– Что такое? – спросил он.
– Вы не получали никакого письма от Анны, не так ли?
– Конечно, получал.
– Нет, не думаю.
– Эй, да я много всего знаю, я могу всё рассказать, – запротестовал он.
Элоиза покачала головой.
– Я не верю и в то, что вы встречались с ней.
– Конечно, встречался, – Франк Киль вращал широко раскрытыми глазами, – если только вы дадите мне пятьсот крон, я обещаю рассказать вам всё, что знаю.
– Ну нет, спасибо, – сказала Элоиза, вставая.
– Ну, у вас много денег. Я это знаю. Вы же заплатили Йонне, чтобы она поговорила с вами.
Теперь Элоиза поняла. Козлиная борода, должно быть, рассказал ему о её визите в «Фонарь», и Франк Киль связался с ней по одной-единственной причине: он хотел заработать на истории своей дочери.
Элоизе стало противно. Она не была до конца уверена, что Йонна потерпела неудачу как родитель, но он? Она не могла решить, что было хуже: что он бросил свою дочь в тяжёлой ситуации, когда в своё время сбежал, или что теперь он пытался извлечь из её положения выгоду.
Элоиза встала и собралась уходить.
– К сожалению, я не могу получить от вас никакой информации.
Франк Киль фыркнул так, что сопли повисли на носу.
– Это почему же? Что вы, чёрт возьми, хотите сказать?
– Вы бросили свою семью, – сказала Элоиза. Её голос был ровным, холодным. – Вы сбежали, когда Анна была ещё ребёнком, так что вы не представляете интереса как информатор.
– А что я мог сделать, чёрт побери?! Йонна, сука чокнутая, тащила нас на дно. Мне приходилось вкалывать на семи работах одновременно, чтобы сводить концы с концами, потом пришло предложение из Гренландии, и вначале я отправлял деньги домой, пока… – Его лицо из серого сделалось фиолетовым. – В какой-то момент с меня хватило всего этого дерьма. Так что я, чёрт возьми, не собираюсь выслушивать, что я сбежал. Каждый сделал бы то же, когда эта сука проигрывала все наши деньги.
У Элоизы защекотало в груди.
Она сделала несколько шагов назад к стойке.
– Что вы сказали?
– Я сказал, что это не моя вина, что я сбежал от неё, – прогундел он, – вы не были на ней женаты, так что нехрен задирать нос.
– Да, вы правы, – сказала Элоиза, примирительно кладя руку ему на плечо. – А что вы сказали о том, что она проигрывала все деньги?
– Каждый месяц неделю мы держались, а потом опять оказывались с голой жопой. Денег никогда не было. Хренова шлюха.
– Во что она играла?
– Во всё.
– Во что, например?
Элоиза села рядом с ним.
– В лотерею, в карты. Когда «Фонарь» ещё был у её отца, она вечно сидела за этим хреновым джекпот-автоматом.
– А тотализатор?
Он откинул назад голову и выпил воду, остававшуюся между кубиками льда, прежде чем отставить теперь уже точно пустой стакан.
– Да.
– Скачки?
– Да, говорю же. Я не виноват, что она, блин, не могла себя контролировать.
Элоиза вытащила из сумки блокнот и открыла его.
– Франк, вам известно, ходила ли Йонна когда-нибудь на скачки в Клампенборг?
Он посмотрел на приготовленную к работе ручку, на чистый лист бумаги и немного помедлил. Он вытер нос рукавом и робко улыбнулся.
– Йонне вы дали пятьсот крон?
Элоиза вздохнула и открыла кошелёк.
– У меня наличными осталось только сто крон.
– Хорошо, – сказал он, протягивая руку.
Элоиза отдала ему деньги.
– Йонна когда-нибудь ходила на скачки? – спросила она.
– Если под «когда-нибудь» вы подразумеваете «всё время», то да.
Стриптизёрша на сцене увидела наличность и подошла. Она сделала неуклюжий пируэт и расстегнула лиловый кружевной лифчик, из которого выпали тяжёлые груди.
Франк Киль поднял на неё глаза и улыбнулся, но не выпустил сотню из рук.
Элоиза проигнорировала появление стриптизёрши и продолжила:
– Йонна выигрывала деньги на скачках?
– Несколько раз. В основном проигрывала.
– О каких суммах мы сейчас говорим?
Он пожал плечами.
– Она могла проиграть пять тысяч, десять. Иногда больше. Намного больше.
– Насколько?
– Не знаю. Но я помню, что последний раз я отправил домой из Гренландии тридцать восемь тысяч крон. Это была моя зарплата за два месяца, которую я сберёг для них с Анной, чтобы они могли снять домик и провести лето вместе.
– И она всё это проиграла?
– Да, блин, – его голос стал тоньше, и он сплюнул в пустой стакан, – деньги, которые я прислал, просто провалились в пропасть, которую она вырыла.
– Она когда-нибудь говорила о человеке по имени Йоханнес Моссинг?
– Кто это?
– Отец Кристофера Моссинга.
Франк Киль покачал головой.
– Я не помню, упоминала ли она это имя. Мы уже больше двадцати лет не живём вместе.
– Но вы до сих пор помните точную сумму, которую отправили домой?
– Поверьте, если бы вы накопили для кого-то целых тридцать восемь тысяч, вы бы, чёрт возьми, тоже запомнили, что их спустили на погашение долга по азартным играм, – он посмотрел на барменшу и махнул ей рукой. – Впрочем, ей это не удалось.
