрешаю. Весьма сожалею о случившемся, да еще мистера Бертона побеспокоили.
— Ничего страшного, Партридж, — успокаивающе сказала Джоанна. — Почему бы вашим друзьям не воспользоваться телефоном, если им нужно с вами переговорить?
Я почувствовал, хотя и не мог видеть, что лицо Партридж еще более посуровело.
— В этом доме такого никогда не бывало. — Очень сухо ответила она. — Мисс Эмили ни в коем случае не разрешила бы. Вот я и говорю, что прошу извинить меня. Конечно, Агнесса Уоддел, та девушка, что позволила себе такую дерзость, была очень расстроена, да и молода еще, откуда ей знать, чего не подобает в доме у джентльмена.
«Один ноль, Джоанна. И не в твою пользу», — подумал я не без злорадства.
— Эта Агнесса, — продолжала Партридж, — работала здесь моей помощницей. Ей тогда было всего шестнадцать, прямо из сиротского приюта. Ни матери, ни дома, ни родни. Вот она и привыкла обо всем со мной советоваться. А я ей объясняла, что к чему.
— Ну и? — сказала Джоанна, ожидая продолжения.
— А потому, мисс, позвольте попросить вас об одной милости. Разрешите Агнессе прийти сегодня на кухню, к чаю.
У нее как раз выходной, а ей, говорит, очень нужно о чем-то со мной потолковать. Если б не это, я бы ни за что вас не побеспокоила.
Джоанна, недоумевая, спросила:
— Но, собственно, почему бы вам не приглашать к себе гостей?
Как рассказала потом Джоанна, Партридж гордо выпрямилась и очень грозным голосом сказала:
— В этом доме, мисс, таких вольностей не заведено. Покойная миссис Бартон никого не пускала на кухню. Кроме как в наш выходной день. Тогда мы могли, чем самим уходить, принимать гостей. А в другие дни ни-ни… И мисс Эмили придерживается тех же порядков.
Джоанна всегда прекрасно ладит со слугами и, как правило, ее любят. Но к Партридж она так и не сумела подобрать ключика.
— Ничего у тебя не получается, милая, — сказал я, когда Партридж удалилась и Джоанна вышла ко мне на веранду. — Партридж не оценила твоего либерализма. Она предпочитает старые викторианские порядки и чтобы в доме у джентльмена все делалось как подобает.
— В первый раз встречаюсь с подобной тиранией! — сказала Джоанна. — Не разрешать слугам встречаться в доме с друзьями! Нет, Джерри, не может же им нравиться, когда с ними обращаются как с рабами.
— Видимо, может, — сказал я. — Во всяком случае, таким, как Партридж.
— Не могу понять, чем я ей не угодила. Я всегда прекрасно ладила с прислугой.
— Она, вероятно, презирает тебя, ведь хозяйка ты так себе. Никогда не проведешь рукой по полке, чтобы проверить, вытерта ли пыль, не заглянешь под ковры, не спросишь, куда делись остатки шоколадного суфле. К тому же ты еще ни разу не заказала пудинг из черствого хлеба.
— Ох! — только и сказала Джоанна и печально продолжила: — Не везет же мне сегодня. Эме я не угодила из-за своих познаний в овощах. Партридж — тем, Что слуг за людей считаю! Пойду в сад, посыплю голову пеплом.
— Меган уже там, — сказал я.
Меган вышла в сад немного раньше и стояла на газоне, чем-то напоминая птицу, застывшую в ожидании корма.
Вдруг она подошла к нам и выпалила:
— Сегодня я хочу вернуться домой.
— Что-что? — не понял я.
Она покраснела, но продолжала настаивать нервно и решительно:
— Спасибо, что пригласили меня, но я вам, наверное, здорово надоедала. Мне здесь очень хорошо, но пора возвращаться. В конце концов, там мой дом, погостила — надо и честь знать. Мне необходимо сегодня уехать.
Мы с Джоанной попытались отговорить ее, но она стояла на своем. Джоанна завела машину, и Меган уже через несколько минут спускала вниз по лестнице свой чемодан.
Единственный, кто этому радовался, была Партридж. На ее угрюмом лице появилось даже некое подобие улыбки. Она всегда недолюбливала Меган.
Когда Джоанна вернулась, я стоял посреди газона.
— А не вообразил ли ты себя солнечными часами? — спросила она.
— Почему?
— Стоишь, точно решил украсить своей персоной сад. Однако роль «солнечных часов» тебе вряд ли подойдет. Твой вид скорее предвещает грозу.
— Я расстроен. То Эме со своими овощами…
— Боже! — в ужасе воскликнула Джоанна, — надо ведь распорядиться насчет овощей!
— …то Меган вдруг удрала. А я хотел сводить ее на Легге-Тор.
— На поводке?
— Что-что?
Отправляясь на огород, Джоанна громко и отчетливо повторила:
— С ошейником и на поводке. У хозяина убежала собачка, вот он и злится.
Я действительно был раздосадован поспешностью, с какой Меган рассталась с нами. Может быть, мы ей вдруг надоели?
Ну конечно, у нас ей скучно. А дома и дети, и Элси Холланд.
Услышав, что Джоанна возвращается, я быстро удалился, чтобы меня снова не обозвали солнечными часами.
Перед самым ленчем приехал Оуэн Гриффитс. Садовник уже ждал его с дарами нашего огорода.