Труп в библиотеке. Отравленное перо. Пять поросят. Час зеро — страница 65 из 73

РАССКАЗ ФИЛИПА БЛЕЙКА

Предваряющее письмо:

Уважаемый мосье Пуаро!

Выполняю свое обещание и посылаю Вам описание событий, имевших отношение к смерти Эмиаса Крейла. Должен предупредить, поскольку прошло много лет, я мог кое-что и забыть, но я старался изложить все, что сохранилось в моей памяти.

Искренне Ваш Филип Блейк.

Изложение событий, которые привели к смерти Эмиаса Крейла, год 19… сентябрь.

Моя дружба с покойным началась еще в детстве. Мы жили по соседству, и наши родители были в очень хороших отношениях. Эмиас Крейл был старше меня на два с небольшим года. Мальчишками на каникулах мы играли вместе, хотя учились в разных школах.

Если исходить из того, что я так давно знал убитого, я считаю себя вправе претендовать на объективную оценку его характера и взглядов на жизнь. А посему прежде всего должен заявить всем, кто знал Эмиаса Крейла, что все эти разговоры о самоубийстве совершенно абсурдны. Крейл никогда не стал бы покушаться на собственную жизнь. Он слишком ее любил! Утверждения адвоката во время процесса, что, дескать, Крейла мучили угрызения совести и что в припадке раскаяния он принял яд, просто смехотворны для всех, кто его знал. Излишней совестливостью Крейл, я бы сказал, не отличался, равно как и склонностью к меланхолии. Более того, он и его жена были в плохих отношениях, а потому, полагаю, его не мучили сомнения по поводу развода, ибо он считал свой брак крайне неудачным. Он был готов взять на себя дальнейшее содержание жены и ребенка и, я уверен, выполнил бы все обязательства… Он вообще был человеком щедрым, отзывчивым, мягкосердечным. Он был не только великим художником, но и человеком, который умел дружить. Насколько мне известно, врагов у него не было.

С Кэролайн Крейл я тоже был знаком много лет. Я знал ее еще до замужества, когда она приезжала в Олдербери. В ту пору она была довольно привлекательной девицей несколько неврастеничного склада, отличавшейся несдержанностью и, безусловно, нелегким для совместной жизни характером.

Она с самого начала не скрывала свой интерес к Эмиасу. Он же, по-моему, не слишком обращал на нее внимание. Но виделись они часто, им приходилось бывать вместе, а поскольку она была, как я уже сказал, особой привлекательной, то он в конце концов ее заметил, затем состоялась помолвка.

Близкие друзья Эмиаса Крейла отнеслись к этому скорее отрицательно, ибо считали, что Кэролайн ему не пара.

Это сказывалось на отношениях между женой Крейла и его друзьями, довольно прохладных. Тем не менее Эмиас не собирался из-за этого расставаться с друзьями. Через несколько лет все как-то сгладилось, и я частенько приезжал в Олдербери. Я даже стал крестным отцом его дочери Карлы. Я полагаю, это свидетельствует о том, что Эмиас считал меня своим лучшим другом, и дает мне право говорить от его имени в то время, когда он уже не может высказаться сам.

Теперь перейду к событиям, о которых меня просили написать. Как свидетельствует мой старый дневник, я приехал в Олдербери за пять дней до случившегося. То есть 13 сентября. И сразу почувствовал, что атмосфера в доме напряженная. Там у них гостила некая мисс Эльза Грир, портрет которой Эмиас в то время писал.

Я увидел мисс Грир впервые, хотя Эмиас уже целый месяц восторженно мне о ней рассказывал. Твердил, что встретил необыкновенную девушку. Он говорил о ней с таким пылом, что однажды я в шутку его предостерег: «Осторожней, старина, не то снова потеряешь голову». Он разозлился, рявкнул, чтобы я не порол всякую чушь. Он просто пишет ее портрет. А сама она его мало интересует. «Расскажи это другим! — ответил я. — Сколько раз я слышал от тебя эту фразу». «На этот раз — ни-ни», — возразил он, и я несколько цинично заметил: «У тебя всякий раз — ни-ни». Тогда Эмиас явно начал нервничать и сказал: «Ты не понимаешь. Она еще совсем юная. Почти ребенок». И тут же добавил, что у нее очень современные взгляды, никакой косности и устарелых принципов. «Она откровенна, естественна и абсолютно бесстрашна», — сказал он.

Я и подумал про себя, что на этот раз Эмиас влип основательно. Через несколько недель я услышал, как кто-то сказал: «Эта Грир совсем потеряла голову». А кто-то еще добавил, что Эмиас мог бы вести себя разумнее, ведь она совсем еще ребенок. На что с усмешкой было замечено, что Эльза Грир отлично знает, что делает. До моих ушей долетели и прочие подробности: девица купается в деньгах, умеет добиваться всего, что захочет, причем «всегда берет инициативу на себя». Потом, разумеется, поинтересовались, о чем думает жена Крейла, на что последовал ответ, что ей к подобному не привыкать. Тут вмешался кто-то третий, заявив, что, по слухам, она чертовски ревнива, и от такой жизни любой мужик заведет роман на стороне, и что Крейла можно понять и даже ему посочувствовать.

Я пишу обо всем этом, потому что, на мой взгляд, важно обрисовать всю ситуацию в целом.

Не скрою, мне было интересно взглянуть на эту девицу — она и вправду была очень эффектной и притягательной, — и я от души а, если честно, то и не без злорадства веселился, наблюдая за тем, как реагировала на все Кэролайн.

Сам Эмиас Крейл на сей раз выглядел куда менее беззаботным, чем обычно. Человеку со стороны его поведение показалось бы таким же, как всегда. Но я-то знал его очень хорошо. Я сразу приметил, что он не в себе. Весь какой-то нервный, кричит по всякому поводу и без повода, все его раздражает.

Надо сказать, он всегда пребывал в дурном настроении, когда приступал к очередной картине, но я-то видел, что на сей раз работа тут ни при чем. Он страшно обрадовался моему приезду и, как только мы остались одни, сказал: «Слава богу, что ты появился, Фил. В доме — четыре бабы, представляешь? Из-за них я вот-вот угожу в психушку».

И в самом деле, атмосфера в доме была жуткая. Кэролайн, как я уже сказал, реагировала на все крайне болезненно. Оставаясь предельно вежливой, не позволяя себе ни единой колкости и, разумеется, ни единого бранного слова, она ухитрялась выказать такую ненависть к Эльзе, что становилось страшно. Эльза же не церемонилась и откровенно дерзила Кэролайн. Позабыв о том, что ей дали хорошее воспитание, она всячески демонстрировала, что она — хозяйка положения. Ну а Крейл, когда не писал, отводил душу тем, что цапался с Анджелой. Вообще-то они очень нежно относились друг к другу, хотя часто бранились и выясняли отношения. Но в этот раз Эмиас был какой-то взбешенный, и его раздражение передавалось всем. Еще в доме была гувернантка. «Фурия с кислой физиономией, — однажды сказал про нее Эмиас. — Люто меня ненавидит. Вечно подожмет губы и сидит, всем своим видом показывая негодование».

Вот тогда-то он и сказал:

— Черт бы побрал всех этих баб! Если мужчина хочет нормально жить и работать, нужно как можно быстрее от них отделаться!

— Напрасно ты женился, — заметил я. — Семейный очаг — не для таких, как ты.

Он ответил, что теперь, мол, поздно об этом говорить. И добавил, что Кэролайн была бы только рада отделаться от него. Вот тогда-то я впервые почувствовал, что в доме творится нечто более серьезное, чем я думал.

— На что это ты намекаешь? — спросил я. — Или отношения с прекрасной Эльзой зашли настолько далеко?

— Прекрасная Эльза… — буквально простонал он. — Какого черта она свалилась на мою голову…

— Послушай, старина, — сказал я, — возьми себя в руки и не связывайся больше ни с какими красотками.

Он посмотрел на меня и засмеялся.

— Тебе легко говорить, — сказал он. — Ну не могу я не связываться, просто не могу. А если бы и мог, они бы сами не оставили меня в покое! — Потом, пожав своими широченными плечами, усмехнулся и добавил: — В конце концов, надеюсь, все вернется на круги своя. Согласись, она удалась, а?

Он имел в виду портрет Эльзы, который писал в то время, и, хотя я плохо разбираюсь в живописи, даже я понимал, что он сотворил нечто особенное.

Когда Эмиас работал, он становился другим человеком. В эти минуты он был по-настоящему счастлив, хотя внешне на нем это никак не отражалось: он рычал, стонал, ругался последними словами, швырял кисти на пол…

Затем, когда наступало время трапезы, он возвращался в дом и становился свидетелем напряженных отношений, которые то и дело возникали между Кэролайн и Эльзой, и это его подавляло. Кульминацией стало семнадцатое сентября. Ленч проходил в крайне неловкой атмосфере. Эльза вела себя исключительно дерзко — другого слова я не могу подобрать. То и дело демонстративно обращалась к Эмиасу, как будто в комнате, кроме них двоих, никого не было. Кэролайн с непринужденной легкостью поддерживала беседу, ухитряясь какой-нибудь невинной на первый взгляд фразой жалить как оса. В то же время она не позволяла себе такого вызывающего поведения, какое демонстрировала Эльза. Все на уровне намеков, никаких откровений.

Гром грянул, говоря фигурально, в гостиной, куда мы после обеда удалились пить кофе. Я поинтересовался одной любопытной вещицей — головой, вырезанной из букового дерева и отполированной. Кэролайн тогда мне ответила:

— Это работа молодого норвежского скульптора. Мы с Эмиасом очень любим его стиль. Хотим следующим летом съездить к нему погостить.

Услышав это, Эльза, само собой, рассвирепела. И не могла не ответить на брошенный ей вызов. Немного выждав, она громким голосом заявила:

— Эта комната была бы гораздо красивей, если бы ее не портила вся эта рухлядь. Когда я сюда перееду, все это выкину, оставлю только пару приличных вещей. И повешу золотистого цвета портьеры, чтобы на них играли лучи заходящего солнца.

И, повернувшись ко мне, спросила:

— Как по-вашему, неплохо будет смотреться?

Ответить я не успел, так как в разговор вступила Кэролайн. Ее тихий голос был таким кротким, что я понял: сейчас разразится гроза.

— Вы что, собираетесь купить наше поместье, Эльза? — спросила она.

— Нет, в этом нет необходимости, — ответила Эльза.

— Тогда о чем разговор? — спросила Кэролайн, и тут в ее голосе зазвенел металл.

— К чему притворяться? — засмеялась Эльза. — Бросьте, Кэролайн, вам прекрасно известно, о чем я говорю.

— Понятия не имею, — отозвалась Кэролайн.

— Не изображайте страуса, который прячет голову в песок. Зачем делать вид, будто вы ничего не видите и не знаете. Мы с Эмиасом любим друг друга. Это его дом. Его, а не ваш. И после нашей свадьбы мы будем здесь жить с ним!

— По-моему, вы сошли с ума, — сказала Кэролайн.

— О нет, дорогая, вы же знаете, с головой у меня все в порядке, — огрызнулась Эльза. — Было бы куда лучше, если бы мы все вели себя честно. Эмиас и я любим друг друга, вам это известно. И вам придется его отпустить, дать ему свободу.

— Я не верю ни единому вашему слову, — сказала Кэролайн, но ее реплика прозвучала неубедительно — Эльза застала Кэролайн врасплох.

И в этот момент в комнату вошел Эмиас Крейл.

— Если вы мне не верите, спросите у него, — засмеялась Эльза.

— Спрошу, — произнесла Кэролайн и тут же обернулась к Эмиасу: — Эмиас, Эльза говорит, что ты собираешься на ней жениться. Это правда?

Бедняга Эмиас. Мне его было жаль. В такие моменты мужчина чувствует себя настоящим кретином. Он побагровел и принялся кричать на Эльзу, дескать, какого черта она распускает язык.

— Значит, это правда? — спросила Кэролайн.

