Но, как только речь заходила о Йоханнесе Моссинге, они схлопывались, как мидии.
Все до единого.
Шефер также не нашёл никаких других зацепок, которые бы связывали его с этим делом. В Нордхавнене не было склада, который принадлежал бы теперь или когда-либо принадлежал бы Моссингу.
Шефер вызвал на допрос Йонну Киль, но женщина категорически настаивала, что ничего не помнит с конца восьмидесятых и до середины девяностых. Были, конечно, проблемы с азартными играми, призналась она, но в те годы она так часто употребляла алкоголь и гашиш, что её память была дырявой, как сыр эмменталь. О Йоханнесе Моссинге она никогда не слышала, утверждала она, и понятия не имела о том, что её дочь подвергалась в детстве сексуальному насилию.
Вести об арестах, которые ещё не были освещены в прессе, очевидно, каким-то образом дошли до Ведбека. Во всяком случае, Йоханнес Моссинг ушёл в подполье. Шефер несколько раз в течение недели приезжал и колотил кулаком в его дверь. Первые три раза Маркус Плесснер, карлик, который служил богачу адвокатом, открывал дверь и отрицал, что ему известно местонахождение старика. Накануне утром Шефер поймал Эллен Моссинг на дороге с ковриком для йоги под мышкой. Она разрыдалась, когда он сказал ей, что её сына убили из-за пристрастия её мужа к несовершеннолетним.
Но и она не сказала ни слова.
Чувствуя себя совершенно разбитым, Шефер ехал сейчас домой в своём чёрном «Опеле» в квартал писателей в Вальбю. Он был настолько морально истощён, что ему хотелось только запрыгнуть в первый же самолёт в Сент-Люсию; послать на хрен Моссинга и всё это расследование и просто броситься в гамак, привязанный между двумя пальмами, пить ледяное пиво и наслаждаться видом соблазнительных форм Конни в волнах кристально чистого Карибского моря.
Всего три недели, сказал он себе, нажимая сильнее на педаль газа. Осталось всего три недели.
Он свернул на дорожку перед своим домиком и припарковался на обычном месте рядом со ржавым почтовым ящиком, криво прибитым к белому забору, окружавшему сад.
Пластмассовые лопасти воздуховода, закреплённого на наружной стене дома, крутились и выстукивали привычную мелодию, которая прочно связывалась в сознании Шефера с предвкушением ужина, и они оказывали на него такое же воздействие, как колокольчики – на собаку Павлова. Запах мясного чили, которое готовила Конни, достиг его ноздрей, когда он приблизился к входной двери, и его желудок с надеждой заурчал.
Он запер за собой дверь и бросил замшевый пиджак на стул в прихожей.
– Привет, дорогая. Я дома.
– Отлично! – Голос Конни донёсся из кухни с другого конца дома. – Еда будет готова через десять минут.
Расстегнув две верхние пуговицы на рубашке, Шефер переводил дух в гостиной, принюхиваясь к запахам, доносившимся из кухни.
Он услышал, как Конни засмеялась, и удивлённо улыбнулся.
Он увидел её через кухонную дверь. На ней было бледно-жёлтое платье. Она стояла у стола посередине кухни и, смеясь, вытаскивала косточки из авокадо на деревянной разделочной доске. Её длинные кудрявые чёрные волосы были распущены и обрамляли её лицо, как львиная грива. Она была весела. Красива. Она всегда так красива…
Шефер улыбался, заходя к ней на кухню.
– Чего это ты так смеё…
Улыбка исчезла с его губ, и рука инстинктивно потянулась к девятимиллиметровому пистолету, который висел у него в наплечной кобуре.
– Привет, малыш. – Конни взглянула на него и принялась резать авокадо в салат. Её белые, как мелки, зубы сияли и освещали всё её лицо.
– Привет, – ответил Шефер, не глядя на неё. Его взгляд был прикован к старому кожаному креслу в углу кухни.
В кресле сидел Йоханнес Моссинг.
Вытянувшись, скрестив ноги. С пивом в руке. Расслабившись.
– А вот и ты, – сказал он. – Я уж начал думать, что ты забыл про наш уговор.
– Тебе следовало предупредить, что мы ждём гостей, – Конни подошла, вытирая руки полотенцем, и поцеловала Шефера в губы. – Я бы немного прибралась.
– Не беспокойтесь. У вас очень приятно, Конни, – сказал Моссинг, кидая на неё масленый взгляд, из-за чего Шеферу захотелось вытащить пистолет из кобуры и выпустить весь магазин ему в грудь.
– Наш уговор? – спросил он. Его голос звучал нейтрально, но все мышцы были напряжены до предела. – Напомни, что у нас за уговор?
– Ты говорил, что хотел обсудить со мной что-то.
– Йоханнес сказал, что вы теперь работаете вместе, – сказала Конни. – Что он помогает тебе с делом, над которыми ты сейчас работаешь. – Она повернулась к Моссингу. – Я, кстати, не знаю вашу фамилию?
– Мадсен. – Он тепло улыбнулся. – Я работаю в полиции Северной Зеландии, но в настоящее время участвую в расследовании в Копенгагене. Ваш муж просто так занят – он бегает и мечется, стучится во все двери и задаёт столько вопросов, – а это совершенно не имеет смысла, так можно и сгореть на работе однажды. Так что кто-то из высокопоставленных решил, что ему не помешало бы немного сбавить обороты.
– Да, я рада это слышать, – сказала Конни, вытаскивая тарелки из буфета.
