– Вероятно, нет.
– И тогда у меня не было бы истории, которой можно было бы с тобой поделиться.
Элоиза посмотрела на неё, ничего не говоря.
– Мне жаль, что ты ввязалась в это, – сказала Анна Киль. – Но ты можешь изменить ситуацию в лучшую сторону.
– В лучшую сторону?
– Ты можешь помочь сделать так, что некоторые негодяи будут наказаны.
– А ты сама?
– Что ты имеешь в виду?
– Ты убила человека. Так что, на мой взгляд, ты сама относишься к той же самой категории людей. Почему же я должна помогать тебе сажать в тюрьму других, когда ты пытаешься избежать наказания?
Анна Киль кивнула, задумчиво прикусив нижнюю губу.
– Мы можем заключить сделку, – сказала она. – Когда эти люди будут разоблачены, чтобы все вокруг могли увидеть, какие они нелюди, ты можешь заняться и мной.
– Нет, – сказала Элоиза. – Когда с этим будет покончено, я выйду из игры, понятно? Я не хочу больше связываться с тобой. Всё, что будет происходить дальше, это будут уже твои проблемы. Договорились?
– Договорились.
– Но ты же понимаешь, что невозможно вечно быть в бегах?
Анна Киль улыбнулась.
– Я готова попробовать.
– Как ты вообще существуешь? – спросила Элоиза. – Это Кеннет присылает тебе деньги?
Выражение нежности мелькнуло на лице Анны Киль.
– Ты можешь об этом не беспокоиться.
– Если ты действительно ему друг, разве тебя не волнует, что ты рискуешь навлечь на него серьёзные неприятности с полицией, позволив ему тебе помогать?
Анна Киль улыбнулась.
– Ты можешь об этом не беспокоиться, – повторила она.
42
Они долго смотрели друг на друга. Затем Анна Киль нарушила молчание:
– Ты хочешь услышать историю или нет?
Элоиза кивнула. Она вытащила диктофон из внутреннего кармана и подняла его перед собой.
– Я хочу, чтобы ты разрешила мне записать разговор. Идёт?
– Да.
– Ты должна знать, что я, разумеется, процитирую твои слова в своей статье. Твоё имя будет упомянуто.
Анна Киль наклонилась к столу, сложила руки перед собой и на мгновение посмотрела на стол, как будто изучала сучки на древесине. Затем спросила:
– Ты представляешь себе, каково это – расти в пустом доме, без какого-либо реального контакта со взрослыми, в полном одиночестве?
Элоиза покачала головой.
– Нет, и твой отец рассказал мне о том времени, когда вы жили вместе. Когда ты была маленькой. Похоже, у тебя было хорошее детство.
– Хорошее.
– Да, – Анна Киль кивнула. – Похоже на то. Он любит тебя, ты это знаешь. Но у меня всё было не так. В моём доме не было любви, не было взрослых. Мой отец всегда или работал, или расслаблялся после работы, а мать, – она саркастически улыбнулась, – тоже была слишком занята, чтобы быть матерью. Её никогда не было дома, и она тратила все деньги, заработанные отцом.
– На азартные игры?
– Да, на азартные игры. Именно. – Анна Киль кивнула. – Что бы там ни было, в холодильнике редко была еда, одна только выпивка, и никто не приходил домой вечером, чтобы уложить меня спать. Никто обо мне не заботился.
– Почему никто не вмешался? Никто из школы не подал заявление о том, что творилось у вас дома?
– Заявление о чём? Я научилась справляться самостоятельно, я заботилась о себе сама, никогда никому не жаловалась. Учителя не знали, что происходило у меня дома; они думали, что я просто трудный ребёнок. А может, им вообще было всё равно – я не знаю. Но по крайней мере, все молчали.
– Что случилось потом?
– Мой отец исчез в один прекрасный момент. Я думаю, он устал от дома, от нас. Он переехал в Гренландию, устроился на работу и присылал нам деньги какое-то время.
Элоиза на мгновение задумалась, не рассказать ли ей о встрече с Франком Килем; что он пытался использовать положение дочери, чтобы вытянуть из Элоизы деньги. Но она не хотела добавлять ко всему этому ещё новую царапину.
Поэтому промолчала. И слушала дальше.
– Когда деньги перестали приходить, мать провалилась в чёрную дыру. Она начала тратить деньги, которых у нас не было. Много денег. Она одалживала большие суммы, играла на них, а когда проигрывала, не могла выплатить долг.
Она помедлила секунду и попыталась отбросить нахлынувшие воспоминания.
– Я помню ту ночь, когда они пришли к нам домой. Матери не было. Я не знала, где она, – я никогда не знала, где она бывала. Но было поздно, и я уже легла спать, когда раздался звонок в дверь. Я подумала, что это она. Она всегда приходила домой пьяная или под кайфом, вечно теряла то ключи, то сумку. Поэтому я предположила, что за дверью стояла она.
– Но это было не так?
– Нет. Там оказались двое мужчин.
– Ты их знала?
– Нет. Я никогда их раньше не видела.
– Что они хотели?
– Они спросили мою маму, и я сказала им, что она скоро вернётся. Хотя я не знала, придёт ли она вообще. Я просто стояла там в ночной рубашке, дрожа от ужаса, и надеялась, что они сейчас уйдут. Один из них был очень слащавым типом. Он улыбнулся, сказал, что я красивая, и спросил, сколько мне лет.