Он ничего не ответил, только засунул палец за воротник и принялся его оттягивать. Он и мальчишкой делал то же самое, когда попадал в переплет. Стараясь сохранить достоинство и сдержать дрожь в голосе — ничего у него, у бедняги, конечно, не получалось, — он сказал:

— Я не расположен об этом говорить.

— Зато расположена я, — заявила Кэролайн.

— По-моему, так будет лучше и самой Кэролайн, — прочирикала Эльза, — если она будет все знать.

— Это правда, Эмиас? — очень спокойно повторила Кэролайн.

Его щеки пылали от стыда. С мужчинами такое случается, когда женщины загоняют их в угол.

— Пожалуйста, ответь. Я должна знать.

Он вскинул голову, как бык на арене, и выпалил:

— Правда, но я не хочу сейчас об этом говорить. — И, резко развернувшись, вышел из комнаты. Я тоже дал деру. Мне совсем не улыбалось оставаться наедине с двумя разъяренными дамами. Нагнал я его на террасе. Он ругался. Я еще никогда не слышал таких высокохудожественных ругательств.

— Ну кто ее тянул за язык! — вопил он. — У нее что, черт подери, словесный понос? Теперь будет грандиозный скандал, а мне еще необходимо пару дней, чтобы закончить картину, слышишь, Фил? Это — лучшее из того, что я написал. Картина всей моей жизни. А этим идиоткам неймется! Теперь они не дадут мне работать.

Потом, чуть поостыв, он заметил, что женщины вообще лишены чувства меры.

Я не мог сдержать улыбки.

— Черт подери, старина, ты же сам все это заварил.

— А то я не знаю! — рявкнул он. И добавил: — Но согласись, Фил, когда мужчина теряет из-за женщины голову, он делается сам не свой. Кэролайн должна это понять.

Я спросил его, что будет, если Кэролайн заупрямится и не даст ему развода.

Но он уже весь был в своей работе. Мне пришлось повторить свой вопрос, на что он ответил довольно рассеянно:

— Кэролайн никогда не станет мне поперек дороги. Ты не понимаешь, старина. Не все понимаешь.

— Но ведь у вас дочь, — напомнил я.

Он положил руку мне на плечо.

— Фил, старина, я знаю, что ты действуешь из лучших побуждений, но хватит каркать. Я сам улажу свои дела. Все образуется, вот увидишь. — В этом был весь Эмиас — неунывающий оптимист. — Пошли они обе к черту! — уже совсем весело заорал он.

Не помню, говорили ли мы еще о чем-нибудь, но вскоре на террасу выплыла Кэролайн. На ней была шляпа с огромными полями, довольно унылого темно-коричневого цвета, тем не менее очень элегантная. Совершенно спокойным обыденным голосом она сказала:

— У тебя вся куртка в краске, Эмиас. Переоденься. Мы идем на чай к Мередиту, ты не забыл?

Он вытаращил глаза и, чуть заикаясь, ответил:

— Совсем вылетело из головы. Да-да, конечно.

— Иди переоденься, а то выглядишь как старьевщик.

И хотя говорила она все это совершенно ровным тоном, она ни разу на него не посмотрела. Потом спустилась к клумбе с георгинами и принялась обрывать засохшие цветки.

Эмиас медленно развернулся и пошел к дому.

Кэролайн как ни в чем не бывало заговорила со мной. Болтала не умолкая. О том, долго ли продержится хорошая погода, не появится ли в бухте макрель[127], и если да, то, может, стоит пойти на рыбалку. Эмиасу, Анджеле и мне. Удивительная женщина, следует отдать ей должное.

В то же время это достаточно ярко ее характеризует. У нее была огромная сила воли и умение владеть собой.

Не знаю, тогда ли она решила свести с ним счеты, но если тогда, я не был бы удивлен. Хладнокровная и безжалостная, она была способна все тщательно продумать и претворить в жизнь.

Да, Кэролайн Крейл была очень опасной женщиной. Мне бы еще тогда понять, что она этого так не оставит. А я, как идиот, решил, что она либо смирилась, либо надеялась, что, если будет вести себя так, словно ничего не случилось, Эмиас все-таки передумает.

Наконец в сад вышли и остальные. Эльза вела себя словно победительница. Кэролайн делала вид, что этого не замечает. Обстановку разрядила Анджела. Она принялась спорить с мисс Уильямс, не желая надевать другую юбку. Твердил#, что сойдет и та, что на ней, и что милый добрый Мередит все равно никогда не обращает внимания на подобные мелочи.

Наконец мы тронулись в путь. Кэролайн шла рядом с Анджелой. Я — с Эмиасом. А Эльза одна — с наглой улыбкой на лице.

Мне она в тот день очень не нравилась — чересчур уж напористая, — но выглядела она, должен признать, потрясающе. Когда женщина добивается того, чего хочет, она необыкновенно хорошеет.

Все события того дня я помню довольно смутно. Их словно подернуло туманной дымкой. Помню, как из дому навстречу нам вышел старина Мерри. По-моему, сначала мы прошлись по саду. Помню, мы с Анджелой долго обсуждали, как натаскивать терьеров на крыс. Анджела съела целый пакет яблок и пыталась соблазнить меня на такое же безумие.

Когда мы подошли к дому, под большим кедром уже был накрыт чай. Мерри, насколько я помню, выглядел очень расстроенным. Наверное, либо Кэролайн, либо Эмиас что-то ему сказали. Он то с сомнением поглядывал на Кэролайн, то переводил взгляд на Эльзу. Что-то явно не давало ему покоя. Конечно, Кэролайн нравилось держать Мередита на привязи — старый преданный друг, всегда при ней и ни на что не претендует… Никогда. Она была из породы этаких кротких обаятельных мучительниц.

После чая Мередит, улучив момент, отвел меня в сторону.

— Послушай, Фил, — сказал он. — Эмиас не должен этого делать!

— Еще как сделает, можешь не сомневаться.

— Как он может бросить жену и ребенка ради этой девицы? И потом, ведь он гораздо старше ее. Ей, наверное, нет и восемнадцати.

Я ответил ему, что мисс Грир уже целых двадцать.

— Все равно она еще несовершеннолетняя. Она не понимает, что творит, — сказал он.

Бедняга Мередит. Истинный джентльмен. Всегда видит в людях только хорошее.

— Не беспокойся, старина. Она знает, что творит, и это ей нравится.

Вот и все, что нам удалось друг другу сказать. Я подумал про себя, что Мерри, наверное, боится, что Кэролайн окажется в роли брошенной жены. Как только их разведут, она будет надеяться, что ее верный рыцарь непременно сделает ей предложение. Мне же казалось, ему куда больше по душе роль безнадежно влюбленного друга. Должен признаться, меня эта ситуация очень забавляла.

Как ни странно, я очень смутно помню наше посещение его вонючей лаборатории. Мередиту страшно нравилось демонстрировать плоды своих травяных успехов. На мой вкус, все это было ужасно скучным. По-моему, мне тоже довелось выслушать ту знаменитую лекцию о свойствах кониума, но что именно он говорил, мне не запомнилось. Что Кэролайн взяла яд, я не заметил. Как я уже сказал, она в этом отношении отличалась необыкновенным проворством. Что я точно помню, так это как Мередит читал нам вслух отрывок из Платона, в котором описывается смерть Сократа. По-моему, жуткое занудство. На меня классики всегда нагоняли тоску.

Ну что еще… Эмиас и Анджела крепко поцапались, но всем остальным от этого стало только легче. Хоть немного отвлеклись. Выкрикнув напоследок, что Эмиас еще пожалеет о своей выходке и было бы лучше, если б он вообще сдох от проказы — так, мол, ему и надо, — и, наконец, хорошо бы, если у него на носу вскочила огромная шишка, как в какой-то там сказке, она отправилась спать. Как только она ушла, мы все как один рассмеялись — такая это была забавная сцена.

Вскорости ушла спать и Кэролайн. Мисс Уильямс ретировалась еще раньше — сразу вслед за своей ученицей. Эмиас и Эльза отправились бродить по саду. Как я понял, мое общество было им ни к чему. Я пошел прогуляться. Вечер тогда выдался чудесный.

На следующее утро я спустился вниз позднее обычного. В столовой никого не было. Смешно, что запоминаются совершенно несущественные детали. Например, вкус почек с беконом, которые я ел на завтрак. Отлично приготовленные почки. С перцем.

Затем я слонялся по саду, надеясь на кого-нибудь набрести. Никого не нашел, выкурил сигарету, встретил мисс Уильямс, бегавшую в поисках Анджелы, которая по своему обыкновению куда-то улизнула, хотя ей велено было заняться починкой порванного платья. Я вошел в холл и услышал голоса Эмиаса и Кэролайн за дверью библиотеки. Они выясняли отношения. Выясняли очень громко.

— Ты и твои женщины! — кричала она. — Убить тебя мало! Когда-нибудь я тебя убью!

На что Эмиас ответил:

— Хватит дурить, Кэролайн.

И снова ее голос:

— Я говорю серьезно, Эмиас.

Мне не хотелось подслушивать, поэтому я снова вышел на террасу. — Прошелся вдоль нее и увидел Эльзу.

Она сидела в шезлонге как раз под окном библиотеки, а окно было открыто. Думаю, она прекрасно слышала каждое слово. Увидев меня, она встала и, состроив равнодушную мину, двинулась мне навстречу.

— Какое чудесное утро! — проворковала она, взяв меня под руку.

Да, для нее оно и впрямь было чудесным. До чего же жестокая девчонка! Нет, пожалуй, просто чересчур прямолинейная и абсолютно лишенная гибкости и воображения. Умела видеть только то, что ей в данный момент было нужно.

Разговаривая ни о чем, мы постояли на террасе, затем открылась дверь библиотеки, и появился Эмиас. Лицо у него пылало.

Бесцеремонно схватив Эльзу за плечо, он сказал:

— Хватит болтаться без дела. Пойдем поработаем.

— Хорошо, — согласилась она. — Только схожу наверх, захвачу пуловер. Ветер довольно сильный, прохладно.

И вошла в дом.

Я ждал, что Эмиас что-нибудь мне скажет, но он промолчал, ограничившись лишь фразой:

— Эти женщины!

— Держись, старина! — отозвался я.

И мы стали ждать Эльзу.

Они отправились в Оружейный сад, а я — в дом. В холле стояла Кэролайн. Меня она, по-моему, даже не заметила. Такое часто бывало, когда она думала о чем-то своем. Она что-то пробормотала. Не мне, а себе. Я только различил слова:

— Это слишком жестоко…

Вот что она сказана. А потом прошла мимо, так меня и не заметив, целиком погруженная в собственные мысли, и поднялась наверх. Думаю (утверждать это, как вы понимаете, я не имею права), что она пошла за ядом и что именно в эту минуту она задумала совершить то, что совершила.

Тут зазвонил телефон. В некоторых домах полагается ждать, пока трубку возьмет слуга, но я так часто бывал в Олдербери, что считался почти членом семьи. Я поднял трубку.

Звонил мой брат Мередит. Он был очень расстроен. Он сказал, что наведался в свою лабораторию и обнаружил, что бутылка с кониумом наполовину пуста.

Незачем вновь каяться в том, что я был обязан сделать тогда и не сделал. Новость эта настолько меня оглушила, что я ничего толком не соображал. На другом конце провода продолжал возбужденно верещать Мередит. Я услышал, что по лестнице кто-то спускается, и поэтому велел ему срочно идти в Олдербери.

И сам пошел ему навстречу. Если вы не знаете, как расположены оба владения, то должен вам объяснить, что кратчайший путь между ними лежит через бухту, то есть быстрее всего можно добраться на лодке. Я спустился по тропинке к тому месту, где у крохотной пристани стояли лодки. Мне пришлось пройти вдоль ограды Оружейного сада, и я слышал, как разговаривают Эльза и Эмиас. Голоса у них были веселые и беззаботные. Эмиас заметил, что день удивительно жаркий (он и вправду был жарким для сентября), а Эльза сказала, что когда сидишь так, как она, на стене, то в спину дует прохладный ветерок с моря. Потом она сказала: «Я устала позировать. Нельзя ли немного отдохнуть, дорогой?» На что Эмиас крикнул: «Ни в коем случае. Сиди. Ты ведь выносливая. А получается здорово, скажу я тебе». «Какой ты жестокий», — засмеялась Эльза. И все — больше я ничего не услышал.

