На глаза Элоизе навернулись слёзы. Она никогда не видела ничего более отвратительного. Но дети на фотографиях не плакали. Они даже не выглядели испуганными. Их лица не выражали абсолютно никаких эмоций.
Элоиза подняла голову и вдруг поняла, что минута давно прошла, а Анна ещё не вернулась. Она встала и быстро прошла через дверной проём в основное помещение. Она огляделась. Пары, сидевшей прежде в углу, уже не было.
Как и Анны Киль.
Элоиза окликнула официанта:
– Эй! Женщина, которая была со мной, где она?
Он посмотрел на неё из-за барной стойки и виновато покачал головой, разводя руками.
– English, non[21].
Элоиза выбежала через парадную дверь и огляделась по сторонам. Никого не было. Она выбрала случайное направление и побежала, лихорадочно оглядываясь. Её голос отчаянно прорезал воздух:
– АННА?!
Её взгляд скользил по зданиям, по маленьким дорожкам, огибавшим дома, по припаркованным на улице фургонам, по грузной фигуре одетой в паранджу женщины, гулявшей с младенцем на руках.
Но Анны Киль не было. Она исчезла.
Элоиза схватилась за голову, а затем уронила руки, разочарованная, сдавшаяся.
Тут она вспомнила про папку.
Она побежала обратно в ресторан, мимо официанта за стойкой, за занавеску с бусинами и вздохнула с облегчением.
Папка всё ещё лежала там. Фотографии были разложены на столе, а рюкзак Анны Киль висел на спинке её стула.
Она подошла и взяла его в руки. Она заглянула в каждый отдел и каждый кармашек, встряхнула рюкзак и вывернула его наизнанку. В нём ничего не было. Ни скомканного чека из магазина, ни ключа от квартиры или банковской ячейки. Никаких загадочных сообщений, над которыми полиция ещё могла бы поработать. Рюкзак был просто пуст.
Она отбросила его в ту же секунду, когда в комнате появился официант. Элоиза повернулась к нему лицом.
– You… okay?[22] – Он указал на неё вопросительным жестом.
Элоиза кивнула.
Она вытащила из кармана банкноту в двадцать евро и дала ему понять, что хотела бы заплатить. Он снова вышел из комнаты, а Элоиза вытащила стул и села.
Она ещё раз взглянула на фотографии на столе и покачала головой. Затем прижала ладони к глазам, пока перед ними не замелькали цветные пятна.
44
– Она могла бы быть сейчас у нас в руках, понимаете? А теперь что, из-за вас всё пропало?
Шефер расхаживал взад-вперёд перед Элоизой. Лицо у него было такое же ярко-красное, как диван, на котором она сидела.
Она ничего не говорила. Позволяла ему выговориться. Ждала, пока он успокоится.
– Чёрт побери, Элоиза. Какого чёрта вы не сказали мне, что поехали сюда? Мы могли взять Анну Киль прямо возле тюрьмы, вы это понимаете? Просто как нечего делать, ну! Она могла быть сейчас здесь. В наручниках! – Он оживлённо указал на пустое пространство рядом с Элоизой.
Она кивнула.
– Что она сказала? Куда она собиралась?
Элоиза пожала плечами.
– Я не знаю. Она просто исчезла.
– Исчезла? Растворилась в воздухе? Вот вы рядом с ней, а в следующий момент её уже нет? И след простыл?
Элоиза снова пожала плечами.
– Да.
– Ваш отец не пожелал сказать мне ни слова, когда я был у него, так что теперь мы поедем во Френ вдвоём. Вместе с вами. И уже вы заставите его говорить!
– Он не знает, где она.
– Как вы можете знать это наверняка? Может, он солгал вам? Это будет, насколько я понимаю, не в первый раз.
Элоиза подняла голову.
– Перестаньте.
– Что перестать?
– Говорить о моих отношениях с отцом. Я знаю, что должна была посвятить вас в происходящее. Я должна была рассказать вам о нём, когда вы звонили вчера вечером. Но то, что произошло между ним и мной, – наши личные отношения, это моё дело. Это не касается ни вас, ни кого бы то ни было другого. Так что не пытайтесь принудить меня. Я туда больше не пойду.
Они долго смотрели друг на друга, даже ни разу не моргнув.
– Он не знает, где она, – повторила Элоиза. – И в конце концов, вы могли бы и отследить её. Наверняка камеры видеонаблюдения рядом с тюрьмой записали, как мы уходили. Вы могли бы выследить её через камеры и тогда, когда она покинула ресторан. Разве камеры во Франции не на каждом шагу?
– Они уже изучают записи.
– Кто они?
– Мои местные коллеги. Французская полиция, – сказал Шефер, садясь в кресло напротив Элоизы.
В окне за его спиной она видела, как синие вспышки проблесковых маячков на полицейских машинах освещали входную зону через стеклянные ворота. Они все уже были там, когда она вернулась в отель: местная полиция, Интерпол. И Шефер. Они ждали её и, когда она наконец появилась, набросились на неё, как толпа цыганских детей. Агрессивные, властные. Требующие информации.