Моссинг посмотрел на Шефера. Он больше не улыбался.
– До обеда ещё есть десять минут? – спросил Шефер, не сводя глаз с Моссинга.
Конни посмотрела на таймер у плиты.
– Осталось… восемь.
– Хорошо. Я только что получил кое-какие документы, на которые я бы хотел, чтобы вы взглянули, – сказал Шефер Моссингу и отступил в сторону, чтобы не загораживать выход из кухни.
– Неужели? – Моссинг сложил руки на коленях. Ждёт. Заинтересовался.
Шефер осмотрел, как тот был одет: тёмно-синий длинный пиджак, свободные хлопковые брюки. Мог ли Моссинг прятать под одеждой оружие, подумал он. Пистолет, нож?
– Да, – сказал Шефер. – Бумаги в машине. Пойдёмте взглянем на них сейчас?
Моссинг встал. Он подошёл к Шеферу и указал на выход.
– После вас.
Шефер схватился за пистолет.
– Нет. После вас.
Как только они вышли из дома, Шефер выхватил пистолет и направил его на Моссинга.
– Ты грёбаный мерзавец. Что ты себе позволяешь? Заявляешься в мой дом! Заговариваешь с моей женой! Я тебе сейчас пулю всажу промеж глаз, тупая свинья!
Моссинг невозмутимо посмотрел на пистолет, направленный ему в лицо.
– Дела обстоят вот как, – сказал он. – Если ты будешь держаться подальше от меня и моей жены, я не буду беспокоить тебя с твоей. – Его голос был спокойным, почти дружелюбным. – Но если ты не перестанешь ломиться в мою дверь, то и ты, и твоя жена-ниггер – оба окажетесь на дне Оресунда. Это понятно?
Шефер одной рукой схватил Моссинга за воротник, а другой крепко прижал дуло пистолета ему под подбородком.
– Ты так думаешь? Я же могу просто пристрелить тебя прямо здесь и сейчас.
– Да, можешь, – улыбнулся Моссинг. – Но не будешь. И мы оба это знаем.
– Я знаю, что ты сделал, и я обязательно позабочусь, чтобы ты за это сел. Это только вопрос времени. И ты сядешь!
– Дело не в том, что ты знаешь, Шефер. А в том, что ты можешь доказать.
– Тебе не сойдёт с рук то, что ты сделал с этими детьми.
Моссинг вырвался из рук Шефера и пошёл по гравию к воротам.
– Слышишь, что я говорю, ты, долбаный висельник? – крикнул Шефер ему вслед. – Тебе не сойдёт с рук то, что ты сделал с этими детьми.
Моссинг повернулся к Шеферу и самодовольно посмотрел на него.
– Вот чего ты всё никак не поймёшь, Шефер, – сказал он, открывая калитку, – мне это уже сошло с рук.
47
Элоиза сидела за кофейным столиком, глядя в экран. Курсор мигал на пустой странице.
Утром она позвонила Карен Огорд и попросила выходной. Немного времени, чтобы побыть в одиночестве. Всего один день, а потом она снова вернётся на своё место.
Прошло три недели с тех пор, как её статья о педофилах произвела сенсацию. Обвинения по этому делу были выдвинуты против одиннадцати человек, и другие СМИ набросились на эту историю, как волки. Таблоиды по-прежнему ежедневно печатали статьи об обвиняемых, увлекая читателей дополнениями, новыми репортажами с жуткими фотографиями и безмерно жестокими подробностями, взятыми из свидетельских материалов. То, что «Demokratisk Dagblad», да и любые другие уважающие себя СМИ, никогда бы не стали воспроизводить так откровенно.
Несколько потерпевших уже вышли на связь с полицией. Семь женщин в возрасте от пятнадцати до двадцати семи лет. Они опознали некоторых обвиняемых, но о Моссинге не было слышно ничего нового. Никто не направил в его сторону обвинительный перст. Никаких доказательств или показаний, которые бы связывали его с этим делом.
Элоиза посмотрела на часы. Было 13:27. Она встала и сходила на кухню за бутылкой белого вина и бокалом. Она уже собиралась сделать первый глоток, когда зазвонил телефон. Она взглянула на экран.
Эрик Шефер.
Они не разговаривали с тех пор, как вернулись из Парижа, и она удивилась тому, как сильно обрадовалась, увидев его имя.
– Привет.
– Привет, Кальдан, как дела? – Его голос был низким и хриплым, но ужасно весёлым. – Написали несколько разоблачающих статей? Потопили несколько мерзавцев?
– Ага. Добавила ещё парочку под занавес.
– Звучит прекрасно. А в остальном у вас всё в порядке?
Элоиза заставила себя кивнуть.
– Да. Я в порядке. А вы?
– Хорошо. Я был чертовски занят, но вы всё и сами знаете. Вам не дали написать о самом главном, я видел в газете. На самом деле это одна из причин, по которой я звоню, – сказал Шефер. – У меня есть для вас продолжение истории, если хотите.
– О да, спасибо! – Элоиза отодвинула бокал в сторону и схватила ручку. Она щёлкнула ею и приготовилась записывать. – Что у вас?
– Мне только что позвонили из полиции Восточной Ютландии. Тот учитель из средней школы, вы помните – наш двенадцатый?
– Да, что с ним?
– Сегодня утром его нашли в сетях с сельдью где-то неподалёку от порта Орхуса.
– Он мёртв?
– Да, если это не новый мировой рекорд в дайвинге. Судмедэксперт считает, что он находился в воде почти два месяца.