Мередит уже отчалил от противоположного берега. Я ждал его. Он привязал лодку и поднялся по ступенькам. Он был очень бледен и явно нервничал.

— У тебя голова работает лучше моей, Филип. Что нам делать? — спросил он. — Это очень сильный яд.

— Ты уверен, что в бутылке его стало меньше? — спросил я. Мередит, надо сказать, человек рассеянный. Может, потому я и отнесся к его сообщению не так серьезно, как следовало.

— Уверен, — ответил он. — Вчера днем бутылка была полной.

— И ты понятия не имеешь, кто его взял? — спросил я. Нет, ответил он и спросил, кого, по моему мнению, можно заподозрить. Кого-нибудь из слуг? Возможно, ответил я, но весьма сомнительно. Лаборатория ведь всегда заперта, не так ли? Да, ответил он и принялся молоть чепуху о том, что окно было немного приоткрытым. И через него запросто могли проникнуть в лабораторию.

Случайный человек, что ли? — усмехнулся я. — Тогда выбор у нас такой, Мередит, что и искать не стоит.

Он спросил, каковы мои соображения. И я ответил, что, если яд действительно выкрали, тогда это сделала Кэролайн, чтобы отравить Эльзу, или, наоборот, его украла Эльза, чтобы убрать с дороги Кэролайн и расчистить для себя место.

Мередит проверещал, что я несу какую-то чушь, место которой только в дурных романах.

— Но яд-то пропал, — напомнил я. — Чем ты можешь это объяснить?

Никакого объяснения он, разумеется, дать не мог. И наверняка подозревал тех же, кого и я, только не хотел себе в этом признаться.

— Что же нам делать? — снова спросил он.

— Сначала надо все как следует обдумать, — ответил я. Зачем я это сказал? Ведь надо было действовать. — А потом либо ты объявишь во всеуслышание о пропаже, либо скажешь по секрету Кэролайн и посмотришь на ее реакцию… Если убедишься, что она ничего не знает, проделаешь то же самое с Эльзой.

— Такая необыкновенная девушка! — воскликнул он. — Не может быть, чтобы она это сделала.

Я ответил, что вовсе в этом не уверен.

Разговаривая, мы шли по дорожке к дому. После моего последнего замечания мы оба несколько секунд молчали. Как раз в эту минуту мы проходили мимо садовой ограды, и я услышал голос Кэролайн.

Я было решил, что теперь они там скандалят втроем, но оказалось, на сей раз речь идет об Анджеле.

— Это несправедливо по отношению к ней, — возражала Кэролайн.

Эмиас что-то раздраженно пробурчал в ответ. Затем калитка сада, едва мы к ней подошли, открылась. Эмиас был несколько удивлен, увидев нас. Из сада вышла Кэролайн.

— Здравствуй, Мередит! — сказала она. — Мы говорили об отъезде Анджелы. Я не уверена, что ей там будет лучше.

— Да не беспокойся ты так, — сказал Эмиас. — Ничего с ней не случится. Я сам ее провожу.

Как раз в эту минуту на дорожке появилась Эльза, которая бежала со стороны дома. В руках у нее был какой-то джемпер алого цвета.

— Скорей садись! — зарычал Эмиас. — Мне дорога каждая минута.

И пошел к мольберту. Я заметил, что он ступает как-то неуверенно, и подумал, не выпил ли он. Когда в доме сплошные скандалы, хочется расслабиться, известное дело.

— Пиво какое-то теплое, — проворчал он. — Почему сюда не принесут льда?

— Я пришлю тебе пива из холодильника, — сказала Кэролайн.

— Спасибо, — буркнул Эмиас.

Затем Кэролайн закрыла калитку и вместе с нами направилась к дому. Мы уселись в кресла на террасе, а она вошла в дом. Минут через пять появилась Анджела с двумя бутылками пива и стаканами. День и вправду был жаркий, и мы очень ей обрадовались. Тут мимо нас прошла Кэролайн. В руках у нее была бутылка с пивом, которую она, по ее словам, несла Эмиасу. Мередит хотел было проводить ее, но она категорически ему отказала. Я подумал (ну не кретин, а?!) что она сама понесла пиво, так как хотела нарушить идиллию Эмиаса. Ей было неприятно, что он и Эльза — одни в саду. Именно поэтому, думал я, она только что уже была там, придумав для этого весьма жалкий повод: обсуждение отъезда Анджелы.

Она удалялась по тропке, а мы с Мередитом смотрели ей вслед. Мы так ничего и не решили, а тут еще Анджела стала требовать, чтобы я пошел с ней купаться. Заставить Мередита сразу же действовать было невозможно, поэтому я только и сказал ему: «После ленча». Он кивнул.

Ну а мы с Анджелой отправились купаться. Мы хорошо поплавали — через бухту и обратно, — а потом позагорали на скалах. Анджела была почему-то в плохом настроении, но меня это вполне устраивало. Я решил, что сразу после ленча отведу Кэролайн в сторонку и прямо так и скажу: это ты взяла яд. Мередит точно бы не решился ей сказать — он такой тюфяк. А я припру ее к стенке, и все. Ей придется возвратить отраву, или, уж во всяком случае, она не посмеет ею воспользоваться. Поразмыслив еще, я уже не сомневался, что это она взяла яд. Эльза была слишком благоразумной и расчетливой, чтобы пойти на такой шаг. Голова у нее работала как следует, и она слишком дорожила собственной шкурой. Кэролайн же была скроена из легко воспламеняющегося материала — неуравновешенная, увлекающаяся, истинная психопатка. И все же где-то в глубине души у меня копошилась мысль, что Мередит мог ошибиться. Вдруг это кто-нибудь из слуг проник к нему в лабораторию и отлил половину бутылки, по ошибке приняв его за какое-нибудь снадобье? В наших представлениях яд — атрибут мелодрамы, и в реальной жизни в него трудно поверить.

До тех пор, пока ничего не случится.

Когда я посмотрел на часы, оказалось, что уже довольно поздно, и мы с Анджелой буквально бегом помчались к дому. В столовой все только рассаживались за столом — все, кроме Эмиаса, который остался в Оружейном саду, продолжая работать, что для него стало почти правилом. Я еще подумал, что он правильно сделал, ибо ленч у нас был, прямо скажем, не из веселых.

Кофе мы пили на террасе. Я плохо помню, как выглядела Кэролайн. Во всяком случае, волнения на ее лице не читалось. Скорее она казалась сдержанной и печальной. Вот уж поистине сатана в юбке!

Ибо нужно было иметь сатанинскую волю, чтобы вот так хладнокровно убить человека. Если бы она схватила револьвер и выстрелила в него — это бы я еще мог понять. Но продуманное, хладнокровное, из чувства мести отравление… И такое спокойствие…

Она встала и самым естественным голосом объявила, что отнесет ему кофе. И ведь уже знала — не могла не знать, — что застанет его там мертвым. С ней пошла мисс Уильямс. Не помню, Кэролайн попросила ее об этом или та вызвалась сама. Скорее всего, Кэролайн.

Они ушли. Через пару минут удалился и Мередит. Я под каким-нибудь благовидным предлогом хотел последовать за ним, и тут он снова появился на дорожке и — бегом к нам. Лицо у него было пепельно-серого цвета.

— Доктора… быстро… Эмиас… — задыхаясь, проговорил он.

— Ему плохо? — вскочил я. — Он что, умирает?

— Боюсь, уже умер… — ответил Мередит. На мгновенье мы забыли про Эльзу. Но она вдруг закричала. Это был леденящий душу вопль.

— Умер? Умер?.. — И она бросилась бежать. Я и не знал, что человек способен так бегать — как олень, как раненый зверь. И как жаждущая мщения фурия.

— Беги за ней, — выдохнул Мередит. — Я позвоню. Беги за ней. Кто знает, что она там натворит?

Я бросился вслед изо всех сил. Думаю, в те минуты ей ничего не стоило убить Кэролайн. Никогда я не видел такого безграничного горя и такой неистовой ненависти. Вся видимость воспитания и приличных манер слетела с нее. Сразу стало ясно, что ее отец, дед и бабка со стороны матери были фабричными рабочими. Ее лишили любовника, и в ней проснулась простолюдинка. Если бы могла, она расцарапала Кэролайн лицо, вцепилась бы в волосы, сбросила через парапет. Почему-то она решила, что Кэролайн нанесла ему удар ножом. Наверное, кратковременное помутнение рассудка, это можно понять.

Я держал ее, затем ею занялась мисс Уильямс. Должен признать, действовала она весьма грамотно. Прикрикнула на нее, велев ей заткнуться, сказала, что нам совершенно ни к чему ее истерика. Гувернантка была словно фурия. Но добилась своего. Эльза утихомирилась и, всхлипывая и вся дрожа, стояла чуть в стороне.

Что же касается Кэролайн, то, насколько я помню, маска с нее сразу слетела. Она была совершенно спокойна — в трансе, сказали бы вы. Ее выдавали только глаза. Они настороженно оглядывали всех. По-моему, она за себя очень испугалась…

Я подошел и заговорил с ней. Не думаю, что Эльза и гувернантка могли услышать мои слова.

— Дрянь! Ты убила моего лучшего друга! — еле слышно прошептал я.

— Нет… О нет… Он… сам… — отшатнувшись, сказала она.

Я посмотрел ей в глаза.

— Расскажи эту чушь полиции, — поморщился я.

Она последовала моему совету, но ей конечно же не поверили.

На этом повествование Филипа Блейка заканчивалось.

Дорогой мосье Пуаро!

Выполняю свое обещание, сажусь описывать трагические события шестнадцатилетней давности, постараюсь выжать из своей памяти все, что только смогу. Начну с того, что я тщательно обдумал все сказанное вами во время нашей недавней встречи. И теперь даже более чем прежде убежден в невиновности Кэролайн Крейл. Мне и раньше трудно было поверить в то, что она решилась отравить своего мужа, но отсутствие других версий и ее собственное поведение не оставили мне ничего другого, как пойти на поводу у других и твердить вместе со всеми «если не она, то кто?».

После нашей встречи я долго размышлял относительно возможности самоубийства Крейла, которую выдвинула на суде защита. В ту пору она показалась мне совершенно нелогичной, но теперь я готов изменить свое мнение — исходя главным образом из того чрезвычайно знаменательного факта, что Кэролайн сама в это верила. Если мы допустим, что эта очаровательная и благородная женщина была осуждена несправедливо, тогда просто недопустимо пренебрегать ее собственным неоднократно высказанным мнением. Она знала Эмиаса гораздо лучше, чем любой из нас. Если она считала самоубийство возможным, значит, так оно и было, несмотря на скептическое отношение к этому всех его друзей.

Теперь я готов предположить, что у Эмиаса Крейла все же случались — а это было известно только его жене — какие-то скрытые от посторонних взглядов приступы раскаяния и даже отчаяния из-за проступков, вызванных его бурным темпераментом. Я полагаю, такое предположение имеет право на существование. Возможно, эту сторону своей натуры он раскрывал только перед женой. Хотя это совершенно противоречит его циничным высказываниям, которые я слышал очень часто, все же это вполне вероятно. Большинство мужчин обычно скрывают некоторые свои слабости, причуды или достоинства — даже от своих близких. Почтенный и суровый человек втайне позволяет себе крайне непристойные эскапады. Вульгарный делец или коммивояжер вдруг оказывается тонким ценителем искусства. Безжалостные эгоисты нередко проявляют редкостную доброту. А великодушные симпатяги порой оказываются подлецами и подонками.

