– Каноника?
– Да, это… – Она посмотрела в свои записи и зачитала: – «Этот термин используется для обозначения всех представителей духовенства епархии, за исключением монахов и капелланов», что бы это ни значило. «Их также называли хористами».
Она отбросила блокнот.
– В общем, молодая племянница каноника ищет ответы на вопросы человеческого бытия…
– Это всем свойственно, – кивнул Шефер.
– …поэтому изводит свою семью, чтобы ей позволили учиться. Быстро становится ясно, что в городе есть только один учитель, который может дать ей образование, а именно философ и теолог по имени Пьер Абеляр.
Рассказывая, Августин ходила взад-вперёд перед столом.
– Ладно, хорошо. Девушка начинает учиться у этого Абеляра, и вскоре он обнаруживает, что она невероятно одарённая ученица, то есть на интеллектуальном уровне практически сравнялась с учёными церковниками. Поэтому, несмотря на двадцатилетнюю разницу в возрасте, он сильно заинтригован и увлечён ею.
– Э-э, звучит угрожающе.
– Именно. Итак – раз, два, бум! – они начинают буйный роман, и каждый раз, когда её мама с папой думают, что она сидит и задаёт ему важные экзистенциальные вопросы и развивает свой интеллект, они на самом деле трахаются.
– Однако.
– Что было совсем уж неприемлемо в те времена, потому что они не были женаты.
– Прости, – Шефер поднял указательный палец, – если эта история затянется, я буду вынужден сгонять за ведром попкорна и холодным пивом.
Августин проигнорировала его и продолжала:
– Ладно, пара держит свои отношения в секрете, но всё обнаруживается, когда родители узнают, что она беременна. Её отлучают от церкви в наказание за жизнь в грехе. Они с Абеляром решают бежать в Бретань, где она рожает сына, и в какой-то момент – я не помню когда – они возвращаются в Париж, чтобы пожениться.
– А потом живут долго и счастливо?
– Не совсем, нет. Однажды ночью семья девушки врывается в дом Абеляра и нападает на него, пока он спит. Они всё ещё не простили его за то, что он покрыл позором их семью, поэтому они просто кастрируют его – отрезают член.
Шефер поморщился и прикрыл рукой колени.
– Абеляр выживает и укрывается в монастыре севернее Парижа, где становится монахом, чтобы жить в безбрачии – впрочем, вариантов у него было не так много, – и убеждает её постричься в монахини где-нибудь поблизости.
– А потом?
– А потом они начинают двадцатилетнюю любовную переписку.
– Что?
– Любовную переписку. Они пишут друг другу длинные проникновенные любовные письма, и так их любовь продолжает цвести, несмотря на разлуку, пока оба они не умирают много лет спустя. Их похоронили рядом друг с другом на кладбище где-то в Париже, а их письма публикуют, анализируют и изучают историки и просто романтики на протяжении сотен лет.
Августин схватила со стола книгу и помахала ею перед Шефером. В середине тома виднелась розовая закладка.
– А теперь… – сказала она, – вопрос на миллион: как, ты думаешь, звали ту юную ученицу?
Шефер встретился с ней взглядом и пожал плечами.
– Элоиза, – сказала Августин. – Её звали Элоиза.
Шефер поднял бровь, но ничего не сказал.
– Об этой запретной любви написано много книг, – продолжала Августин, – но я смогла найти только одну, в которой был бы датский перевод их самых известных писем.
Она снова посмотрела на книгу, которую держала в руках, и открыла её на странице с розовым стикером.
Она положила книгу перед Шефером.
– Это письмо Пьера Абеляра Элоизе. Прочитай то, что я подчеркнула!
Шефер наклонился над столом и прочитал: «Если уж я лишен возможности лично видеть тебя, то, по крайней мере, подари мне сладость твоего образа в твоих высказываниях»[11].
Он удивлённо посмотрел на Августин.
– Как ты это нашла?
Она тяжело опустилась в своё кресло и закинула ноги на стол.
– Я анализировала письма Анны Киль сотнями разных способов, но эту фразу не опознавали никакие поисковые системы. Тогда я решила пропустить её через гугл-переводчик. Сначала попробовала немецкий язык. Nichts[12]. Потом испанский. Nada![13] А потом я поискала французскую версию предложения – et voilà![14]
Шефер улыбнулся ей.
– Чёрт, здорово придумано.
Он перечитал подчёркнутое предложение.
– Как ты нашла датский перевод?
– Я взяла все книги по этой теме в Главной библиотеке и начала просматривать их с конца. – Августин пожала плечами.
Шефер откинулся назад.
– Итак, Анна Киль заканчивает три письма к Элоизе отсылкой к этой запретной средневековой любви…
– Да.
– Почему?
– Это лучше спросить у самой журналистки.
– Но она же, скорее всего, не знает про эту средневековую пару? Наверно, о них читали только знатоки истории?
– Я не знаю, – сказала Августин. – Но у неё необычное имя. Элоиза. Наверняка её постоянно спрашивали про её имя. Вот у меня в классе была девочка по имени Изольда, и люди всегда вспоминали Тристана, когда слышали её имя.