Элоиза нахмурилась.
– Что не удалось?
– Погасить долг. По крайней мере, она погасила его не весь.
– Что вы хотите сказать?
– Я перестал общаться с ней после того случая, но до меня доходили рассказы из дома, что она была должна ещё больше. Очень много. Я, блин, не знаю, как она вообще смогла столько проиграть – у нас таких денег не водилось. Наверно, где-то одолжила.
Когда люди не могли вернуть ему долг, они исчезали. Люди исчезали, Элоиза. Понимаешь?
Элоиза прикусила нижнюю губу.
– Все те деньги, которые она была должна тогда… Вам известно, как она избавилась от долга?
Франк Киль покачал головой.
– Нет, и мне всё равно.
Элоиза придвинулась к нему чуть ближе.
– Франк, у вас есть хоть какая-то догадка, почему Анна убила Кристофера Моссинга?
Он снова покачал головой.
– Йонна сказала, что она сумасшедшая. Психически больная, – сказала Элоиза, – вы верите этому?
Он молчал.
– Ещё она сказала, что в детстве Анна была злой и замкнутой…
– Нет, – ответил он, и Элоиза заметила, что в его осоловевших глазах на долю секунды мелькнула нежность, – она была такой милой, когда была ребёнком. Всегда добрая и заботливая.
– Что случилось потом?
Он пожал плечами.
– Как вы сказали, я сбежал. Я понятия не имею, что происходило в жизни Анны после этого.
Элоиза попрощалась с Франком Килем и направилась к выходу, а барменша тем временем обращала в выпивку его недавно приобретённую банкноту.
Стоя на площади Конгенс Нюторв перед стриптиз-клубом, Элоиза позвонила Шеферу – сработал автоответчик. Она оставила ему сообщение с просьбой перезвонить ей как можно скорее.
Повесив трубку, она огляделась. Дождь прекратился.
Элоиза пошла пешком в сторону улицы Бредгаде под шелест автомобильных шин по мокрому асфальту, и где-то в глубине души у неё начинало обретать форму пока что подавляемое подсознанием слабое ноющее чувство.
27
Небольшая группа юных азиатских туристок с причёсками как у фигурок из конструктора «Плеймобил», освещала своды вспышками зеркальных фотоаппаратов. Они шептались друг с другом, прикрывая рот рукой, и тишина то и дело нарушалась хихиканьем, словно на экскурсию пришла группа озорных школьниц из младших классов. «Не хватает высоких хвостов и плиссированных юбок», – подумала Элоиза.
Она узнала двух постоянных прихожан, они сидели по сторонам от центрального прохода с опущенными головами и тем особым выражением старадания на лице, которое обычно бывает у людей, попавших в беду.
Больше в Мраморной церкви никого не было.
Охранник у входа на ротонду был всё таким же, как и в детстве Элоизы. Его звали Бобо, и Элоизе всегда казалось, что это звучит очень по-толкиновски. Внешним видом он тоже напоминал персонажа из книг Толкина: он не менялся со дня их первой встречи и был всё так же похож на улыбающуюся сморщенную изюмину в молочно-белом парике.
На Рождество она всегда приносила ему бутылку хорошего портвейна, а он закрывал глаза на то, что она приходила в часы, когда ротонда была закрыта для посетителей, и проскальзывала за тяжёлую дубовую дверь, скрытую от глаз непосвящённых.
Она улыбнулась, проходя мимо его стола, а он в ответ тепло поприветствовал её, хитро улыбаясь.
– Сыро сегодня, – сказал он. Элоиза кивнула и зашла.
Она знала маршрут так же хорошо, как черты своего лица. Знала, какая ступенька скрипит, где лестница неровная и сколько шагов предстоит сделать, чтобы пересечь подкупольное пространство высоко над изображениями двенадцати апостолов.
Когда она вышла в узкую галерею, опоясывавшую купол, перед ней расстилался Копенгаген.
Мерцающий в сгущающихся сумерках, хорошо знакомый. Умиротворяющий.
Она протерла скамейку от воды рукавом куртки и села, любуясь видом на дворец Амалиенборг и оперу на Хольмене. Обычно в это время дня она выбирала противоположную сторону купола, чтобы понаблюдать, как солнце заходит за городские крыши, но сейчас на западе было облачно. Красивее всего небо было именно с этой, противоположной стороны.
Она долго сидела и наблюдала, как над Амагером пролетали самолёты. Они летали часто. Появляющиеся одна за другой машины держали курс на взлётно-посадочные полосы аэропорта Каструп и казались жемчужинами, нанизанными на верёвочку в пурпурно-синем вечернем небе.
Элоизе было необходимо побыть в этой тишине, чтобы сосредоточиться, чтобы переварить все впечатления минувшей недели. За последние несколько дней она оказалась на грани увольнения, привлекла к себе внимание психически ненормальной убийцы в розыске, выяснила, что у Йонны Киль была – или, по крайней мере, однажды случилась – большая проблема с азартными играми. Она обнаружила бездыханное тело Ульрика Андерсона, а её квартира подверглась взлому.
Хотя подверглась ли?
Она пока не могла составить цельную картинку из имеющихся фактов. Кто сделал эту фотографию с балкона и разместил её в «Инстаграме»?