Поэтому вполне возможно, что Эмиасу Крейлу были свойственны моменты раскаяния, и, чем больше он неистовствовал, потакая своим страстям, тем сильнее мучила его совесть. Как это ни парадоксально, но я почти уверен, что так оно и было. И я еще раз повторяю: сама Кэролайн твердо придерживалась именно этой версии. Вот что важно.

А теперь рассмотрим факты (или, точнее сказать, те осколки фактов, что остались у меня в памяти) под углом зрения нынешних моих выводов.

Пожалуй, здесь было бы уместно упомянуть о разговоре, который состоялся у меня с Кэролайн за несколько недель до случившейся трагедии. Это произошло во время первого приезда Эльзы Грир в Олдербери.

Кэролайн, как я вам уже говорил, знала, что я отношусь к ней с глубокой симпатией и уважением и поэтому считала, что мне можно всецело доверять. Так вот, вид у нее был очень печальный. Тем не менее я был крайне удивлен, когда она вдруг спросила, не кажется ли мне, что Эмиас всерьез увлечен девушкой, которую пригласил в качестве натурщицы.

— По-моему, ему интересно ее писать, — ответил я. — Ты же знаешь, как Эмиас загорается очередной работой.

— Нет, он в нее влюблен, — покачала головой она.

— Разве что чуть-чуть.

— А по-моему, совсем не чуть-чуть.

— Она очень хороша собой, — сказал я. — А Эмиас очень даже неравнодушен к женским чарам. Но ты же понимаешь, дорогая, что по-настоящему он любит только тебя. Ему свойственно увлекаться, но все его романчики весьма недолговечны. Для него существуешь только ты, и хотя порой он позволяет себе слишком многое, это ничуть не отражается на его отношении к тебе.

— Именно так я всегда и рассуждала, — сказала Кэролайн.

— Поверь мне, Кэро, — уговаривал ее я, — это действительно так.

— Но на этот раз, Мерри, мне почему-то страшно. Эта девушка ужасно… ужасно откровенна. Она такая юная, такая настойчивая. Я чувствую, что на сей раз он увлекся всерьез.

— Но то, что она юная и такая, как ты говоришь, откровенная, — возразил я, — и послужит ей защитой. Ведь женщины для Эмиаса — это добыча, на которую разрешено охотиться, своего рода азартная игра. Юная же девушка для таких игр не подходит.

— Вот это-то меня и тревожит, — призналась Кэролайн. — Боюсь, что на сей раз он сам превратился в добычу. — И продолжала: — Мне ведь уже тридцать четыре. Мы женаты уже десять лет. Моя внешность не идет ни в какое сравнение с внешностью этой юной красотки, я это понимаю.

— Но тебе ведь известно, Кэролайн, — сказал я, — отлично известно, что Эмиас по-настоящему тебе предан.

— Разве можно быть уверенной в мужской преданности? — возразила она. А затем, хмуро усмехнувшись, добавила: — Я женщина с грубыми инстинктами, Мерри. Я готова утопить эту крошку. Да, взять и утопить.

Я сказал тогда, что Эльза, по-видимому, сама не понимает, что делает. Она восхищается Эмиасом, смотрит на него обожающим взглядом, вряд ли сознавая, что Эмиас постепенно в нее влюбляется.

— Милый мой Мерри! — только и ответила мне Кэролайн и перевела разговор на сад. Я надеялся, что она забудет про все свои треволнения.

Вскоре после этого Эльза уехала в Лондон. Эмиас тоже отсутствовал несколько недель. Я, по правде говоря, забыл и думать про них. А потом мне стало известно, что Эльза вновь вернулась в Олдербери, чтобы Эмиас мог завершить ее портрет.

Меня эта новость немного обеспокоила. Но Кэролайн, когда я снова встретился с нею, не захотела говорить на эту тему. Выглядела она как всегда — ни тени тревоги или огорчения. Все, наверное, в порядке, подумал я.

И был буквально огорошен, узнав, до чего у них все дошло.

Я уже говорил вам о моих разговорах с Крейлом и с Эльзой. Поговорить с Кэролайн мне так и не удалось. Мы смогли лишь обменяться парой фраз, о которых я тоже вам говорил.

Я и сейчас словно наяву вижу ее лицо с огромными глазами, и сердце мое сжимается от боли. Я слышу ее голос. Как она тогда произнесла:

— Все кончено…

Я не в силах описать то бесконечное отчаяние, которое скрывалось за этими словами. Так оно и было — с уходом Эмиаса жизнь для нее кончалась. Вот почему я уверен, что она взяла кониум. Это был выход из положения. Выход, подсказанный ей моими идиотскими рассказами и отрывком из «Федона», где Платон описывает смерть Сократа.

Вот как я нынче представляю себе случившееся. Она взяла кониум, решив покончить с собой, когда Эмиас ее бросит. Быть может, он заметил, как она брала яд, или обнаружил его у нее уже позже.

Возможно, эта находка произвела на него впечатление. Он ужаснулся, поняв, до какой крайности довел ее своими похождениями. Но, невзирая на страх и раскаяние, он тем не менее был не в силах отказаться от Эльзы. Я могу его понять. Любой, с кем она соприкасалась, вряд ли был в силах ее забыть.

Он не представлял себе жизни без Эльзы. И понял, что Кэролайн не может жить без него. Вот он и решил, что единственный выход — это самому воспользоваться кониумом.

Он и устроил все так, как художник. Самым дорогим для него в жизни были его картины. Вот он и решил умереть с кистью в руке. А последнее, что видели его глаза, — это лицо девушки, которую он так безумно любил. Наверное, он подумал, что и ей тоже будет лучше без него…

В эту версию, правда, не вписываются некоторые любопытные факты. Например, почему на пустом флаконе из-под кониума остались только отпечатки пальцев Кэролайн. Но я вот что подумал: Эмиас ведь художник, а они все время вытирают руки тряпочкой — вот он автоматически и вытер флакон. А потом Кэролайн взяла флакон, чтобы убедиться, что он отливал из него кониум Ну вот так… По-моему, такое объяснение вполне вероятно и правдоподобно. Что же касается отпечатков пальцев на бутылке пива, свидетели защиты высказали мнение, что, приняв яд, человек плохо владеет руками и может держать предмет не так, как держит его обычно, — отсюда и такие отпечатки…

Остается еще поведение Кэролайн во время процесса. Но мне думается, я вижу и этому объяснение. Она взяла яд из лаборатории, решив покончить с собой, и тем самым навела мужа на мысль о самоубийстве. Можно предположить, что при свойственной ей щепетильности она чувствовала себя виновной в его смерти. И хотя в какой-то мере она была виновата, но только не в том, за что ее осудили…

Все это кажется мне вполне логичным. В таком случае вам, наверное, будет нетрудно убедить в этом маленькую Карлу? И она сможет выйти замуж за своего молодого человека, удостоверившись, что единственное, в чем была виновата ее мать, так это исключительно в намерении покончить с собой.

Я понимаю, что это вовсе не то, о чем вы просили меня написать. Вас интересуют события в том виде, как я их помню. Позвольте мне наконец исправить свою ошибку. Я уже полностью поведал вам о том, что происходило накануне смерти Эмиаса. Теперь перейдем к дню его гибели.

Спал я очень плохо, поскольку был выбит из колеи грядущими печальными переменами в судьбе моих друзей. Я долго не мог заснуть, все пытался найти решение, которое помогло бы предотвратить катастрофу, и уже под утро — около шести — я заснул глубоким сном. Я даже не слышал, как мне принесли утренний чай, и проснулся примерно в половине десятого с тяжелой головой и совершений разбитый. Вскоре после этого мне показалось, что я слышал какой-то шорох в комнате под моей спальней — там была лаборатория.

Здесь мне, пожалуй, следует упомянуть, что, по-видимому, в лаборатории побывала кошка. Я обнаружил, что оконная рама была чуть приподнята. Я по легкомыслию оставил окно приоткрытым, и кошка вполне могла в него пролезть. Я упоминаю об этом, чтобы объяснить, почему я очутился в лаборатории.

Я оделся и сразу пошел туда. Осмотрел полки — мне бросилось в глаза, что флакон с кониумом стоит не в ряд с другими. А приглядевшись, с ужасом заметил, что он почти пуст, хотя накануне был полным.

Я закрыл окно и вышел, заперев за собой дверь. Я был крайне расстроен и, признаться, сбит с толку. Когда меня что-либо выводит из себя, я плохо соображаю.

Сначала я был просто огорчен, потом почувствовал нечто недоброе и наконец начал испытывать настоящую тревогу. Я опросил всех слуг, они сказали, что никто из них не был в лаборатории. Поразмыслив над случившимся, я решил позвонить брату, чтобы спросить у него совета.

Филип соображал лучше меня. Он сразу оценил серьезность ситуации и велел мне тотчас прийти.

Я вышел, встретив по дороге мисс Уильямс, которая была занята поисками своей манкирующей занятиями ученицы. Я заверил ее, что не видел Анджелы и что у нас в доме ее не было.

По-моему, мисс Уильямс заметила, что я несколько не в себе. Она смотрела на меня с любопытством. Но я, разумеется, не стал рассказывать ей о том, что произошло. Я посоветовал ей пройти за дом — у Анджелы была там любимая яблоня, — а сам поспешил к бухте, откуда на лодке переправился на другую сторону, в Олдербери.

Мой брат уже ждал меня на берегу.

Мы направились к дому тем же путем, каким в прошлый раз прошли с вами. Если вы помните, как расположено поместье, то поймете, что, проходя мимо ограды Оружейного сада, мы не могли не услышать разговор в саду.

Кэролайн и Эмиас о чем-то спорили, но предмет их спора у меня интереса не вызвал.

Никаких угроз со стороны Кэролайн я не услышал. Речь шла об Анджеле — Кэролайн просила отложить ее отъезд в школу. Эмиас, однако, был неумолим, говорил, что все решено окончательно и он сам ее проводит.

Калитка сада отворилась как раз в ту секунду, когда мы с ней поравнялись, и оттуда вышла Кэролайн. Она была расстроена, но не более того. Она несколько рассеянно улыбнулась мне и сказала, что они говорили об Анджеле. В эту минуту на дорожке появилась Эльза, и, поскольку было совершенно очевидно, что Эмиас хочет продолжить работу, а мы ему мешаем, мы все втроем двинулись к дому.

Филип потом отчаянно ругал себя за то, что мы тогда ничего не предприняли. Я же придерживаюсь иного мнения. У нас не было никаких оснований считать, что замышляется убийство. (Более того, теперь я уверен, что оно вовсе не замышлялось.) Было ясно, что нам следовало что-то предпринять, но я по сей день убежден, что мы были обязаны тщательно все обсудить, прежде чем действовать, тем более что меня не раз брало сомнение, не ошибся ли я. Действительно ли бутылка была накануне полной? Я не из тех людей (в отличие от моего брата Филипа), которые всегда во всем уверены. Память порой играет с человеком злую шутку. Как часто, например, ты убежден, что положил предмет на одно место, а потом обнаруживаешь его совсем в другом. Чем больше я старался припомнить, сколько настойки было в бутылке накануне, тем больше сомневался — я уже абсолютно ни в чем не был уверен. Это ужасно раздражало Филипа, который просто рвал и метал.

Мы так ни до чего толком и не договорились и решили продолжить разговор после ленча. (Должен заметить, что мне было позволено без особого приглашения являться к ленчу в Олдербери.)

Затем Анджела и Кэролайн принесли нам пива. Я спросил у Анджелы, почему она не слушается, и сказал, что мисс Уильямс сердится, но она ответила, что купалась, и добавила, что не видит смысла зашивать кошмарную старую юбку, раз ей все равно нужно ехать в школу — разумеется, она поедет туда только с новыми вещами.

Поскольку возможности поговорить с Филипом наедине так и не представилось, а мне, кроме того, очень хотелось еще раз поразмыслить обо всем самому, я решил пройтись по дорожке к Оружейному саду. Как раз над садом, где я вам уже показывал, на прогалине среди деревьев стояла старая скамья. Я уселся там с трубкой, думал и смотрел на Эльзу, которая позировала Эмиасу.

