Стефан смотрел, как мальчик упаковывает в неё спортивную бутылку и большое пляжное полотенце с изображением Ниндзя-го. Мальчик перекинул сумку через плечо и побежал за белым мячом «Спалдинг», который оставался лежать на песке. А затем быстро пошёл к горному велосипеду, припаркованному у велосипедной дорожки недалеко от скамейки, где сидел Стефан и не сводил с него глаз.
Пока он стоял на коленях в траве и возился с велосипедным замком, Стефан встал и подошёл к нему. Руки его были в карманах, а «кингс» без фильтра свешивался из угла пересохших на солнце губ.
– У тебя чертовски хорошо получается, волейбол этот, а?
– Спасибо. – Мальчик поднялся с травы и стал закреплять мяч на багажнике.
– Как тебя зовут?
– Дэниель.
– Дэниель, – повторил Стефан, оглядев мальчика с головы до ног. Это был симпатичный маленький парнишка с зелёными глазами, смуглой кожей и веснушками на носу и щеках.
– Куда ты поедешь, Дэниель?
– Домой, – сказал мальчик, не поднимая глаз.
– Эх, вот досада. – Стефан вытащил сигарету и выпустил целый вихрь дыма изо рта. – Так здорово было смотреть, как ты играешь.
– Я обещал маме прийти домой к ужину.
Стефан огляделся.
– Ты живёшь здесь неподалёку?
Он положил руку мальчику на плечо.
– Я обещал маме уже быть дома, – повторил тот и начал выводить свой велосипед на дорожку.
– В каком ты классе? – продолжал спрашивать Стефан. – В четвёртом? В пятом?
Он шёл за ним по дорожке, не снимая руки с его плеча.
– В пятом.
– Пятый класс, – впечатлённо присвистнул Стефан. – Значит, ты уже совсем большой.
Мальчик наконец высвободился и вскочил на велосипед. Он изо всех сил стал крутить педали, не оглядываясь назад.
– Ну ладно, всего тебе хорошего, Дэниель, – крикнул Стефан ему вслед, – увидимся в другой раз, да?
Он продолжал следить за мальчиком, пока тот не превратился в чёрную точку вдалеке.
Потом вернулся к своей скамейке и сел.
В квартире на той стороне улицы всё ещё не было никаких признаков жизни. Стеклянный фасад здания позволял хорошо просматривать кухню и гостиную, в обоих помещениях было темно и пусто. Они выглядели далеко не так уютно, как комнаты одноэтажной виллы Ульрика Андерсона в Греческом квартале, когда Стефан в последний раз навещал его. Они выглядели даже вовсе не уютно. Всё в квартире было бездушным, современным, и Андерсон, похоже, вообще не занимался домом, когда от него ушла жена.
«В тот раз было столько же времени», – подумал Стефан, глядя на часы.
Когда он снова поднял глаза, на кухне горел свет.
15
– Он говорил как невменяемый. Послушать – так просто бред сумасшедшего.
Элоиза крепко сжимала бутылку между коленями и медленно, упрямо тянула пробку вверх, пока не вытащила её. Она сходила на кухню, аккуратно взяла за ножки два винных бокала и вернулась на балкон.
– По бокальчику шардоне?
– Да, да и ещё тысячу раз да, – ответила Герда, постукивая палочками для еды в такт песне «Treasure» Бруно Марса, которая звучала из айфона Элоизы, лежавшего перед ними на столе.
– Не многовато ли мы с тобой пьём? – спросила Элоиза, разливая вино.
– Многовато.
Ответ был дан немедленно, и в нём не прозвучало особых угрызений совести.
«Иногда это счастье – иметь друга с такими же трудностями, как и у тебя», – подумала Элоиза. А Герда была лучшей, а может быть, и единственной настоящей подругой Элоизы. Единственной в мире, кто знал её. Действительно знал.
В начале своей жизни они много лет прожили по соседству в «жёлтых домах» – этим оригинальным названием они окрестили таунхаусы во Фредериксстадене, выкрашенные – барабанная дробь – в жёлтый цвет.
Достигнув шестилетнего возраста, они в свой первый учебный день пошли вместе в школу Нюбудера, взявшись за руки, с одинаковыми крысиными хвостиками на головах и одинаковыми рюкзаками за спиной, красными, как почтовые ящики, и огромными, как морозильные камеры.
И с этого первого дня они были неразлучны.
Когда им было по десять, они тайком выкурили вместе свою первую сигарету, хорошенько спрятавшись в одной из лазеек, проделанных в буковых изгородях в Королевском саду, и всю свою школьную жизнь по очереди влюблялись в одних и тех же мальчиков. Они горячо ненавидели врагов друг друга, в два раза горячее любили родню друг друга, и обе плакали (и плакали, и плакали), когда мать и отец Элоизы летом между вторым и третьим классами объявили, что собираются разойтись.
– Мы двое никогда не разойдёмся, – сказала Герда, и они поклялись в этом и смешали кровь. Двадцать семь лет спустя они по-прежнему были вместе.
– Возможно, он и есть сумасшедший, – сказала Герда, раскладывая содержимое коробочки из японского ресторанчика «Sticks’n’Sushi»: мясо Герде, суши Элоизе. – Как, ты сказала, его звали?