В вестибюле собирались люди, чтобы с любопытством заглянуть в лаундж-зону, где сидели они с Шефером. У распахнутой двойной двери в лаундж-зону стояли два офицера в форме, а менеджер отеля нервно топтался рядом с ними. Столь заметное присутствие полиции не делало месту хорошей рекламы. В городе, который за последние годы сильно пострадал от террористических атак, синие мигалки казались особенно тревожными.
Шефер склонился вперёд, сидя в кресле, и оперся локтями на колени.
– Ладно, – сказал он, хлопая себя по колену одной рукой. – Расскажите мне, что случилось. Что она вам сказала?
Элоиза положила руку на рюкзак Анны Киль, который лежал рядом.
– Вы закончили ругаться?
Шефер поднял бровь и пожал плечами, что должно было означать положительный ответ.
– Хорошо, потому что я думаю, что настроение у вас поднимется, когда вы узнаете, что она рассказала.
Он выпрямился в кресле.
– Что она рассказала?
Элоиза вытащила из кармана свой айфон, включила аудиозапись и положила телефон на тёмно-зелёную мраморную столешницу перед Шефером.
Следующие 47 минут они слушали хрипловатый голос Анны Киль.
Когда они закончили, Шефер сказала:
– Пожалуйста, скажите мне, что у вас есть документы, о которых она говорит.
Он встал на середине записи, он был слишком взволнован, чтобы сидеть. Теперь он стоял с прижатыми к щекам руками, как участник викторины, ожидающий результатов джекпота.
– Есть, – кивнула Элоиза.
Шефер зажмурился и победно сжал руку в кулак.
Элоиза достала папку и передала ему.
– Это они? – спросил он. – Те материалы?
– Да. Я успела только бегло их просмотреть, но то, что я увидела, это полное безумие. Есть DVD-записи порнографии с участием детей, фотографии надругательств, переписка в чатах и прочие мыслимые и немыслимые ужасы. Есть множество имён участников, их IP-адреса, их фотографии. Мы можем забить свиней, Шефер. Их всех.
Шефер поднял глаза.
– Мы?
– Да.
– Нет, Элоиза, об этом нельзя писать. Не сейчас.
– Простите? – Она быстро поднялась. – Чёрт побери, это я раздобыла эту информацию! Она моя!
– Пока нет. – Он покачал головой. – Вам придётся подождать, пока я не дам добро.
– Один из богатейших мужчин в Дании насиловал детей. Если я не напишу об этом, то напишет другой – поверьте мне. Это моя история, Шефер. Я её опубликую.
– Вы обязательно получите на это разрешение. Но не сейчас. Сначала мы проведём расследование. Если вы опубликуете что-то до того, как мы посадим этих придурков, то вы просто предупредите их, а я не могу позволить чёртову Моссингу снова улизнуть.
Элоиза скрестила руки.
– И что вы предлагаете делать?
Шефер подошёл к двери и тихо сказал что-то офицерам, которые следили, чтобы никто не заходил в лаундж-зону. Затем закрыл дверь и запер её, так что они с Элоизой остались наедине.
– Я предлагаю как следует подготовиться, прежде чем мы передадим всё это дальше, – сказал он, опускаясь в кресло. Он открыл папку. – Садитесь, – сказал он, кивая на диван. – Итак, начнём с первой страницы.
45
– Да что за бред!
Шефер листал документы уже третий раз, рассыпая фотографии и бумажные вырезки на стол и на ковёр с длинным ворсом.
– Что за хренов БРЕД!
– Я… я не понимаю, – сказала Элоиза.
– Здесь нет ничего?! Ничего о Йоханнесе Моссинге.
– Но Анна сказала, что это был он. Она сказала, что в папке есть доказательства того, что он…
– ПРОКЛЯТЬЕ! – взревел Шефер и швырнул папку в сторону, так что она пролетела через всю комнату. – Где они, чёрт возьми? Где документы, связанные с Моссингом? Где его фотографии?
Элоиза смущённо покачала головой.
– Это бессмыслица. Зачем ей врать об этом?
– Она не врала, – кипел Шефер. – За всем этим стоит Моссинг. Я знаю, что это он. Это его Анна хочет достать, она сама сказала. Это он виноват во всём этом, сукин сын. Если бы мы только могли заставить её дать против него показания…
– Я тоже пыталась убедить её, – сказала Элоиза. – Я сказала ей, чтобы она сама сообщила о нём в полицию. Но она сказала, что уже слишком поздно. Что сроки давности по её делу прошли.
Шефер покачал головой.
– Это не так.
– Но она так сказала. Вы сами слышали.
– Да, она сказала, но это не так. Срок давности для особо жестоких изнасилований, под которые подпадает её случай, составляет пятнадцать лет. И, когда речь идёт об изнасиловании ребёнка в возрасте до пятнадцати лет, срок начисляется с двадцать первого дня рождения человека. Таким образом, у Анны Киль ещё есть год или два, чтобы с этим поработать, пока не стало слишком поздно что-либо предпринимать.
– Ясно. Но она-то этого не знает.
Шефер прищурился и скептически посмотрел на Элоизу.
– Нет… Она должна узнать об этом.
Элоиза встала и начала собирать с пола то, что упало, а Шефер сделал несколько глубоких вдохов и просмотрел свои заметки, которые сделал, изучая содержимое папки.
– У нас есть двенадцать имен, – сказал он. – Двенадцать человек, на которых мы можем завести дело.