Мне она навсегда запомнилась такой, какой я видел ее в тот день. В желтой рубашке, в темно-синих брюках, с красным пуловером на плечах — дул холодный ветер, — а она неподвижно сидела на стене.

Ее лицо лучилось оживлением и здоровьем. Она радостным голосом вещала о планах на будущее.

Получается, я вроде бы как подслушивал, на самом деле это было совсем не так. Эльза, сидя на стене, меня прекрасно видела. И она, и Эмиас, оба знали, что на самом деле они не одни. Она помахала мне рукой и крикнула, что Эмиас ведет себя чудовищно, не давая ей ни минуты отдыха. Она вся окоченела.

Эмиас проворчал, что он еще больше окоченел. Что у него все мышцы затекли. «Бедный старичок!» — засмеялась Эльза. А Эмиас сказал, что ей всю жизнь придется мириться с инвалидом, у которого ломит суставы.

Меня потрясла эта их легковесная беседа о совместном будущем, ведь они причиняли столько страданий другим. И тем не менее я не смог бы ее упрекнуть. Она была такой юной, такой уверенной в себе, такой влюбленной. И она не ведала, что творит. Она просто не представляла еще, что такое страдание. С детской наивностью она считала, что с Кэролайн «ничего не случится» и что «вскорости она обо всем забудет». Она не думала ни о чем, кроме того, что они с Эмиасом будут счастливы. У нее не было сомнений, ее не терзали угрызения совести, она не испытывала жалости. Но можно ли ждать жалости от безмятежной юности? Это чувство знакомо людям более зрелым и умудренным опытом.

Они не так много разговаривали. Ни один художник не занимается болтовней во время работы. Примерно каждые десять минут Эльза что-то ему говорила, а Эмиас нехотя бурчал ей в ответ. Один раз она сказала:

— По-моему, ты прав, начать надо с Испании. Туда мы поедем прежде всего. И ты поведешь меня на корриду. Наверное, это очень здорово. Только я бы была не против, если бы бык победил, а не наоборот. Я понимаю римлянок, что они испытывали, видя, как умирает гладиатор. Люди, в сущности, не представляют собой ничего хорошего, в отличие от животных, которые всегда прекрасны.

Она и сама напоминала прекрасную кошечку — юное дитя природы, еще не постигшее ни печального опыта, ни сомнений. По-моему, она даже не умела размышлять, она только чувствовала. Но в ней было так много жизни, гораздо больше, чем в любом из моих знакомых…

В последний раз я видел ее такой уверенной в себе — победительницей. Но за триумфом обычно грядет поражение…

Прозвучал гонг на ленч, я встал и прошел к калитке Оружейного сада, где ко мне присоединилась Эльза. Солнце было такое яркое-яркое, что било в глаза. Я даже зажмурился, но потом сумел рассмотреть, как Эмиас, откинувшись на спинку скамьи, смотрит на картину. Я часто видел его в таком положении. Откуда мне было знать, что яд уже начал действовать?

Он ненавидел болеть. Он не признавал болезни. Наверное, решил, что у него что-то вроде солнечного удара — симптомы очень схожи, — но считал ниже своего достоинства жаловаться.

— Он не пойдет на ленч, — сказала Эльза.

Про себя я подумал, что правильно сделает.

— Тогда — до свидания, — сказал я.

Он оторвал глаза от картины и медленно перевел взгляд на меня. Было что-то странное — как бы это сказать? — какая-то злость во взгляде… Во всяком случае, явное недоброжелательство.

Естественно, я тогда не понял — когда у него в картине что-то было не так, как ему хотелось, он всегда злился. Вот я и решил, что именно в этом причина его злости. Он, мне показалось, даже что-то буркнул.

Но ни Эльза, ни я ничего не заподозрили — просто темперамент художника.

Поэтому мы оставили его наедине с картиной и вместе отправились к дому, смеясь и болтая. Если бы она только могла предположить, бедное дитя, что в последний раз видит его живым… Слава богу, она этого не знала. И в своем неведении могла еще немного побыть счастливой.

За ленчем Кэролайн вела себя как обычно — разве что казалась слегка озабоченной. Не доказывает ли это, что она не имела никакого отношения к трагедии? Не могла же она быть такой актрисой.

После ленча Кэролайн и гувернантка пошли в сад и там обнаружили Эмиаса. Я встретил мисс Уильямс, когда она бежала к дому. Она велела мне вызвать врача и бросилась обратно к Кэролайн.

Бедное дитя! Я говорю об Эльзе. Она горевала так отчаянно, так непосредственно, как горюют только дети. Дети не могут поверить, что жизнь бывает столь несправедлива. Кэролайн держалась вполне спокойно. Да, она была спокойна. Конечно, она умела держать себя в руках куда лучше Эльзы. На лице ее я не увидел ничего похожего на раскаянье — в те минуты. Она только сказала, что он, видимо, покончил с собой. А мы не могли этому поверить. Эльза не удержалась и обвинила ее в убийстве.

Конечно, Кэролайн уже сообразила, что подозрения падут на нее. Да, этим, скорей всего, и объясняется ее поведение.

Филип не сомневался, что это сделала она.

Кто не растерялся в этот момент, так это гувернантка. Она заставила Эльзу лечь, дала ей успокоительное, а когда явилась полиция, увела Анджелу. Да, эта женщина была на высоте.

Все происходящее представляло какую-то жуткую фантасмагорию. Полиция производила в доме обыски, вела допросы, затем, как мухи, налетели репортеры, щелкали затворами фотоаппаратов, подстерегали членов семьи.

Словом, кошмар…

Я и сейчас это вспоминаю как кошмар, хотя прошло столько лет. Ради бога, если вам удастся убедить Карлу, что на самом деле мать ее невиновна, быть может, мы сумеем забыть об этом навсегда.

Эмиас покончил с собой, как ни трудно в это поверить.

Конец рассказа Мередита Блейка.

РАССКАЗ ЛЕДИ ДИТТИШЕМ

Хочу изложить всю нашу историю отношений — с первых дней знакомства и до дня его трагической гибели.

Впервые я увидела Эмиаса Крейла на приеме у одного художника. Он стоял у окна, и я заметила его сразу, как только вошла в комнату. Я спросила, кто это. Мне ответили: «Крейл, художник». И я сказала, что хотела бы с ним познакомиться.

В тот раз нам удалось поговорить, наверное, минут десять. Когда человек производит такое впечатление, какое Эмиас Крейл произвел на меня, бесполезно пытаться рассказывать о нем. Скажу одно: когда я увидела Эмиаса Крейла, все остальные показались мне ничтожными и мелкими, это, пожалуй, будет точнее всего.

После нашего знакомства я сразу помчалась смотреть на его картины. У него была в ту пору выставка на Бонд-стрит, одна из его картин была выставлена в Манчестере, еще одна — в Лидсе и две в Лондоне. Я посмотрела их все, все до одной. Затем мы снова с ним встретились.

— Я видела все ваши картины, — сказала я. — Они изумительны.

Он был явно удивлен.

— А кто вам сказал, что вы можете об этом судить? Вы что, в этом разбираетесь?

— Может, и не разбираюсь, — согласилась я. — Но картины все равно чудесные.

— Чепуха все это, — усмехнулся он.

— Ну и ладно, — ответила я. — А как насчет того, чтобы меня написать?

— Если бы вы хоть немного разбирались в живописи, то поняли, что я не пишу портретов хорошеньких женщин.

— А почему обязательно портрет? И я не просто хорошенькая женщина.

Он взглянул на меня так, будто увидел впервые.

— Может, вы и правы, — сказал он.

— Значит, вы согласны? — спросила я. Чуть склонив голову набок, он не спускал с меня глаз.

— Вы действительно необыкновенная девушка.

— Я, знаете ли, довольно богата, — поспешила сообщить я. — И могу вам как следует заплатить.

— А почему вам так хочется, чтобы я вас написал? — спросил он.

— Хочется, и все, — ответила я.

— Разве это веская причина? — спросил он.

— Да. Я всегда добиваюсь того, чего хочу, — ответила я.

— О, девочка, как же вы еще молоды! — воскликнул он.

— Так вы напишете меня? — настаивала я. Он взял меня за плечи, повернул к свету и осмотрел с головы до ног. Потом чуть отступил назад. Я молча ждала.

— Порой мне хотелось написать австралийских макао[128], как они садятся на купол Святого Павла[129], они такие немыслимо яркие… Если я напишу вас на фоне природы — обычного английского пейзажа, мне кажется, я добьюсь того же эффекта.

— Так вы согласны? — спросила я.

— Вы так прекрасны… Какие яркие, сочные, смелые краски. Я вас напишу!

— Значит, решено, — подытожила я.

— Но я должен предупредить вас, Эльза, — продолжал он, — если я буду писать вас, я постараюсь, чтобы вы были вся моей — как душой, так и телом…

— Я на это надеюсь… — отозвалась я.

Я произнесла эти слова очень спокойно. И услышала, как у него перехватило дыхание, увидела, как загорелись глаза.

Вот так внезапно все это началось.

Через несколько дней мы снова встретились. Он хотел, чтобы я приехала к нему в Девоншир — там есть один замечательный пейзаж, на фоне которого он и собирается меня писать.

— И учтите, я женат. И очень люблю свою жену.

Я заметила, что если он ее любит, значит, она славная женщина.

— Она необыкновенная женщина, сама доброта, — сказал он. — По правде говоря, — продолжал он, — она прелесть, и я ее обожаю. Так что примите это к сведению, милая Эльза, и ведите себя соответственно.

Я сказала, что все хорошо поняла.

Он начал работу над картиной через неделю. Кэролайн Крейл встретила меня очень радушно. Хотя я ей не очень понравилась — собственно говоря, почему я должна была ей понравиться? Эмиас вел себя осторожно. Ни одного слова, которое могло бы вызвать подозрение его жены, я тоже держалась с ним почтительно и нарочито вежливо. Но мы оба понимали — это лишь видимость.

Через десять дней он велел мне возвращаться в Лондон.

— Но картина еще не закончена, — сказала я.

— Она еще и не начата, — объяснил он. — Честно говоря, я не могу писать вас, Эльза.

— Почему? — спросила я.

— Вы сами знаете почему, — ответил он. — И поэтому вам придется убраться отсюда. Я не могу сосредоточиться, потому что думаю только о вас.

Мы были в Оружейном саду. День был жаркий и солнечный. Пели птицы, и жужжали пчелы. Казалось, мы были окутаны атмосферой счастья, мира и покоя. Но я этого не чувствовала. Было во всем этом что-то… трагическое. Как будто… все, что было в дальнейшем предопределено судьбой, уже витало над нами. Уже тогда…

Я понимала, что мой отъезд в Лондон ничего не изменит, но сказала:

— Хорошо. Если вы хотите, чтобы я уехала, я уеду.

— Умница, — похвалил меня Эмиас.

Я уехала и не стала ему писать.

Он продержался десять дней, затем приехал сам. Он очень похудел и казался таким изможденным и несчастным, что я даже испугалась.

— Я предупреждал вас, Эльза, — сказал он. — Не говорите, что я вас не предупреждал.

— Я тебя ждала, — ответила я. — Я знала, что ты приедешь.

У него вырвался стон, когда он сказал:

— Есть вещи, которые мужчина не в силах преодолеть. Я не могу ни спать, ни есть, ни работать, потому что все время думаю о тебе.

Я сказала, что знаю об этом и что чувствую то же самое с той минуты, как его увидела. Это — судьба, и незачем с ней бороться.

— Но ты ведь и не боролась, Эльза? — спросил он. И я честно ответила, что совсем не боролась.

Ты еще слишком молода, сказал он, на что я ответила, что это не имеет значения. Следующие несколько недель, должна признаться, мы были счастливы. Даже не счастливы, нет, это не отражает нашего состояния. Это было нечто более глубокое и пугающее.

Мы были созданы друг для друга и наконец обрели друг друга, мы чувствовали, что нам необходимо быть вместе. Навсегда.

Но в какой-то момент Эмиас начал вдруг переживать из-за незаконченной картины. Она не давала ему покоя.