– Ульрик. Ну да, может быть. По крайней мере, Бётгер говорил, что он уже давно уволился из-за стресса или что-то в этом роде.
– Ну, от стресса с ума не сходят.
– Значит, не от стресса, а от тревожного расстройства, депрессии или чего-то такого.
– Опять же: Angst does not a crazy person make[7].
Герда была психологом, работала с посттравматическими расстройствами у сотрудников Вооруженных сил и не привыкла скрывать своё мнение, когда слышала, что кто-то ставит людям дилетантские диагнозы, даже если это делалось ради забавы. Когда Элоиза позволяла себе в раздражении назвать нарушения причинно-следственных связей шизофренической придурью или шутила, что у неё посттравматическое стрессовое расстройство после особенно утомительного задания на работе, Герда приподнимала бровь, как бы говоря: Ты не имеешь ни малейшего понятия, о чём говоришь.
Несколько раз она бывала в Афганистане и Ираке и пять дней в неделю слушала в казармах Остербро размышления обо всём на свете, начиная от смысла жизни и заканчивая гораздо более прозаическими темами. За шесть лет работы в Вооруженных силах она увидела и услышала больше ужасных историй, чем большинство людей видят и слышат за всю жизнь.
– Ну ладно, но было похоже, что он вот-вот в штаны наложит от страха. Он впал в натуральную панику, и я никак не могла привести его в чувство, – сказала Элоиза.
– Чего он так боялся?
Элоиза не стала пересказывать Герде, что Ульрих рассказал о человеке с пистолетом. Она не хотела её волновать.
– У него сложилось впечатление, что они хотели, чтобы он не совал нос не в своё дело, – иначе…
– Кто они?
– Я не знаю. Йоханнес Моссинг и его люди, скорее всего.
Элоиза выложила башню из маринованного имбиря на ролле с креветкой, окунула всё в соевый соус и широко раскрыла рот, чтобы уместить в него конструкцию целиком.
Она долго жевала и, только покончив с роллом, снова заговорила:
– Я выяснила, что Моссинг начал вкладывать средства в разведение чистокровных лошадей ещё в 1982 году, и знаю, что у него есть собственная конюшня на острове Фюн. А ещё его фотографии постоянно попадаются в фотоархиве нашей газеты, так что очевидно, что он много времени проводил на ипподроме.
– Чистокровные лошади? Это такие, которые участвуют в беговых заездах в Клампенборге?
– Да, только не в бегах, а скачках.
Герда вопросительно посмотрела на неё.
– Это скачки, а не бега, – повторила Элоиза. – В Дании есть девять ипподромов, на восьми из них проводятся рысистые бега. А ещё один – это ипподром Клампенборга с дорожками для скачек.
– В чём разница между бегами и скачками?
– Во время бегов наездник сидит в такой маленькой коляске, которую тянет лошадь, идущая рысью, а на скачках жокей сидит на спине лошади, идущей галопом. Хотя в принципе инвестиции Моссинга доказывают не более чем его интерес к скачкам. Всё остальное – просто болтовня безо всяких документальных оснований.
– Но Ульрик полагает, что Моссинг действовал как ростовщик и что он… ну… расправлялся с теми, кто не мог погасить свои долги?
– Что-то типа того.
– Это жестоко.
– Звучит не очень-то правдоподобно, да?
Герда пожала плечами.
– Я уже не знаю. Я каждый день поражаюсь, насколько на самом деле прогнил наш мир. Пока люди постят в «Инстаграме» бутербродики с авокадо из каждой забегаловки Копенгагена, в квартирах прямо над их головами происходят самые дикие вещи.
– О, ну не прямо же во всех.
– Нет, но в большинстве.
Герда отодвинула тарелку и откинулась на спинку стула.
– Какое отношение это имеет к убийству сына? Кристофер Моссинг вращался в кругу любителей скачек?
– По мнению полиции, его убийство было случайностью. Они считают, что Анна Киль выместила ярость на случайной жертве. По имеющейся информации, она страдает от психопатии.
– Сейчас так не говорят, – сказала Герда.
– Ты понимаешь, что я имею в виду.
– Какие для этого есть основания?
– Это заключение её школьных психологов. В возрасте десяти-двенадцати лет она была откровенно агрессивной и неуправляемой.
– Опять же: какое отношение к убийству Кристофера Моссинга имеют конные бега?
– Скачки.
– Ты понимаешь, что я имею в виду. – Герда подмигнула.
– Я не знаю, есть ли тут вообще какая-нибудь связь, – ответила Элоиза, – но Йоханнес Моссинг не хотел сотрудничать с полицией.
– Ну, понятно, если ему есть что скрывать.
– Полицейский, с которым я говорила…
– Тот, что похож на крупного мафиози?
– Да. Его идея состоит в том, что Моссинг отправил собственных людей искать Анну Киль.
– Хм, – Герда прикусила ноготь на мизинце, – а что полиция говорит о версии Ульрика Андерсона?
– Он не обращался в полицию.
– Почему? – изумлённо спросила Герда.
– Потому что напуган. Но завтра я хочу снова поговорить с ним и попытаться его переубедить.
– Но, если он так перепуган, почему связался с тобой? Зачем ему снова вмешиваться во всё это?
– Он не вмешивался. Это я связалась с ним, и я думаю… – Элоиза подбирала слова, – …я думаю, что он хотел только предупредить меня.