Шефер посмотрел на неё отсутствующим взглядом.
– Изольда, – повторила Августин. – Ты же знаешь Тристана и Изольду.
Молчание.
– Да ладно, – сказала она, закатывая глаза. – Тристан и Изольда – тоже знаменитые средневековые влюблённые.
– Возможно, тебя это шокирует, – сказал Шефер, – но, знаешь, я родился не в Средние века. Я не знаю, о ком ты говоришь.
– Я хочу сказать, что Элоиза наверняка слышала о своей тёзке. Она должна знать эту историю. Кто-то должен был хоть однажды упомянуть её.
Шефер достал из внутреннего кармана телефон.
– Ну, есть только один способ узнать это.
Элоиза вздрогнула, когда зазвонил телефон.
Разговаривая об Анне Киль, они с Мартином открыли бутылку белого вина, хотя врачи не советовали ей смешивать алкоголь с обезболивающим, которое она должна была продолжать принимать дома. Они очень устали и задремали на диване в обнимку, и Элоиза погрузилась в сон, похожий на кому. На светлой шёлковой подушке, на которой лежала её голова, осталось влажное пятно от слюны, а на лоб ей как будто положили тяжёлый магнит для холодильника.
Она достала телефон из щели между подушками дивана.
– Алло? – сказала она тихо, чтобы не разбудить Мартина.
– Здравствуйте! Вы спали?
– Нет. Да. Немного.
– Как ваше самочувствие?
– Немного вяло, горло болит. Ну и в целом чувствую себя разбитой.
– Мне ужасно жаль это слышать, но это пройдёт. Я вам обещаю.
– Ну, наверно, я не знаю… Что случилось?
– Мы вот сидим изучаем ваше дело и пытаемся найти какую-то связующую нить. Что-то, что связывало бы вас с Анной Киль.
– Да?
Элоиза вдруг вспомнила о звонке Анны в начале дня.
– У вас, очевидно, нет профильного исторического образования? – спросил Шефер. Элоиза слышала, как он листает бумаги.
– Нет, у меня экономическое и журналистика. А что?
Она села и начала тереть глаза.
– Имена Абеляр и Элоиза говорят вам что-нибудь?
Рука Элоизы замерла, и она уставилась одним глазом на сине-жёлтое пламя свечки, всё ещё горевшей на кофейном столике. В груди вдруг заболело, как будто слова Шефера заклеймили её.
– Абеляр и Элоиза? – повторила она.
– Да, я поручил своей коллеге проанализировать письма Киль, и оказалось, что прощальная фраза «Если уж я лишён возможности лично видеть тебя, то, по крайней мере, подари мне сладость твоего образа в твоих высказываниях» – это цитата из средневекового любовного письма. Это слова из письма, которое один теолог отправил своей юной возлюбленной. Её звали, как и вас, Элоиза. Только там имя написано с умлаутом. Ну, как и фамилия Шефер. – Он остановился и подождал её ответа несколько секунд. – Алло?
– Нет, – ответила Элоиза.
– Что нет?
– Это мне ни о чём не говорит.
– Вы не слышали о них?
– Нет.
– Ну, ладно, – сказал Шефер разочарованно, – но как-то это странно, что Анна Киль добавляет такую отсылку в своё письмо и что это было сказано в тысяча сто затёртом году и адресовано женщине по имени Элоиза.
– Да…
– Вы уверены, что никогда не слышали об этой средневековой истории?
– Уверена.
– Хорошо, но что-то это должно значить. Просто нужно посмотреть под правильным углом. Попробуйте ещё подумать, хорошо?
– Хорошо. Что-то ещё?
– Пока нет. А у вас? Есть что-нибудь новое?
– Нет, – солгала Элоиза. Её голос прозвучал странно глухо даже для неё самой, как будто она стояла на земле и слышала, как кто-то говорит со дна высохшего колодца.
– Вы уверены?
– Да, а мы можем поговорить в другое время?
– Конечно. Вы в порядке?
– Да.
– Точно? У вас такой голос…
– Я в порядке. Созвонимся позже.
Телефон выпал из её руки, и она соскользнула с дивана и долго лежала на полу, задыхаясь и ловя ртом воздух.
Она чувствовала себя очень нездоровой. Больной, раздавленной, разорванной изнутри на части.
Это неправда.
Это не может быть правдой.
Её объял ужас, когда она поняла, о чём были эти письма – что связывало её с Анной, – и она не знала, что хуже: история, которую Анна Киль хотела рассказать ей, или что она должна была сделать, чтобы услышать её.
34
– Малыш?
– Ммм… – Эрик Шефер отвлёкся от своих мыслей и посмотрел на Конни, которая сидела на другом конце тёмно-красного бархатного дивана. – Извини, дорогая, ты что-то сказала?
Она засмеялась.
– Ты уже третий раз за десять минут куда-то пропадаешь. Что такое?
– Да просто работа висит над душой. – Он крепче сжал ножку, лежавшую у него на коленях, и начал массировать её. – Одно дело, которое никак не могу разрешить.
– Расскажи мне, – сказала Конни.