— Забавно получается, — сказал он мне. — Раньше я не мог тебя писать — меня слишком отвлекала сама модель. А теперь я хочу писать тебя, Эльза. Очень хочу и уверен, что эта картина станет моей лучшей картиной. Мне не терпится взять в руки кисти и написать тебя сидящей у старинной бойницы — на фоне безмятежного голубого моря и чинных деревьев, где ты… ты будешь диссонирующей песней торжества. Именно так я должен написать тебя, — продолжал он. — И прошу тебя, не мешай мне, пока я буду работать. Вот когда картина будет закончена, я все расскажу Кэролайн, и мы распутаем наши отношения.

— Кэролайн устроит скандал по поводу развода? — спросила я.

— Думаю, нет, — ответил он. — Но женщины существа непредсказуемые.

— Мне жаль, — сказала я, — если это причинит ей боль, но в конце концов она не первая и не последняя.

— Очень правильно сказано, Эльза. Но Кэролайн не слушается, никогда не слушалась и уж наверняка и впредь не будет слушаться голоса разума. Она любит меня, понятно?

— Понятно, — сказала я, — но если она тебя любит, то должна понять и простить. И поэтому наверняка не захочет мешать, не станет удерживать тебя против воли.

— Такие проблемы не решаются с помощью прописных истин, почерпнутых из современной литературы. Сама природа велит человеку бороться не на жизнь, а на смерть.

— Но мы все-таки цивилизованные люди, — возразила я.

— Цивилизованные? — рассмеялся Эмиас. — Кэролайн, наверное, с удовольствием зарубила бы тебя топором. Она вполне на такое способна. Разве ты не понимаешь, Эльза, что она будет страдать — страдать? Знаешь ли ты, что такое страдание?

— Тогда не говори ей, — сказала я.

— Нет, — упирался он. — Разрыв неизбежен. Ты должна принадлежать мне, и принадлежать на законных основаниях, Эльза. Чтобы весь мир знал, что ты моя.

— А что, если она откажется развестись с тобой? — спросила я.

— Не думаю, — ответил он.

— Чего же тогда ты боишься? — спросила я.

— Не знаю… — медленно произнес он.

Понимаете, он знал Кэролайн. Я же совсем ее не знала.

Если бы я только могла предположить…

Мы вернулись в Олдербери. На этот раз обстановка была сложной. Кэролайн что-то заподозрила. Мне это не нравилось… очень не нравилось… с каждым днем все больше. Я всегда ненавидела ложь. Я считала, что нам следует ей обо всем рассказать. Но Эмиас и слышать об этом не хотел.

Но самым потрясающим было другое — я видела, что ему все это было совершенно безразлично. Он любил Кэролайн и не хотел причинять ей боль, но, в сущности, его мало трогало, честно ли или нечестно по отношению к ней он себя ведет — ему на это было глубоко наплевать. Для него не было ничего важней его живописи, все остальное было вторично. Никогда еще за все время нашего знакомства я не видела его в таком экстазе, он работал как одержимый. Теперь-то я понимаю, что он был настоящим гением. Настолько увлеченным своим творчеством, что его мало заботили такие мелочи, как соблюдение приличий или чье-то двусмысленное положение. Я же воспринимала все очень болезненно. Я оказалась в крайне неловкой ситуации. Кэролайн меня терпеть не могла — и была по-своему права. Единственное, что могло что-то изменить, — это открыть ей правду.

Но Эмиас продолжал твердить, что нельзя дергаться, пока он не закончит картину. А может, никаких дерганий и не будет, сказала я. У Кэролайн ведь наверняка есть чувство собственного достоинства и гордость.

— Я не хочу двуличничать, — настаивала я. — Мы должны сказать ей все как есть.

— К чертям твою честность! — взорвался Эмиас. — Я пишу картину, мне некогда. Дай мне нормально работать.

Я его понимала, он же меня понять не хотел.

В конце концов я не выдержала. Кэролайн завела разговор о планах на осень. Она говорила об их поездке к одному скульптору с такой уверенностью, что мне стало тошно, противно и стыдно, оттого что мы держим ее в полном неведении. Ну а если честно, меня раздражало, что она совершенно меня игнорировала, причем так вежливо и утонченно, что и придраться было не к чему.

Поэтому я и выдала ей все напрямик. В глубине души я и сейчас считаю, что все сделала правильно. Хотя, разумеется, не решилась бы на это, если хоть на мгновение могла представить, к чему это приведет.

И тут началось… Эмиас жутко рассвирепел, но вынужден был подтвердить, что я сказала правду.

Я никак не могла понять, что творится на душе у Кэролайн. Мы все Отправились к Мередиту Блейку на чай, там она держалась великолепно — болтала, смеялась… Я, наивная дурочка, решила, что она смирилась. Мне было крайне неловко и дальше оставаться у них в доме, но Эмиасу нужно было закончить работу. Я надеялась, что, может, все-таки Кэролайн уедет. Всем было бы лучше, если бы она уехала.

Я не видела, как она выкрала кониум. Не хочу лгать и поэтому не стану отрицать, что, возможно, она действительно украла его, чтобы покончить с собой.

Возможно. Но я так не считаю. По-моему, она была до корней волос собственницей. И очень ревнивой. Такие женщины никогда не отдадут того, что им, как они считают, принадлежит по праву. Эмиас был ее собственностью. Ей было легче убить его, чем отдать другой женщине. По-моему, она тогда же и решила его убить. И лекция Мередита о кониуме, о его опасных свойствах были ей как нельзя кстати: не нужно ни о чем думать, что-то искать, идеальное средство… Злобная и мстительная, эта дамочка умела сводить счеты. Эмиас, конечно же, знал, что она опасный человек. Я же ничего такого и предположить не могла.

На следующее утро у них с Эмиасом состоялся финальный разговор. Я сидела на террасе и слышала большую часть их диалога. Эмиас держался превосходно — был терпелив и спокоен. Он призывал ее к сдержанности. Сказал, что любит и ее и дочку и всегда будет любить. Что сделает все возможное, чтобы обеспечить их будущее. Потом разозлился и заявил:

— Пойми, я намерен жениться на Эльзе, и ничто не помешает мне это сделать. Мы с тобой всегда считали, что необходимо уважать свободу личности. Что бы ни случилось. И вот теперь этот момент настал.

— Поступай как знаешь, — сказала ему Кэролайн. — Я тебя предупредила.

Эти слова она произнесла совсем тихо, но тон, каким они были сказаны, был просто зловещим.

— Что ты хочешь этим сказать, Кэролайн? — спросил Эмиас.

— Ты — мой, и я не могу отпустить тебя. Понимаешь, не могу, — сказала Кэролайн. — Я скорее убью тебя, чем отдам этой девчонке…

Как раз в эту минуту на террасу вышел Филип Блейк. Я встала и пошла ему навстречу. Я не хотела, чтобы он услышал их разговор.

Затем на террасу вышел Эмиас и сказал, что пора идти работать. Мы вместе отправились в сад. Он молчал. Сказал только, что Кэролайн ничего и слышать не хочет, — но, ради бога, он не желает сейчас об этом говорить. Ему необходимо сосредоточиться. Ему нужен еще один день, сказал он, и картина будет закончена.

— Это будет лучшая моя работа, Эльза, — добавил он. — Хотя за нее приходится платить слезами и кровью.

Чуть позже мне пришлось сбегать за пуловером. Дул холодный ветер. Когда я вернулась, там уже была Кэролайн. Наверное, в очередной раз пыталась его уговорить. Еще там были Филип и Мередит Блейки. Когда я вошла в сад, Эмиас сказал, что хочет пить, но пиво его какое-то теплое.

Кэролайн обещала прислать холодного пива. Сказала она это совершенно спокойно, почти дружеским тоном. Она была хорошей актрисой, эта гадина. Должно быть, она уже решилась.

Минут через десять она принесла пиво. Сама. Эмиас писал. Она налила пиво в стакан, поставила у него под рукой. Мы на нее не смотрели. Эмиас был весь в работе, а я должна была сидеть неподвижно.

Эмиас выпил пиво, как всегда, залпом. Затем, скорчив гримасу, сказал, что пиво какое-то противное, хотя, конечно, холодное.

И даже когда он это сказал, у меня не возникло ни тени подозрения. Я только засмеялась:

— Гурман!

Увидев, что он все выпил, Кэролайн ушла.

Прошло минут сорок до того момента, когда Эмиас Пожаловался на ломоту и боль в суставах. Наверное, где-то простудился, заметил он. Эмиас терпеть не мог всяких недомоганий и разговоров на эти темы. Затем он дурашливо произнес:

— Старость не радость. Промахнулась ты, Эльза, связалась со старой развалиной.

Я засмеялась, хотя видела, что он едва передвигает ноги и пару раз скривился от боли. Мне и в голову не могло прийти, что это вовсе не простуда. Потом он выдвинул скамейку и прилег на нее, время от времени вытягивая руку, чтобы сделать очередной мазок. Он часто так делал, когда писал. Сидел вот так развалившись, переводя взгляд с меня на холст. Полежит с полчасика, а потом встает. Поэтому я совершенно не встревожилась.

Тут раздался гонг, призывающий на ленч, но Эмиас сказал, что хочет остаться — вроде как есть ему совсем не хочется. Это тоже было у него в обычае, и потом, я подумала, какое ему удовольствие сидеть с Кэролайн за одним столом…

Говорил он тоже странно — отрывисто, словно ворчал. Но и это не было чем-то особенным — так он начинал говорить, когда в работе его что-то не устраивало.

Спустился Мередит. Он заговорил с Эмиасом, но Эмиас лишь что-то хмыкнул в ответ.

Мы с Мередитом направились к дому, оставив Эмиаса в саду. Оставили одного — умирать. Я никогда не сталкивалась с болезнями, не общалась с больными людьми, не разбиралась в этом, думала, что на Эмиаса просто накатило дурное настроение. Если бы я могла предположить… Если бы поняла… Быть может, окажись рядом врач, его еще можно было спасти… О господи, почему я не… Что толку теперь об этом думать? Я была слепой дурой. Слепая, ничего не соображающая дура…

Больше рассказывать нечего.

Кэролайн и гувернантка пошли после ленча в сад. Вскоре ушел и Мередит. И сейчас же прибежал обратно. Он сказал нам, что Эмиас умер.

В ту же секунду я все поняла. Я поняла, что это дело рук Кэролайн. Только я не знала, что это яд. Я думала, что она либо застрелила его, либо всадила нож…

Мне хотелось растерзать ее, убить…

Зачем она это сделала? Зачем? Он был таким живым, таким энергичным, сильным… Лишить его жизни — обратить в неподвижный труп. Только чтобы не отдавать мне…

Страшная женщина…

Страшная, жестокая, мстительная, достойная лишь презрения…

Я ненавижу ее. До сих пор ненавижу.

Ее даже не повесили.

А жаль…

Впрочем, для нее и виселицы было бы мало…

Я ее ненавижу… ненавижу… ненавижу…

Конец рассказа леди Диттишем.

Уважаемый мосье Пуаро!

Посылаю Вам описание событий, имевших место в сентябре 19… года и свидетельницей которых я была.

Излагаю их с полной искренностью, ничего не утаивая. Можете показать мое письмо Карле Крейл. Возможно, оно причинит ей боль, но я всегда считала, что лучше правда, чем сладкая ложь. Именно правда. Полуправда может принести только вред. Нужно иметь смелость, чтобы смотреть правде в глаза. Иначе жизнь вообще не имеет смысла. Поверьте мне, почти все наши беды исходят от людей, которые оберегают нас от правды.

Искренне Ваша Сестия Уильяма.

Меня зовут Сесилия Уильямс. Миссис Крейл наняла меня в качестве гувернантки для своей сводной сестры Анджелы Уоррен в 19… году, когда мне было сорок восемь лет.

Олдербери — очень красивое поместье в южном Девоне, которое принадлежало многим поколениям семьи мистера Крейла. Я слышала, что мистер Крейл — известный художник, но лично познакомилась с ним только по приезде в Олдербери.