– Сколько тебе было?
– Восемь.
Элоиза покачала головой в отчаянии.
– Затем он наклонился, тот слащавый, взял меня за шею и поцеловал. Он засунул язык мне в рот. Я до сих пор помню вкус сигары и вина, ощущение его липкой слюны во рту.
– Ты его оттолкнула?
– Нет, я была слишком напугана. Я не сопротивлялась. Я только заметила, что что-то тёплое бежит по моей ноге. Это была моча. Я описалась от страха. А они рассмеялись, когда увидели это.
– Как ты от них избавилась?
– Я каким-то образом смогла закрыть дверь и стояла в темноте в коридоре, слушая, как они караулят мою маму во дворе. Когда она появилась, я услышала, что они схватили её и били по щекам. Я слышала, как они угрожали ей, сказали, что она должна им денег. «У тебя есть время до пятницы», – сказали они. Она ответила им, что не сможет достать всю сумму. Что должен быть другой выход, другой способ вернуть деньги.
– И что они сказали?
Анна Киль пожала плечами и безрадостно улыбнулась.
– Они сказали: «Твоя дочь. Как её зовут?»
Внутри у Элоизы всё перевернулось.
– Они захотели получить взамен денег тебя?
– Я до сих пор помню оживлённую доброжелательность, которая прозвучала в голосе матери, когда она поняла, как легко ей удалось отделаться. Ей не потребовалось и секунды, чтобы пожертвовать мной.
– Она погасила свой долг тобой?
Анна Киль кивнула.
– Да. Несколько дней спустя она отвезла меня в одно из заброшенных складских зданий в Нордхавнене, высадила из машины и сказала: «Хорошо повеселиться!» Ты только представь, так она и сказала. – Анна Киль исступлённо рассмеялась. – Итак, мой сексуальный дебют состоялся в мой девятый день рождения. Это был подарок на день рождения от мамы.
Элоиза закрыла глаза. У неё не хватало воображения представить глубину катастрофы, пережитой Анной Киль, и она могла только догадываться, как это отразилось на маленьком ребёнке. На человеческой душе.
– Мне действительно тяжело это слышать, – вот всё, что она смогла сказать.
Анна Киль кивнула, не глядя на неё.
– В первый раз меня брали по очереди трое мужчин. От них исходил запах пота и какая-то другая странная сладковатая вонь, мне не знакомая, смесь мёда с хлором: как я потом узнала, запах спермы. Там стояли ещё другие мужчины и наблюдали. Они стояли по всему помещению и смотрели, мастурбируя. Ждали своей очереди. И так это повторялось какое-то время. Мать высаживала меня перед зданием, а они заводили внутрь и насиловали.
– Сколько раз это произошло?
– Ты спрашиваешь, сколько раз я была там или сколько раз меня изнасиловали?
– Как часто ты бывала в том складском здании с этими мужчинами?
– Думаю, семь или восемь раз в течение примерно года. В какой-то момент они устали от меня, я полагаю. Наверно, там начало происходить что-то новое. Во всяком случае, поездки туда прекратились. Я не спрашивала у матери, почему это закончилось, – мы никогда об этом не разговаривали.
– Сколько человек участвовало в этом?
– Я помню девять человек.
– Девять мужчин?
– Да.
– Они все тебя насиловали?
– Да. Был ещё десятый, но он всегда только смотрел.
Элоиза попыталась сглотнуть, но во рту пересохло.
– Это был мой отец?
Анна кивнула.
– Как ты вышла с ним на связь спустя столько лет? Как ты узнала, что он здесь, в Париже?
– Случайно. Однажды я наткнулась на статью, просто небольшую заметку в местной газете, в которой говорилось, что некий датчанин был признан виновным по обвинению в детской порнографии. Что его посадили в тюрьму в Париже. Там было указано имя – Ник Кальдан, и оно отозвалось где-то в глубине: Ник. Я вспомнила голоса в том складском помещении: «Давай, Ник. Попробуй её, Ник. Не будь таким застенчивым, Ник». Я проверила имя, нашла его старую фотографию в книге и узнала на ней его тогдашнего.
– А потом что? Ты приехала сюда?
– Только позже. Уже после того, как… – Она вытянула большой палец и провела им по шее. – Когда я бежала из Дании, я отправилась сюда. Во Францию. Я помню твоего отца… – Она искала подходящее слово и наконец подобрала его: – …сдержанным. Он не был похож на других. Выдержки из его судебного процесса также создали у меня впечатление, что он сожалеет о том, что происходило. Поэтому я пошла к нему, и мы договорились о сделке. И вот мы сидим здесь…
Элоиза тяжело вздохнула, массируя виски.
– Ладно, хорошо. Значит, теперь ты можешь предъявить доказательства того, что ты подвергалась всему этому?
– Нет, мне нечем доказать, что они делали со мной. Насколько я знаю, нет никаких улик, ни фильмов, ни фотографий, и даже если бы я могла это задокументировать, срок давности уже истёк. Я ничего не могу с этим сделать. Во всяком случае, юридически. – Она остановилась и достала из рюкзака жёлтую папку. – Но я могу доказать, что они делали то же самое с другими детьми, – сказала она и положила папку перед Элоизой. – Твой отец дал мне доступ…