В доме жили мистер и миссис Крейл, Анджела Уоррен, которой в ту пору было тринадцать лет, и трое слуг, проработавших у них в услужении много лет.

Моя воспитанница оказалась девочкой очень одаренной и многообещающей. Природа щедро наделила ее талантами, и работать с ней было очень приятно. Она была совершенно несдержанна и не очень дисциплинированна, но эти недостатки, как правило, проявляются у ярких натур, а я предпочитаю именно неординарных воспитанниц. Это уже задача педагога — направить избыток энергии в нужное русло.

В общем, насколько я поняла, Анджелу можно было приучить к дисциплине. Просто она была несколько избалована — в основном стараниями миссис Крейл, которая слишком уж ей потакала. Что же касается мистера Крейла, то его влияние на девочку, на мой взгляд, было пагубным. Он был то чересчур снисходителен, то излишне строг безо всякой на то надобности. Он вообще был человеком настроения, что обычно объясняют артистическим темпераментом.

Я лично никогда не могла понять, почему творческим натурам принято прощать неумение держать себя в рамках приличия. Мне работы мистера Крейла не нравились. Композиция расплывчатая, краски чересчур уж яркие, но, естественно, никто моего мнения не спрашивал.

Очень скоро я искренне привязалась к миссис Крейл. Я восхищалась ее великодушием и тем, как стойко она переносит жизненные неурядицы. Мистер Крейл был не из верных мужей, и это, на мой взгляд, приносило ей много огорчений. Более волевая женщина давно бы его оставила, но миссис Крейл, по-моему, такая мысль даже не приходила в голову. Она очень переживала по поводу его романчиков, но всегда прощала. Правда, не могу сказать, что она была уж совсем безмолвна. Она ругалась с ним. Но с него как с гуся вода.

В то же время на суде говорилось, что они жили как кошка с собакой. Я бы этого не сказала: миссис Крейл обладала чувством собственного достоинства и не позволяла себе ничего лишнего, они, конечно, ссорились, но я считаю это вполне естественным в подобных обстоятельствах.

Я прожила у миссис Крейл чуть больше двух лет, когда в доме появилась мисс Эльза Грир. Она прибыла в Олдербери летом 19… года. Ранее миссис Крейл не была с ней знакома. Мисс Грир была приятельницей мистера Крейла и, как выяснилось, приехала туда, чтобы позировать для его очередной картины.

Было совершенно очевидно, что мистер Крейл увлечен этой особой, которая весьма грубо подогревала его интерес. Вела она себя, на мой взгляд, вызывающе, ибо была откровенно дерзка с миссис Крейл и на глазах у всех флиртовала с мистером Крейлом.

Естественно, миссис Крейл мне ничего не говорила, но я видела, что она очень подавлена, и я всячески старалась отвлечь ее и снять тяжесть с ее души. Мисс Грир ежедневно позировала мистеру Крейлу, но работа у него, как я заметила, не очень-то спорилась. У них, несомненно, было еще о чем поговорить!

Моя воспитанница, к счастью, почти не замечала происходящего. Анджела в известном смысле отставала от своих сверстниц. Хотя с интеллектом у нее было все в порядке, ее нельзя было причислить к детям, развитым не по годам. У нее не возникало желания читать запрещенные книги, и она не проявляла нездорового любопытства, столь присущего девочкам ее возраста.

По детскому своему простодушию она не видела ничего предосудительного в дружбе между мистером Крейлом и мисс Грир. Тем не менее мисс Грир она невзлюбила и считала ее глупой пустышкой. В этом она была совершенно права. Мисс Грир, на мой взгляд, получила хорошее образование, но она никогда не брала в руки книгу и была совершенно незнакома с современной литературой. Более того, она не умела поддержать интеллектуальную беседу.

Ее интересы были целиком сосредоточены на собственной внешности, туалетах и мужчинах.

Анджела, по-моему, не сознавала, что ее сестра несчастна. В ту пору она не отличалась особой проницательностью. В голове у нее были только шалости вроде лазания по деревьям или катания на велосипеде на бешеной скорости. Кроме того, она очень любила читать, причем книги всегда выбирала самые стоящие.

Миссис Крейл всегда старалась скрыть от Анджелы свою подавленность и пыталась выглядеть бодрой и веселой.

Когда мисс Грир уехала обратно в Лондон, все в доме очень этому обрадовались. Слуги тоже невзлюбили ее — не меньше, чем я. Она умела доставлять людям массу беспокойства, забывая при этом о благодарности.

Вскоре уехал и мистер Крейл, и, разумеется, я сразу смекнула, что он помчался вслед за этой особой. Мне было очень жаль миссис Крейл. Она крайне болезненно переживала его отъезд. Я была очень разочарована в мистере Крейле.

Когда у человека прелестная, благородная, умная жена, он не имеет права так к ней относиться.

Однако и она, и я надеялись, что этот роман вскоре закончится. Нет, мы, разумеется, не обсуждали эту тему, но она прекрасно понимала, какие чувства я испытываю.

К сожалению, несколько недель спустя эта парочка снова появилась в поместье. Оказалось, работа над картиной должна быть продолжена.

Теперь мистер Крейл работал гораздо плодотворнее. По-видимому, мысли его были гораздо меньше заняты этой особой, нежели самим портретом. Тем не менее мне было ясно, что финал этого романа будет совсем иным, чем прежде. Эта особа так вцепилась в него своими коготками, что вырваться представлялось не таким уж простым делом. Настроена она была весьма решительно. Он был словно воск в ее руках.

Напряжение достигло крайней точки в день накануне его смерти, то есть семнадцатого сентября. Поведение мисс Грир в последние дни было просто вызывающим. Она жаждала самоутверждения. Миссис Крейл вела себя так, как подобает благородной женщине. Она была предельно вежлива и в то же время ясно давала понять мисс Грир, что о ней думает.

Семнадцатого сентября, когда мы сидели после ленча в гостиной, мисс Грир вдруг сообщила, что она намерена обставить эту комнату на свой вкус — как только поселится в Олдербери.

Естественно, миссис Крейл не могла смолчать. Она потребовала объяснения, и мисс Грир имела наглость заявить в нашем присутствии, что собирается выйти замуж за мистера Крейл а. За женатого человека! Представляете, она посмела это сказать! И кому? Его жене!

Я очень рассердилась на мистера Крейла. Как он мог позволить этой особе оскорблять его жену, да еще в ее собственной гостиной? Если он решил уйти к этой девице, то и уходил бы, а не приводил ее в собственную семью, чтобы она вела себя подобным образом.

Но даже в эту минуту миссис Крейл держалась очень достойно. И когда в гостиную вошел ее муж, она незамедлительно потребовала у него объяснения.

Он, естественно, не мог не рассердиться на мисс Грир за то, что она, по глупости, еще больше усложнила ситуацию. К тому же она выставила его перед всеми нами в очень невыгодном свете, а мужчины терпеть этого не могут. Они создания тщеславные.

Рослый и крупный мужчина, он стоял в дверях озираясь, как напроказивший школьник. Тогда как его жена держалась на редкость благородно. Он вынужден был пробормотать что-то вроде того, что да, это правда, но, мол, он вовсе не хотел, чтобы это дошло до нее таким образом.

Она молча на него посмотрела, и я никогда еще не видела столь презрительного взгляда, затем она вышла из комнаты с гордо поднятой головой. Она была очень красива, гораздо красивее этой броской особы. И поступь у нее была поистине королевская.

Я всем сердцем надеялась, что судьба пошлет Эмиасу Крейлу достойное наказание за непростительную обиду, которую он нанес этой столько страдавшей из-за него благороднейшей женщине!

Впервые я осмелилась выразить свое сочувствие, ко миссис Крейл меня перебила:

— Мы должны стараться вести себя так, будто ничего не произошло. Это самое лучшее. И сейчас все мы пойдем на чай к Мередиту Блейку.

— Вы поразительно добрый человек, миссис Крейл, — отозвалась я.

— Вы просто не знаете… — пробормотала она.

Уже собравшись выйти из комнаты, она вернулась и поцеловала меня.

— Вы очень меня поддерживаете, — сказала она.

Она пошла к себе в комнату и, по-моему, там все-таки дала волю слезам. Увидела я ее, когда они все собрались уходить. На ней была шляпа с большими полями, которые сильно затеняли лицо, — она очень редко ее надевала.

Мистер Крейл чувствовал себя неловко, но всячески изображал полную беспечность. Мистер Филип Блейк тоже пытался вести себя непринужденно. Мисс Грир напоминала кошку, налакавшуюся сливок. Она прямо-таки мурлыкала от удовольствия!

В общем, они отправились в гости. А вернулись около шести. В этот вечер мне больше уже не удалось переговорить с миссис Крейл наедине. За ужином она держалась очень спокойно и дружелюбно и очень скоро, пожелав всем спокойной ночи, удалилась. По-моему, только одна я знала, как она страдает.

Весь остаток вечера мистер Крейл и Анджела только и делали, что переругивались. Снова зашла речь о ее отъезде в школу. Он был явно не в духе, а она чересчур назойлива. Относительно школы все было давным-давно решено, ей уже накупили кучу обновок и дорожных принадлежностей, совсем ни к чему было снова заводить этот разговор, но она вдруг опять стала предъявлять ему претензии. Думаю, на нее просто повлияла напряженная атмосфера, образовавшаяся в доме. Не меньше, чем на остальных, хотя многого она еще не понимала. Я же, к сожалению, была слишком увлечена собственными мыслями и вовремя ее не остановила, что мне, учитывая ее характер, приходилось делать довольно часто. Все кончилось тем, что она швырнула в мистера Крейла пресс-папье и выбежала из комнаты.

Я пошла вслед за ней и хорошенько отчитала, сказав, что мне стыдно за ее ребяческое поведение. Она принялась было мне перечить, но я резко остановила ее.

Я хотела зайти к миссис Крейл, но постеснялась лишний раз ее побеспокоить. И очень жалею об этом. Может, если бы мы с ней поговорили, все бы обошлось. Бедной леди совершенно некому было довериться. Хотя я очень ценю сдержанность, должна с горечью признать, что порой результат ее может быть весьма непредсказуем. Иногда уж лучше дать волю своим чувствам.

По пути в свою комнату я наткнулась на мистера Крейла. Он пожелал мне спокойной ночи, но я не ответила.

Следующий день выдался просто чудесным. И я, проснувшись, подумала, что, когда в природе царит такая благодать, даже на мужчину это должно оказать благотворное влияние, он опомнится, придет в себя.

Перед тем как спуститься к завтраку, я зашла в комнату к Анджеле, но ее уже след простыл. Я подобрала с пола порванную юбку и взяла ее с собой — хотела заставить ее после завтрака заняться починкой.

Анджела, однако, взяв на кухне хлеб с джемом, куда-то скрылась. Позавтракав, я отправилась на ее поиски. Я для того это рассказываю, чтобы вы поняли, почему я не была утром рядом с миссис Крейл. Увы, вместо того чтобы как-то ее поддержать, я сочла, что прежде всего обязана разыскать эту непоседу. Она совсем отбилась от рук и упорно не желала заниматься починкой своих вещей. Подобное своеволие было недопустимо.

Обнаружив, что на месте нет ее купальника, я пошла на пляж. Но ни на море, ни на скалах я ее не обнаружила и решила, что она сбежала во владения мистера Мередита Блейка. Они были большими друзьями. Я села в лодку и перебралась на другую сторону бухты, но и там ее не было, и я ни с чем вернулась домой. Миссис Крейл, мистер Мередит Блейк и мистер Филип Блейк сидели на террасе. Утро было ветреным, но жарким, а потому и в доме и на террасе было очень жарко. Миссис Крейл спросила у мужчин, не хотят ли они холодного пива.

Надо сказать, при доме была небольшая теплица, пристроенная еще в правление королевы Виктории. Миссис Крейл она не нравилась, поэтому она устроила там нечто вроде бара. Там было несколько полок, на которых стояли бутылки с джином, вермутом, лимонадом, имбирным пивом и прочими напитками. Имелся и ледник, который каждое утро наполняли льдом, там охлаждали пиво и эль.

Миссис Крейл пошла к теплице, я — вместе с ней. Возле холодильника стояла Анджела и что-то делала с бутылкой пива.

Миссис Крейл опередила меня:

— Мне нужна бутылка для Эмиаса.

Сейчас мне трудно понять, упустила ли я что-нибудь, что должно было меня насторожить, или нет… Голос у нее был самый обычный. Но, конечно, в тот момент меня больше интересовала Анджела, без спросу залезшая в холодильник. И я, помнится, даже порадовалась, что ока покраснела и что вид у нее был виноватый.

Я отчитала ее, и, к моему удивлению, она восприняла отповедь очень кротко. Я спросила ее, где она пропадала.

— Купалась, — сказала она.

— Я не видела тебя на море, — сказала я.

Она засмеялась. После я спросила, где ее шерстяная кофта, на что она ответила, что, видимо, забыла ее на берегу.

Я специально делаю акцент на этих мелочах, чтобы вам было понятно, почему я позволила миссис Крейл самой отнести пиво в Оружейный сад.

Что еще происходило в то утро, я не помню. Анджела, взяв шкатулку с нитками, без дальнейших напоминаний принялась зашивать свою юбку. Я, кажется, тоже села что-то зашивать — скорее всего, какие-нибудь салфетки… Мистер Крейл к ленчу не явился. Хорошо, что хоть на это у него хватило такта.

После ленча миссис Крейл сказала, что идет в Оружейный сад. Я хотела поискать на пляже кофту Анджелы, поэтому мы пошли вместе. Она вошла за ограду, я же двинулась дальше, но ее крик заставил меня вернуться. Я вам уже рассказывала, что она попросила меня срочно вызвать врача. По дороге я встретила мистера Мередита Блейка и, передав ему просьбу миссис Крейл, побежала назад, к ней.

Все это я рассказала в свое время следователям, а затем на разбирательстве в суде. Сейчас же я намерена написать то, о чем никогда никому не говорила, ни единой живой душе. На все заданные мне вопросы я отвечала абсолютно правдиво. Тем не менее на мне лежит грех — я скрыла некоторые факты, но не жалею об этом. Я бы и сейчас поступила точно так же. Я прекрасно сознаю, что достойна порицания, но думаю, что по прошествии стольких лет вина моя будет выглядеть не столь уж чудовищной — тем более что Кэролайн Крейл все равно была признана виновной.

А произошло следующее. Когда я вбежала в отворенную калитку (а на ногах у меня были легкие сандалии, да и вообще у меня легкая поступь), то увидела странную сцену.

Миссис Крейл носовым платком вытирала стоявшую на столе бутылку. Сделав это, она взяла руку своего мертвого мужа и прижала к бутылке его пальцы. При этом ока была начеку, прислушивалась, не идет ли кто. Я увидела на ее лице страх и все поняла.

Теперь я знала, что именно Кэролайн Крейл отравила своего мужа. В этом не могло быть никаких сомнений. Но я не осуждала ее. Он сам довел ее до такого состояния, когда человек больше не в силах это выносить, он сам слишком долго испытывал судьбу.

Я ни словом не обмолвилась об этом миссис Крейл, и она умерла, так и не узнав, что я видела ее в тот момент.

Дочь Кэролайн Крейл не должна начинать свою сознательную жизнь со лжи. Как ни больно будет ей узнать правду, только правда должна сопровождать ее по жизни, правда — это самое важное, может быть, она важнее всего прочего.

Передайте ей от моего имени, чтобы она не осуждала мать. Ее подвергли слишком жестокому испытанию, которое не в силах выдержать ни одна любящая женщина. Пусть попробует понять ее и простить.

Конец рассказа Сесилии Уильямс.

РАССКАЗ АНДЖЕЛЫ УОРРЕН

Уважаемый мосье Пуаро.

Выполняя данное вам обещание, я, насколько это возможно попыталась перебрать в памяти трагические события шестнадцатилетней давности, и тут выяснилось, что я почти ничего не помню. А то, что происходило накануне трагедии, вообще не отложилось у меня в памяти.

Смутно помнятся мне те летние дни и отдельные эпизоды, но я не могу точно сказать, к какому конкретному году они относятся. Смерть Эмиаса была для меня как гром среди ясного кеба. Никаких предчувствий — по-видимому, все, что к этому привело, прошло мимо меня.

Я старалась вспомнить, были ли какие-то, скажем так, предзнаменования, но — напрасно. Неужто пятнадцатилетние девочки все такие уж ничего не замечающие и не понимающие дурочки? Скорее всего, да. Вообще-то я, кажется, довольно тонко улавливала настроение людей, но мне и в голову не приходило задуматься над тем, каковы причины их настроения.

Кроме того, как раз в ту пору я была помешана на книгах. Для меня не существовало ничего, кроме поэзии, — сонеты Шекспира тогда овладели всеми моими мыслями. Я помню, как бродила по тропинкам сада, зачарованно повторяя: «…Улыбку шлет лугам зеленым…» Эти слова звучали как музыка и были так прекрасны, что я повторяла их про себя много раз.

А помимо этих волнующих открытий в волшебном мире слов я испытывала не менее восхитительные соблазны, любимые мною с самого детства: плавание, лазание по деревьям, я любила грызть яблоки и разные другие фрукты, дразнить помощника конюха и кормить лошадей.

Кэролайн и Эмиас существовали в моей жизни как незыблемая данность. Они были самыми главными персонажами в моем мирке, но я никогда не думала о них, об их делах, меня не интересовали их переживания и проблемы. Я не думала, что они у них могут быть.

Я даже не обратила внимания на то, что в доме появилась Эльза Грир. Считала ее ужасно глупой, а красивая она или нет, меня это мало трогало. Я знала, что она богата и при этом жуткая вредина, вечно ей было все не так. И что ее рисовал Эмиас.

Впервые о проблемах, связанных с Эльзой, я узнала, когда услышала (никто не знал, что я на террасе, а я была там после ленча), как она заявила, что выходит за Эмиаса замуж! Мне это показалось абсолютной чушью. Помню, при первой возможности я стала выяснять это у Эмиаса. Случай представился в саду в Хэндкроссе.

— Почему это Эльза говорит, что выходит за тебя замуж? — спросила я. — Как это может быть? Двух жен иметь нельзя. За это можно угодить в тюрьму.

— Откуда, черт побери, тебе это известно? — разозлился Эмиас.

Я сказала, что подслушала, стоя под окном библиотеки.

Он еще больше разозлился и заявил, что меня давно уже следовало отправить в школу, чтобы там меня отучили подслушивать.

Я до сих пор помню, как меня обидела эта его фраза. Может, и следовало, сказала я, но все равно: почему Эльза говорит такие глупости?

Это шутка, ответил Эмиас.

На этом мне следовало бы успокоиться. Я и успокоилась — но не насовсем.

На обратном пути я сказала Эльзе: «Я спросила у Эмиаса, что вы имели в виду, заявив, что выходите за него замуж, и он ответил мне, что это — шутка».

Я надеялась, что она смутится, но она лишь улыбнулась.

И эта ее улыбка очень мне не понравилась. Я поднялась к Кэролайн, когда она пошла переодеваться к ужину, и спросила у нее прямо: может ли такое случиться, что Эмиас женится на Эльзе?

Я хорошо помню ответ Кэролайн, каждое слово, будто услышала его только вчера.

— Эмиас женится на Эльзе только после моей смерти, — твердым голосом ответила она.

Ее ответ окончательно меня успокоил. Смерть для меня была понятием чисто условным и очень, очень далеким. И разумеется, не могла иметь никакого отношения ни к кому из нас. Тем не менее я никак не могла простить Эмиасу той фразы про школу и весь ужин злилась на него: мы даже по-настоящему поссорились, и я выбежала из комнаты, а потом бросилась в постель и разревелась. Так и ревела, пока не уснула.

Я плохо помню визит к Мередиту Блейку, а вот как он читал нам отрывок из «Федона», описывающий смерть Сократа, помню, будто это происходило только вчера. Раньше я никогда не слышала ничего подобного. Я была просто околдована этим рассказом. Это я помню. Но когда именно это было, не помню. Помню только, что было жарко.

Что было на следующее утро, помню очень смутно, хотя старательно рылась в памяти. Мне почему-то кажется, что я купалась и вроде бы меня заставили что-то зашивать.

Но, начиная с той минуты, когда на террасу, задыхаясь, вбежал Мередит — лицо у него было серое и какое-то чужое, — в памяти все отложилось очень четко. Я помню, как упала со стола и разбилась чашка с кофе — это была чашка Эльзы. Еще я помню страшное отчаяние, отразившееся на ее лице, и как она изо всех сил бросилась бежать, словно преследуемый зверь.

Я повторяла про себя: «Эмиас умер», но осмыслить этого никак не могла.

Помню, как подошел доктор Фоссет и его мрачное лицо. Мисс Уильямс хлопотала возле Кэролайн. Я, забытая всеми, бродила, путаясь у всех под ногами. У меня кружилась голова и тошнило. Пойти посмотреть на Эмиаса мне не разрешили.

Потом появился полицейский, за ним второй, третий, они что-то записывали в блокнотики и наконец на носилках унесли его тело, укрытое простыней.

Позже мисс Уильямс отвела меня к Кэролайн. Кэролайн лежала на диване. Она была белой как мел и казалась совсем больной.

Она поцеловала меня и сказала, что мне нужно как можно скорей уехать, что все это ужасно, но я ни в коем случае не должна расстраиваться и стараться как можно меньше об этом думать. Мне следует поехать к леди Трессилиан, Карла уже там, у нее, потому что в этом доме скоро никого не будет.

Я крепко обняла Кэролайн и сказала, что не хочу уезжать. Я хотела быть с ней. Она ответила, что знает это, но все же мне лучше уехать, так ей будет легче и проще, так она будет меньше обо мне волноваться.

— Если ты действительно желаешь помочь своей сестре, Анджела, — вмешалась мисс Уильямс, — то сделай то, о чем она тебя просит. И, пожалуйста, без капризов.

Тогда я сказала, что сделаю все, чего хочет Кэролайн.

— Вот какая у меня замечательная сестренка, — обняла меня Кэролайн и повторила, что мне не стоит беспокоиться и что лучше как можно меньше об этом думать и говорить.

Мне пришлось спуститься и побеседовать с полицейским комиссаром. Он был очень добр, спросил меня, когда последний раз я видела Эмиаса, и задал еще кучу вопросов, которые показались мне тогда довольно глупыми, но теперь я, разумеется, понимаю их смысл. Поняв, что я не могу поведать ему чего-то такого, о чем он еще не слышал от других, он сказал мисс Уильямс, что не возражает против моего отъезда в Ферриби-Грейндж, где жила леди Трессилиан.

Я уехала туда, и леди Трессилиан была очень добра ко мне. Но вскоре я, конечно же, узнала правду. Кэролайн арестовали почти тотчас же. Я была так испугана, так потрясена, что серьезно заболела.

Позже мне рассказывали, что Кэролайн очень волновалась обо мне. По ее настоянию меня увезли из Англии до начала суда. Но об этом я вам уже говорила.

Как видите, я почти ничего не сумела вам рассказать. После нашей беседы я обдумала то немногое, что сохранилось в моей памяти, попыталась припомнить, кто как выглядел, как себя вел… Но ничего, ни единого штриха, который бы свидетельствовал о виновности кого-то из находившихся там в то время. Бешенство Эльзы. Серое от ужаса лицо Мередита. Отчаяние и ярость Филипа. Все они вели себя вполне естественно. Неужто кто-то из них играл роль?

Я знаю только одно: Кэролайн этого не делала. В этом я убеждена, и никто никогда не сумеет убедить меня в обратном. А доказательств у меня никаких нет, кроме того, что я очень хорошо знала свою сестру.

Конец рассказа Анджелы Уоррен.

Книга третья